Читать книгу Параллельными курсами. Лёсик и Гриня. Книга 1 - Марина Важова - Страница 8

Прислушиваясь к проявлениям зародившейся в недрах организма жизни, Дарина скрывала от окружающих своё положение, она выжидала. Как кошка, опасаясь, что новорожденных котят от неё могут забрать, так и Дарина, понимая, что ребёнок никому кроме неё не нужен, ни словом не обмолвилась о том, что «залетела». Даже мужу. Тем более мужу! Когда скрывать уже не имело смысла – все законные сроки прерывания беременности прошли – она просто поставила Сандро перед фактом. Сослалась на сбой в цикле, помешавшем ей вовремя распознать «осложнение», на отсутствие тошноты и прочих признаков. На самом деле они, конечно, присутствовали, но умело скрывались.

Беременность у Дарины протекала спокойно, доставала только назойливая опека врачей. Тому виной был ревматический порок сердца, который, хоть не беспокоил, но в медицинской карточке был отмечен несколькими восклицательными знаками и красной полосой на корешке обложки. Подстёгнутые таким предупреждением, медики стремились как можно раньше уложить будущую мамашу в стационар, обеспечив ей – и себе – отсутствие проблем при родах. Но Дарина со свойственной ей тягой к душевному и бытовому комфорту от пребывания в больнице уклонилась самым примитивным образом – уехала вместе с Сандро на дачу в Борки.

Начиналась бледно-зелёная весна, земля наливалась проснувшимися ростками молодой травы, обещая в скором времени выгнать всё это изобилие наружу, поближе к животворящему солнцу. Опьянённая запахами лиственной прели, нагретой коры вековых дубов, Дарина наливалась выпирающей радостью, готовой вот-вот исторгнуться наружу, в огромный мир. Наверно, впервые в жизни Дарина почувствовала, что является частью природы, что подчинена тем же законам, той же гармонии. Что плод её любви, вполне осязаемый под мышцами и кожей упругого живота – как и любой растительный плод – созревает и появляется в результате таких же процессов. И та сентябрьская ночь в дощатом домике ведомственной дачи на берегу залива – после долгой прогулки по дюнам, вечерней прохлады у воды, подпольного костерка с шашлычком и бутылкой Киндзмараули – эта ночь, проведённая на жестковатой кровати с инвентарным номером, была лишь началом в сложной и рискованной цепи невидимых глазу превращений.

В любой момент что-то могло сорваться или пойти не так – и ничего бы не произошло. Никто бы не появился на свет, не кричал бы призывно, двигая беззащитным ртом в поисках соска, не сделал бы первого шага, больно стукнувшись об угол тумбочки, не перебежал бы улицу на красный свет с портфелем за спиной, не сказал бы, уходя в ночь: «Мама, не беспокойся, со мной всё будет в порядке».

Ночные заморозки уничтожают только что опылённые цветки, порывы ветра сбивают «лишние» завязи к ногам усталой яблони, личинки выедают сердцевину плода, а ещё парша, ржавчина – да мало ли бед и испытаний! Только немногие доходят до конца своей жизни такими, как их задумала природа: наливными, с красным боком, крепко сидящими на черенках до самых морозов. Бо́льшая часть валится, не успев созреть, засыхая преждевременной мумией или насквозь пропитываясь гниением. И ничего уже не поделать!

Это озарение вошло в Дарину естественным образом и, как любая залетевшая с воли мысль, легло в предназначенную ячейку – души, мозга? – чтобы тут же начать работать: защищать, приспосабливать, улучшать. И сразу возникло два решения. Первое, что в дородовое отделение лечь всё же придётся, хотя бы за две недели до события. Второе, что Сандро надо отселить на диван, чтобы исключить поползновения. Она и так уже чувствовала дискомфорт, а иногда и боль, когда он, всячески избегая прямого давления на выпирающий живот, подбирался сбоку, поначалу с осторожностью, а потом уже, теряя контроль, ударял малыша с силой – как казалось Дарине – прямо в лицо…

Точно по рассчитанному плану в середине июня родился мальчик. К тому времени осталась позади и практически забылась вся дородовая тягомотина: тупое валяние на койке, дыхательные и прочие гимнастики. Мальчик оказался слишком крупный, что грозило кесаревым. Но обошлось. В нужный момент акушерка сделала быстрый короткий надрез, пару раз прикрикнула на Дарину, потом вместе с мальчишкой-практикантом они навалились, держа с двух концов полотенце, и этим вафельным жгутом потихоньку выдворили дитя из утробы.

Потом пришёл анестезиолог со старомодной бородкой клинышком, что-то спрашивал, Дарина невпопад отвечала, прислушиваясь к звукам в соседней комнате, где, как она догадалась, её ребёночка мыли всё те же самые акушерка с практикантом. Она надеялась, что его принесут, покажут, ей почему-то казалось, что с ним что-то не так, ведь он почти не пискнул. Тогда она ещё не знала, что её сынок таким и уродился, и всю жизнь таким будет – тихим, не плаксивым.

Но её уже повезли на каталке, мелькали лампы, прямо над ней кто-то на ходу кому-то что-то передавал – то ли карточки, то ли снимки. Потом в пугающей близости от своего лица она увидела треугольное, тёмное, пахнущее поначалу резиной, а потом – зажавшее нос и рот – чем-то сладким, которое пришлось вдохнуть, и наступило ничто. Последней мыслью было: как хорошо, что он уже свободен и не знает ничего про это. Потому что ничто страшно напугало Дарину и впоследствии представлялось временной, испытательной смертью. Даже много лет спустя, уловив сладковатый запах или пребывая в душном помещении, она заново пугалась и с непонятным для окружающих упорством стремилась вон, наружу, на свежий воздух. Она боялась заново пережить – или не пережить? – это погружение в ничто.

Разговорившись как-то с Лёсиком о жизни и смерти, о жизни после смерти – модная была тема – она с удивлением услышала, что он прекрасно помнит тот момент. Как треугольное и резиновое надвинулось и закрыло ему лицо, как запахло сладким. Но потом никакое ничто не наступило. Он полетел по извилистым мягким коридорам – головой вперёд, он это хорошо запомнил – и поначалу было очень страшно, а потом даже весело: как будто голова превратилась в звезду, а тела вовсе не было, и стены мягкие и полупрозрачные, с прожилками, как натянутый на раму бычий пузырь, тот самый, который северные народы по сей день используют вместо стёкол на окнах.

Тогда Дарина предположила, что, видимо, как душа после смерти не сразу отделяется от тела, так, возможно, после отрезания пуповины чувства ребёнка не сразу уходят от матери, а в некоторых случаях – никогда. Пребывают в двух телах одновременно, связывая их в одно невидимое, неосязаемое общее тело. Множественные подтверждения этой мысли находились в разные годы. Особенно эта общность проявлялась в тяжёлые моменты: переживаний, болезней, больших потрясений. «Какие они дружные, – говорили вокруг. – Надо же, никогда не ругаются, не спорят». А с кем спорить, с кем ругаться? Не с собой же, ей богу!