Читать книгу Далёкие туманы вечности. Лёсик и Гриня. Книга 3 - Марина Важова - Страница 8

Стас летел по трассе «Скандинавия» в сторону Питера, врубив погромче итальянцев, подпевал им и подсвистывал, как во времена молодости. Жеке пока решил не звонить, разобраться на месте, утвердиться в намерении «семьи».

А что, разве он для себя уже не решил окончательно?

Решил, конечно, решил… если ему откажут.

Ах вот как, если откажут. А если передумают? Ведь семейство не-пред-ска-зуемое! Сегодня им то, а завтра вдруг раз – и это!

Вот поэтому пока лучше повременить. Вдруг этот звонок – лишь рефлексии профессора, а дочь ни сном, ни духом?

Что, уже на попятную? Так прельщают статус и богатство?

Ну, скорее, пугает нищета и безвестность. Ведь ничего своего! Запасов хватит на полгода скромной жизни. Да, да, не удосужился красть, уж простите! Живёт по доверенности, которую, между прочим, в любой момент можно и отозвать. Если уже этого не сделано! Тогда он просто банкрот. Без жилья, без денег, без работы.

Но ведь он так и жил, пока не познакомился с Лилонгой. Кажется, вечность назад… За это время уже привык считать всё, чем управляет, своей собственностью, профессора – стареющим львом, а Жанну… А ведь когда-то гордился, что ему доверяют, был счастлив, что принят в семью, любим! И вот теперь лев показал клыки и угрожает всё отнять.

У Стаса вдруг резко заболела голова. В последнее время с ним это частенько стало происходить: ни с того, ни с сего – резкая боль в левом виске. Потом так же внезапно проходит, оставляя горький привкус во рту. Надо бы уже сдаваться медикам, но всё никак не решиться. Найдут, собаки, какую-нибудь пакость, им только попадись…

Ладно, сегодня он поедет в свою берлогу, а завтра появится в клинике. Там без него, небось, забегались. И тут же позвонил администратору Ромке, на которого уже не раз, уезжая, оставлял дела. Этот звонок его немного успокоил, по крайней мере, в клинике всё было по-прежнему, то есть полный аншлаг. В нём там, безусловно, нуждались. Один момент насторожил: Стасу показалось, что где-то на заднем плане звучит голос Жанны.

Не может быть, она лишь сегодня выписывается, – уговаривал он себя, но нехороший осадок от разговора остался, и Стас решил, не заезжая домой, поехать сразу на фирму. Провести, так сказать, разведку боем. Если профессор за время его отсутствия предпринял какие-то шаги, он сразу это поймёт. Ему закроют доступ к финансовым документам, и никто не кинутся за подписью на договорах. Даже если только руководство в курсе его опалы, кто-то да обязательно выдаст себя. И тогда можно смело звонить Жеке, забирать Аи и сваливать, не дожидаясь, когда ему укажут на дверь.

Любопытные и немного испуганные взгляды он поймал сразу на входе. Дежурный администратор, новенькая, завидев его в дверях, метнулась звонить, и, когда он с улыбкой, полной обаяния, подошёл к стойке, мямлила в трубку, кося на Стаса молящим взором: «Да, конечно, сию минуту». И вся пунцовая, с трясущимися губами, пролепетала: «Вас ждут… в кабинете профессора… Жанна Викторовна…».

Значит, всё же с голосом не ошибся, она здесь… Положим, выписали раньше, но зачем приходить в клинику? Стас уже подходил к двери профессорского кабинета, как вдруг услышал пение. Это был голос Жанны, она пела ту детскую песенку, которой её убаюкивала Шу, ту самую, что напевала, когда впервые осталась у него. Ведь она тогда осталась, потому что он умолял, стоя на коленях, а вовсе не навязывалась, как он пытался оправдаться перед профессором.

Пение смолкло, Стас ещё немного подождал и вошёл без стука, но никого не увидел. Пустой кабинет имел заброшенный вид. Вот и пыль на столе, и мусор у камина. Он наклонился, чтобы поднять смятый листок и краем глаза заметил у дверцы секретера маленький башмачок. Тот самый, который Жанна оставила ему перед отъездом во Францию: с рантом и пуговкой – любимый её фасон. А второй взяла с собой. Со словами: вернусь, и мы поженимся.

Он открыл дверцу секретера и оторопел. Два блестящих глаза смотрели на него, не мигая, из темноты, но что-то в этих глазах было неправильное, пугающее. Будто на него из тьмы шкафа глядела громадная летучая мышь, висящая вниз головой. И тут же услышал тихий механический смех – даже мурашки побежали по коже.

Хлопая себя по карманам, Стас с трудом выдернул телефон и при свете экрана увидел… Упёршись коленками в «потолок» нижней тумбы, Жанна стояла на голове и сияла перевёрнутой улыбкой. Стас протянул руки, и она, сделав кувырок, упала к нему в объятья.

Когда-то это была их любимая игра: Жанна пряталась, он искал, а когда находил, она становилась его законной добычей. Один раз он еле отыскал её в плетёной корзине для белья, и, если бы не поскрипывания прутьев – надо же было иногда дышать! – пришлось бы сдаваться. И тогда он сам становился добычей и вынужден был исполнять все её желания, даже самые дурацкие. И он исполнял.

С ним тогда происходило неслыханное: словно внезапно помешался, волю потерял из-за девчонки. Когда её увезли на два года во Францию, он же каждый месяц выискивал повод для поездки в Европу, а потом, работая в Штатах, развёл там такую бурную деятельность! И всё для того, чтобы между деловыми поездками скрывать одну – личную. Вытребовал у Лилонги письмо к директору пансиона, в котором Станиславу Юрьевичу Богуславскому, дяде Жанны Лилонга, отец доверял общение с дочерью. Как только выдавалась возможность, Стас садился в самолёт, через несколько часов был в Париже, после уроков забирал Жанну, и они шли прямиком в его гостиницу. И поздно вечером, всегда опаздывая к отбою, бежали, хохоча, как два подростка. Безумство, чистое безумство…

А потом всё в одночасье рухнуло: Жанну перестали к нему отпускать, директриса школы ввела его в курс дела, взяв честное слово не проговориться отцу: про психические расстройства, наркотики, бесчисленные влюблённости – а он-то полагал, что у неё один… Жанна вернулась домой, но им уже никогда не было так хорошо вместе. Из всего, что Стас про неё узнал, можно было выстроить китайскую стену.

И вот теперь, когда профессор почти что выгнал его, когда он сам приготовился к позорному бегству, вдруг – этот призрак счастливого времени, эти перевёрнутые глаза, этот тихий смех, кувырок – и всё! Она лежит на его руках, невесомая, бледная. Лежит и улыбается: «Ты меня нашёл, негодник!». И дальше по старому сценарию…

Зима навалилась разом: с метелями, невиданными снегопадами, заволокла и укрыла больной город толстенным белым одеялом, остужая чувства и мысли. Дома было тепло, уютно, Шурочка разжигала камин в гостиной, и они все вместе: профессор в своём кресле с высокой спинкой, Стас с Жанной на диванчике – часами глядели на пляшущий огонь, изредка перебрасываясь обыденными фразами. И казалось невероятным, что кто-то может в это время идти пешком через весь город – по обледеневшим тротуарам, под тусклым светом фонарей.

Стасу казалось, что вернулись те недавние и недолгие времена, когда приехавшая из Франции Жанна была в его полной власти, льнула и ластилась, играя роль «послушной девочки». И хотя он знал совсем другие роли этой многоликой бестии, сонное зимнее амплуа Тяджень сейчас устраивало в полной мере. Её редкие ночные набеги – всегда молча, всегда кратко – не оставляли наутро и следа.

Новый год провели чинно, по-семейному, разошлись рано, и Стас улёгся помечтать, вспоминая вечерний разговор с Аи – ей впервые Жаконя позволил недолго поговорить по телефону. Но тут в спальню неслышно проникла Жанна и, как мелкий грызун, забравшийся под одеяло, принялась щекотно покусывать ногти на его ногах, да так и двигалась, урча и кусаясь, и блаженно завыла, вынырнув возле самого лица, вся красная, с мокрым ртом, зажмуренными глазами…

Следующий месяц прошёл под знаком прилив-отлив. Жанна была то спокойно-равнодушна к нему, то временами, будто что-то вспомнив, начинала вдруг рассматривать его руку, ощупывать пальцы, гладить ногти, и Стас уже знал, чем это закончится. Он ничему не противился и ни о чём не сожалел. Рассчитал всё наперёд и милостиво позволял этой взбалмошной гурии делать всё, что ей заблагорассудится.

Только один раз он взял инициативу в свои руки и выправил себе и Жанне французские визы. Они как будто вернулись в прошлое, и в поисках былого счастья слетали в Париж, нашли ту самую гостиницу и прожили там неделю. Ходили по старым улочкам, даже школу навестили, но там уже всё изменилось, перестроилось, и с некоторой обидой на время и вещи они вернулись домой…

И тут немедленно позвонил Жека, сообщив, что через десять дней «готов показать своё произведение». До этого Стас ни разу не посетил секретную клинику. Таково было условие Жакони: «Дураку полработы не показывают», – предупредил он с самого начала. Не раньше, чем через три месяца». Всё это время Стас лишь изредка – по звонку Жакони и с предупреждением накануне – разговаривал с Аи, но, видимо, она имела особые инструкции и ни словом не обмолвилась о деле. И это было очень кстати, потому что в тот момент он проживал одну из своих прошлых жизней с возвращённым на время трепетным подарком.

Такая у него судьба – жить в прошлом, жить прошлым. Как будто реальность – ненадёжный мостик в будущее, сплошь затянутое, как северное небо, пеленой облаков, по которым угрожающе мелькают невнятные тени. Как бы он ни старался почувствовать настоящее, для полноты ощущений не хватало остроты, как человеку за трапезой, лишённому нюха. Привычка «досаливать и подперчивать» прилипла к нему намертво, и мало что могло его взбодрить в сегодняшнем дне, не пропитанном запахами и звуками ушедшей жизни…