Читать книгу Параллельными курсами. Лёсик и Гриня. Книга 1 - Марина Важова - Страница 11

Хотя Лёсик и Гриня были братьями, сходства между ними не наблюдалось. Ни во внешности, ни в характерах. Сравнивая чернявого, смуглого, отстранённого Гриню и светленького, улыбчивого и непосредственного Лёсика, никому бы в голову не пришло признать их родственниками. Для Грини весь мир являлся большой лабораторией, а сама жизнь – бесконечным экспериментом. Лёсик же с раннего детства нутром ощущал природу: ревел, когда траву косили, а уж дерево пилить ни за что не давал. Плакал, когда большие мальчишки лягушек мучили, Гриню хотел даже побить за бабочек, хоть тот на шесть лет старше. С возрастом это только усиливалось, он не ел мяса и рыбу, он никого не ел и мечтал о том времени, когда человечество наконец-то исчезнет с лица Земли и даст возможность всему живому продолжать своё естественное развитие. Серьёзно планировал такое оружие изобрести, чтобы махом всех людей не стало. А природа жила бы, как раньше. Зайцы, косули, букахи разные. Только маму было жалко. Её уничтожение в планы не входило.

Пожалуй, только одна черта роднила братьев: тяга к чтению. Они могли часами валяться на диване с книжками в руках, изредка обмениваясь репликами. Вычитанные теории Гриня тут же проверял на практике. Он с азартом взламывал, препарировал, изучал. Казалось, у него атрофировано чувство жалости. На самом деле оно, конечно, присутствовало, но жажда исследователя брала верх, и он не замечал потерь, боли и страданий, которые бездумно причинял в ходе опытов.

Несмотря на явное несходство, братья любили друг друга. Но и любовь была у них разной. Гриня являлся для Лёсика божеством. Всемогущим, подчас жестоким, но всегда авторитетным. Лёсик же интересовал Гриню, как подопытная крыса интересует учёного: он ею дорожит, заботится о ней, а если и заражает смертельной болезнью, тут же принимается лечить.

Попытка вовлечь брата в хладнокровные эксперименты успеха не имела: Лёсик всех жалел, защищал, а если Гриня начинал при нём – для пользы науке – причинять хоть малейшую ущерб чему-то живому, рыдал, испытывая реальную боль. Он так при этом бледнел, что пугал окружающих, и Грине попадало от родичей вдвойне: и за мучительство, и за брата. Так что он проводил свои опыты, пока Лёсика не было, а о результатах рассказывал без подробностей.

Не удалось Грине привить брату и своё отношение к взрослым. Лёсик был доверчив, почтителен и послушен. Для него все взрослые обладали авторитетом, и заставить ослушаться их могло только что-то уж совсем ужасное. Гриня же наперёд знал, что мир взрослых испорчен и добра от него ждать нечего. Даже самые близкие люди – уверял Гриня – врут, завидуют, обижают слабых. А ещё пьют, сквернословят, воруют и предают. Он подбивал Лёсика делать всё по-своему, не считаясь с принятыми правилами и запретами.

Лёсик хотел быть с Гриней, грустил и тихонько плакал, если тот его бросал. Но врать не умел, а без этого достигать запретного не получалось. Да и зачем? Ведь так много всего дозволенного! Но это же скучно, возражал Гриня, и, оставив брата на берегу строить крепость из песка, уплывал с мужиками проверять подпольные сети, за что получал от них пару бронзовых щучек. Дарина с таким восторгом принимала от Грини добычу, что Лёсик в этот момент начинал завидовать брату и сомневался в пользе своего правильного поведения. Но это мгновенное сожаление и неуверенность проходили, казалось бы, без следа. Завоёванным победам он предпочитал тихую гармонию и мир во всём мире.

Тем не менее, общаться братья стали чаще. Летом – в Борках у Дарины, зимой – в мастерской папы. Именно там произошла история, определившая на долгие годы их отношения. Лёсику тогда уже исполнилось семь лет, и он учился в первом классе. Учёба давалась ему легко, ведь читать и писать он умел давно, и под букварём у него всегда лежала любимая книга «Ветер в ивах» Кеннота Грема.

Гриня же маялся в борьбе с дисциплиной и двойками, хотя способностями обладал незаурядными. Но какому учителю понравится проказливый, самовольный и дерзкий ученик? Вот Гриня и прогуливал, не делал домашние задания, превратившись к шестому классу в «трудного подростка». На уроках рисовал в тетрадях, пропуская мимо ушей объяснения учителя. Постоянно влипал во всякие хулиганские истории. Безотцовщина, говорила классная дама, пообщавшись с Василисой, вызванной в школу после очередного «хамства» сына.

К тому времени Лёсик тоже рос без отца. Опасения Дарины сбылись. Сандро с рождением сына потерял безраздельное внимание жены и увлёкся одной из студенток с архитектурного факультета. Дело осложнял тот факт, что студентка эта была, так сказать, не совсем свободна. Нет, не замужем – хуже: коллега Сандро, его соавтор в нескольких государственных заказах по линии Минкульта, был её постоянным, так сказать, официальным любовником. Дарина ничего не подозревала, она привыкла, что муж целыми днями в мастерской. А, может быть, и догадывалась, тем более что она сама познакомилась с Сандро при «тесном сотрудничестве» над архитектурным проектом и знала всю эту механику с командировками, авралом и ночными работами. В любом случае виду не подала, не хотела создавать проблему.

Но возникло второе осложнение – беременность новой подруги, и вставал вопрос: чей ребёнок. С этим вопросом коллега пришёл к Сандро домой, и, несмотря на закрытые двери, Дарина поневоле услышала достаточно, чтобы всё понять. Она и тут бы не стала форсировать разрыв, предоставив мужу выбирать самому, как уже делала это однажды. Но всё решилось по-другому: подруга эта напросилась на встречу. В разговоре выяснилось, что у той наследственная болезнь и беременность была исключена, полностью исключена, но случилось чудо – Сандро, конечно! – и теперь она просто обязана оставить ребёнка. С Дариной должна была встретиться потому, что Сандро не хочет принимать никаких решений и, похоже, не очень-то верит, что он отец ребёнка. А ты в этом уверена? – спросила Дарина и, выслушав железные аргументы, с лёгкостью уступила, и уже через неделю они с Лёсиком переехали в её коммуналочку на Васильевский.

Там они прожили четыре не самых плохих года, потом их дом неожиданно стали расселять, и ей с сыном дали квартиру на исторической Стрелке Васильевского острова. Теперь и Гриня, и Лёсик стали часто посещать мастерскую отца, пока их мамы устраивали личную жизнь. Василиса стала весьма благосклонна к Дарине. Она думала, что Сандро её бросил, и находила в этом запоздалое отмщение, а значит и прощение. Узнав о новой пассии Сандро и разводе, Василиса с понимающей улыбкой сообщницы как-то сказала Дарине: «Что ж, мы сняли все сливки, ей останутся отбросы». Лиса охотно отпускала Гриню и к отцу, и к бывшей сопернице – обиды были позади.

Обстановка мастерской: расставленные вдоль стен чистые и записанные холсты, палитры с выдавленными красками, мокнущие в разбавителе кисти – всё это настраивало на творчество, и братья непременно рисовали или лепили. Грине больше удавалось второе, зато Лёсик поразил всех точнейшими трёхмерными рисунками машин и зданий. Он зарисовывал плоскости подробными деталями, переходил с наружных частей вовнутрь, создавая объёмные предметы наподобие ленты Мёбиуса. Хотя экспрессивные глиняные чудовища, слепленные нервными руками Грини, производили сильный эффект, вывернутое пространство в рисунках Лёсика просто завораживало. Он работал простыми карандашами, удивительно быстро, и рисунки получались по-чертёжному лёгкими.

Как-то мастерскую навестил Латиф, бывший однокурсник Сандро, живущий преимущественно в Германии. Мальчишки на сей раз трудились над натюрмортом с черепом и были этим так увлечены, что не заметили гостя. Вообще-то они не любили рисовать натуру, тем более, натюрморты, но появление вместо гипсовых предметов настоящего старого черепа их воодушевило. У Грини череп вышел страшноватый, как будто только что выкопанный из земли и больше походил на кошачий. На рисунке Лёсика череп выглядел слишком лёгким, зато он изобразил все внутренние, не видимые глазу перегородки, выступы и трещинки.

– Откуда ты это взял? – спросил Латиф, и Лёсик сполз со стула и, порывшись на полке с книгами, достал анатомический атлас Дюваля и нашёл нужную страницу.

– Ты что, по памяти рисовал? – удивился Латиф и велел показать другие рисунки.

Обнаружив в них много достоверных и точных деталей, причём в невидимых глазу местах, он загорелся устроить выставку рисунков Лёсика в Германии. Это их сразит, дотошных бюргеров, – предвкушал Латиф, явно не испытывая большой приязни к своим нынешним соотечественникам. Сандро, заметив, как насупился обойдённый вниманием Гриня, предложил добавить в экспозицию его скульптурки. Но Латиф, мельком взглянув на слепленных из пластилина чудовищ с разинутыми в крике пастями, эту идею отмёл: не покатит – мрачнуха.

Пока Латиф с Сандро общались, потягивая привезённое из Германии тёмное пиво, братья отправились в Екатерининский сад кататься на санках. Гриня был молчалив и подавлен. Лёсик только вздыхал, сочувствуя брату, но что он мог сделать, ведь рисунки уже отобраны и лежат у папы в мастерской. «Но это же твои рисунки, – возразил Гриня, – ты волен поступать с ними как угодно».

Когда они вернулись с гулянья, оказалось, что их одежда промокла, и отец затопил камин, чтобы всё просушить, а сам прилёг на диванчик и задремал. Поэтому никто не обратил внимания, что пламя в камине поднялось слишком высоко, и в трубе завыло. Наверно, Гриня всё же что-то видел, но сделал вид, что не заметил ни загудевшего камина, ни шмыгающего носом Лёсика.

Удивительно, но эта история не имела продолжения. У всех её героев внезапно изменились обстоятельства: с Сандро случился инфаркт, он лежал в больнице, потом уехал в санаторий. Латиф отбыл в Германию, получил там контракт с галереей отеля Камбон в Париже и несколько лет жил во Франции, давая мастер-классы. Гриня с Лёсиком перестали встречаться в мастерской. Так никто и не узнал, что работы Лёсика уничтожены, а новых он не создавал: с того дня потерял всякий интерес к рисованию. С Гриней почти не общался, как будто любовь к брату сгорела вместе с рисунками.