Читать книгу Борис Сударов: человек, прошедший через эпицентр атомного взрыва… Встречи на берегу: диалог-путешествие - Мария Романушко - Страница 6

Вечером пришла на берег бухты, побродила по воде… Дошла до спортплощадки. Любители пляжного волейбола играли у трёх сеток.

Увидела на скамье среди зрителей Сударова. Он с интересом следил за игрой. Мы с ним не виделись четыре дня. Интересно: успел ли он за эти дни заглянуть в мою книгу?

– Добрый вечер, Борис Иванович.

– О, здравствуйте! – приветливо улыбнулся он. – Рад вас видеть. Давно не виделись.

– Почти неделю.

Он пододвинулся – и я села рядом с ним.

– Читаю вашу книгу, – сказал он. – Очень интересно. Много уже узнал о вас.

– А мы с мужем начитались о вас.

– Обо мне? Где? – изумился он.

– В Интернете.

– В Интернете?! – ещё больше изумился он.

– Да. В тот вечер, когда мы с вами познакомились, я рассказала о вас мужу, и он тут же пошёл в Интернет – смотреть про Бориса Ивановича Сударова. Оказывается, в Интернете существует сайт «Музея телевиденья и радиовещания». И там много написано о вас. И что вы были сыном полка во время войны.

– Да, было такое…

– И что вы закончили артиллерийское училище. И что вы служили после войны в Германии. И что после института 30 лет работали на Всесоюзном радио. И что делали спектакли «Театра у микрофона»…

– От вас не скроешься! – смеётся он.

– И много фотографий из разных эпох вашей жизни. И на двух из них вы с Юрием Левитаном.

– Ну, надо же! Но откуда они их взяли?

– Наверное, вы дали для музея.

– Да не давал я ничего.

– Может, забыли уже? Наверное, давно это было… Создавался когда-то на Всесоюзном радио музей, и вы принесли фотографии. А потом этот музей решили сделать в Интернете, все фото оцифровали. Так они стали доступны всем.

– Удивительно!

– А ещё мы узнали, что вы работали в литературно-драматическом вещании. И я хочу сказать вам огромное спасибо. За всё, что вы делали тогда на радио, но прежде всего – за прекрасные спектакли «Театра у микрофона». Я их ждала. Они были моей радостью. И я даже не подозревала, что человек, который доставляет мне такую большую радость, живёт где-то по соседству. Борис Иванович, спасибо вам!

– Я рад, – сказал он, несколько смущённо.

И я сразу поняла, что Сударов – очень скромный человек и, может быть, даже не осознаёт масштаба того, что он делал тогда на радио. Ведь миллионы людей жили в глуши, где не было никаких театров. Но у всех был «Театр у микрофона»! И любой человек на любом полустанке, в любом посёлке или селе мог услышать и Шекспира, и Бернарда Шоу, и Диккенса, и Льва Толстого, и Чехова в исполнении гениальных и великих актёров…

– А за детские спектакли отдельное спасибо, – сказала я.

– Это делала Детская редакция. Детская редакция была очень сильная.

– Мы с сыном всегда слушали эти спектакли. Каждый раз это был настоящий праздник. Это – незабываемо… Жаль, что сейчас ничего и близко к этому на радио нет.

– Вы правы, – согласился он.

– Радио измельчало, – сказала я.

– Да, вы правы.

– А ещё я нашла в Интернете вашу статью, посвящённую радиотеатру для детей. Очень хорошая статья.

– Не помню уже, когда её написал…

– А это даже не важно. Важно то, что она написана, оцифрована, и её можно прочесть.

– Я рад. Хотя не представляю, кому она сегодня нужна.

– Нужна тем, кто думает о детях, об их духовном и эстетическом развитии. Надеюсь, что наша жизнь в скором времени начнёт освобождаться от мусора, и на телевиденье, и на радио вернутся постепенно настоящие передачи для детей, в том числе и радиотеатр. Ведь многие люди как жили в глуши, так там и живут. Радиотеатр очень нужен – и взрослым, и детям.

– Хотелось бы надеяться, что это произойдёт, хотя надежда на это не очень большая, – сказал он. – А что у вас нового? Чем сегодня занимались?

– Ездила на Ваганьково. Сегодня, 25 июля, ушёл Леонид Енгибаров…

– Как ушёл, когда?

– 44 года тому назад.

– Этого не может быть! Я думал, что он жив… – сказал ошеломлённо Сударов.

– Увы, нет.

– Это как-то прошло мимо меня… А что с ним случилось?

– Сердце. Инфаркт.

– И сколько ему было?

– 37.

– Ой-ой-ой! Такой молодой… Как же это? Отчего в таком возрасте инфаркт? И почему не спасли? Сейчас разве от инфарктов умирают?

– Иногда умирают… Очень много работал. Совершенно не отдыхал. А в то лето ещё и страшная жара была… Помните лето 72-го года?

– Смутно, – признался Сударов. – Наверное, я уезжал в отпуск. Поэтому всё прошло мимо меня. А вы всё так хорошо помните? Почему?

– Енгибаров – дорогой мне человек. Мы с ним дружили.

– Дружили? Вы что, были с ним знакомы?

– Да. В той книге, которую я вам подарила, там описано, как мы с ним познакомились. Мне тогда было 17 лет. И мы дружили с ним пять лет – последние годы его жизни.

– Я прочту. Обязательно всё прочту. Очень интересно. Замечательный был артист. Очень жаль, что так рано умер.

– А вы с ним разве не были знакомы?

– Я? Нет, к сожалению. А как я мог быть с ним знаком? Я в цирк редко ходил, точнее – вовсе не ходил. Я ходил в театр.

– Но на Енгибарова ходила вся Москва! В том числе и артисты театров – Высоцкий, Михаил Казаков, Василий Лановой… Его все очень любили. Его невозможно было не любить…

– Моё упущение. Я его только по телевизору видел.

– А он ведь у вас на радио выступал.

– Когда?

– Весной 1970 года. И ещё не раз. Я сама слушала его в передаче, которая называлась «Для тех, кто не спит». Передача шла после полуночи. Енгибаров рассказывал о себе и читал свои новеллы. Он ведь был ещё и писателем.

– Писателем? Я не знал. И передачу эту почему-то не слышал. Вот, вы открываете мне новое. Наверное, это шло через музыкальную редакцию. А я работал в литдрамвещании. Я не знал, что он был писателем.

– Я дам вам прочесть свою книгу о Енгибарове.

– Вы написали книгу о нём?

– Да. Вообще, у меня шесть книг о нём. Две поэтические и четыре книги прозы.

– Шесть книг о Енгибарове?! А зачем так много? Почему нельзя было одну написать?

– А они все разные. Когда я написала первую, я думала, что это – моя единственная книга о Енгибарове. Повесть «Не прощаюсь с тобой» – это история нашей дружбы. Потом, через много лет, я написала его художественную биографию – «Леонид Енгибаров: Клоун глазами поэта». Затем – «Мим, говорящий с вечностью» – потому что много материалов оказалось не вошедших в первые книги. Плюс моя дружба с его пражским внуком Петером – это отдельная история, как бы книга в книге. А кроме того, у меня есть роман «В свете старого софита», который посвящён не только Енгибарову, а целой эпохе жизни, и там о многих интереснейших людях конца 60-х, начала 70-х годов рассказано, но Енгибаров всё-таки в центре повествования. Каждый раз, когда пишу о нём, я думаю, что это – моя последняя книга о Енгибарове. А сейчас у меня набралось материала ещё на одну.

– Кошмар! – сказал Сударов.

– Да никакого кошмара, Борис Иванович. Жизнь идёт, и она, как река, приносит много новой информации. И, кроме меня, никто об этом не напишет. Пока не вижу вокруг энтузиастов.

– Вы меня ошеломили, – сказал он.

– Простите.

Мы смеёмся… У него совершенно молодой, заразительный смех.

Во время нашего разговора он даже забыл смотреть на игру на площадке. Теперь он опять погрузился в неё взглядом…

– А вы здесь отдыхаете? – спросил он.

– Конкретно на берегу – да, отдыхаю. Но вообще-то, я здесь живу. В этом районе.

– Вы живёте в этом районе?! – изумился он, вновь оторвавшись от игры. – Разве вы живёте не на Украине? В книге вы живёте на Украине.

– Да, в детстве я жила на Украине. С отъездом на четыре года на Урал. Но летом 68-го года наша семья переехала в Москву. Мне не было ещё и 18-ти лет тогда.

– И с тех пор вы живёте в этом районе?

– Да.

– Почему же я раньше вас не видел? – спросил он. – Я тоже здесь живу.

– Как-то не встретились раньше.

– А почему ваш муж не гуляет с вами?

– У него свой режим и свои маршруты прогулок. Они с моими не совпадают. А вообще, мой муж сегодня уехал в лагерь.

– В какой лагерь?

– В реабилитационный. Он занимается с больными детьми литера-турным творчеством. А точнее – с особыми детьми. Аутисты, дети с ДЦП, с задержкой психического развития.

– Это интересно.

– Да, это очень интересно. Он разработал свою методику. И самые тяжёлые дети под его руководством начинают сочинять – эссе, афоризмы, стихи, сказки…

– Очень интересно!

– И так уже 15 лет.

– Подумать только – 15 лет уже… И так каждый год?

– Да. Был только один год перерыва. Когда у мужа случился инсульт.

– Инсульт?! У вашего мужа?!

– Да.

– И как он сейчас?

– Слава Богу, восстановился.

– Полностью?

– Да. Совершенно. Пишет книги. Ведёт литературную студию в Интернете. Занимается с детьми в летних лагерях. Всё хорошо.

– Но это редкий случай, чтобы после инсульта человек полностью восстановился.

– Очень редкий.

– И он, как и вы, пишет книги?

– Да.

– А ваши дети? У вас есть дети?

– Сын и дочь.

– А они чем занимаются?

– Сын профессиональный путешественник.

– Что это значит – профессиональный путешественник?

– Это значит, что уже больше двадцати лет он ездит по миру. Но не по туристическим путёвкам, а вольно – своими маршрутами. Он их сам придумывает, сам разрабатывает и сам осуществляет.

– В одиночку?

– Иногда в одиночку. Иногда с друзьями.

– А какова цель путешествий?

– Изучение мира, изучение жизни людей в разных уголках земли. Потом он описывает это в своих книгах.

– Выходит, он тоже писатель?

– Да.

– Подумать только! Мать, отец, сын – и все пишут книги!

– Дочка тоже пишет книги.

– Как? И дочка тоже? Вся семья писатели?! И родители и дети? Я никогда такого ещё не встречал.

– Да, все писатели. Но каждый пишет о своём. Муж работает в разных жанрах и темах – от афоризма до толстых философских книг. А ещё пишет сказки для детей.

– Как интересно! А дочь?

– Дочь пишет стихи и прозу. И чаще всего – о лошадях.

– Любит лошадей?

– Не просто любит. Прекрасно ездит верхом и обучает этому других. У неё свои две лошади.

– Свои лошади?! Где? На ипподроме?

– Одна на ипподроме. А вторая – в Нижнем Новгороде. Сейчас Ксюша живёт в Нижнем Новгороде, она уехала туда к мужу. И перевезла туда одну из лошадей.

– Какая у вас у всех необычная жизнь… – поразился Сударов.

– Да, каждый делает то, что любит. В чём видит смысл.

– Очень интересно! – сказал Сударов.

После чего последовал вопрос:

– А почему ваш муж с вами не гуляет?

Я смотрю на него: он что, забыл? Он две минуты назад меня об этом спрашивал. Или шутит? Нет, вроде, не шутит. Впрочем, я столько информации выгрузила на него за то короткое время, что сижу рядом с ним на лавочке, что вполне можно запутаться во всём и кое-что подзабыть.

– Муж в лагере сейчас. Да и когда дома, он гуляет по своим маршрутам.

– Почему?

– Ему нравится Берёзовая аллея.

– Та, которая идёт к метро?

– Да.

– Но здесь же воздух гораздо чище!

– Это так. Но ему нравится аллея. И там его любимая тренажёрная площадка.

– А здесь поблизости разве нет площадок? Вон, поглядите, отличная площадка!

– Но муж любит ту, которую уже любит. Он к ней привык.

– Понятно… Хотя и не очень.

Мы смеёмся. У него молодой, заразительный смех.

– Я столько интересного узнал уже о вашей семье! – говорит он.

– Борис Иванович, а у вас есть дети?

– Сын Володя, – сказал он.

– И внуки есть?

– Внуки?.. – сказал он, и его лицо сделалось каким-то далёким и отстранённым. И я поняла, что нечаянно задала вопрос, который причинил ему боль.

– Простите, – сказала я.

* * *

Стемнело. Игра закончилась. Стало холодно. Решили уходить.

Я подумала, что сейчас Сударов пойдёт очень быстро, как он всегда ходит, и я, стараясь от него не отставать, начну задыхаться, и из меня начнёт выпрыгивать сердце… Как это обычно у меня бывает при быстрой ходьбе. А ведь раньше я тоже ходила быстро, не ходила – а бегала! Но то было раньше… А сейчас, идя с мужем или сыном, умоляю их идти помедленнее. Придётся и Сударова просить о том же. Потому что мне за снежным барсом точно не угнаться!

На гору я всегда подымаюсь с двумя остановками, чтобы отдышаться, ибо гора крута. А тут мы поднялись на гору, и я за разговором даже не заметила подъёма! Меня это очень удивило. Давно так не было.

А дальше… дальше Сударов пошёл, стараясь ни на чуточку не опережать меня. Он шёл в одном ритме со мной, с моей скоростью, а не с привычной своей. И мне это показалось удивительным – такая чуткость к человеку, который идёт рядом с тобой. Он не навязывал мне свою скорость, он мгновенно настроился на мою – без всяких моих просьб. И я была ему благодарна.

Резко похолодало, ещё на сколько-то градусов. Как будто мы резко поднялись высоко в горы – как когда-то на Памире, когда мы ехали с Антоном на перевал…

Сударов шёл, обхватив себя руками. Ему было явно холодно, он ведь худой очень, и в одной лёгкой футболке.

– Вам холодно, – сказала я.

– Ничего страшного.

– Возьмите мою куртку, – сказала я.

– Да ну что вы!

– Это несправедливо: мне жарко, а вам холодно, и вы не хотите взять мою куртку.

Мне действительно было почему-то жарко, и я сняла куртку, несла её в руках. Мы ещё какое-то время пререкались, а потом я решительно накинула куртку ему на плечи. Как если бы это был мой друг Александр Шнеер, или мой одесский дедушка Митя.

– Ой, что вы делаете?! – испугался Сударов.

– Утепляю вас.

– Вы же сами замёрзнете.

– Мне жарко!

И он смирился. Шли, говорили о детях – о моих и о его сыне. Наши сыновья почти ровесники, его Володя старше моего Антона всего на пять лет. И вдруг Борис Иванович сказал негромко: «И жена моя умерла…» Он сказал это так тихо, как будто не мне, а только себе, так в отдалении от меня, как будто не ожидая отзвука.

– Сколько ей было лет?.. – спросила я осторожно, как будто ступая по хрупкому льду.

– Сорок пять.

– Такая молодая ещё…

– Да.

И я больше ни о чём не спросила его: давно ли умерла? Отчего? Я чувствовала, что пока не имею на это права – задавать такие вопросы. Выходит, что сына он растил один?..

– Я поздно закончил институт, у меня всё было как-то поздно в жизни, – сказал Сударов. – Долго служил в армии, в том числе в Германии. Десять лет в общей сложности в армии, с учётом училища. После института пошёл работать на радио, работал там тридцать лет. Все годы – в одной редакции: литдрамвещания.

– Вы столько всего успели сделать на радио. Тридцать лет – это ведь целая эпоха…

– Вы правы – целая эпоха. Да, кое-что сделал. Я любил свою работу.

* * *

Когда шли с бухты, проходили мимо киностудии «Центрнаучфильм». Сколько потрясающих фильмов было когда-то создано на этой студии!..

Сударов говорит:

– Я присматривался к этой студии. Думал: когда выйду на пенсию и уйду с радио, – приду на Научфильм работать. Рядом с домом – удобно. Но… к тому времени, как я вышел на пенсию, студия развалилась.

– И это было ужасно. Студию просто-напросто разграбили, одну из лучших студий в стране. А множество фильмов сожгли во дворе…

– Как сожгли? Откуда у вас такие сведенья?

– Моя дочка Ксюша в конце девяностых и в начале двухтысячного года занималась здесь в Мультстудии для детей. Она сделала мультфильм про Леонида Енгибарова. И мы видели, как Центрнаучфильм приходил к своему концу. Это было очень грустное зрелище. Трагическое. Мультфильм про Енгибарова мы снимали ещё на плёнку, на огромном – настоящем мультстанке, который занимал половину большой студии. Наш мультфильм был последним фильмом, который сняли на этом станке. После чего станок разобрали и увезли – кажется, в Алма-Ату. Наш фильм тоже мог бы погибнуть в огне. Но его спас оператор дядя Витя Ксенофонтов, он очень уважал Ксюшу, ей тогда было 10 лет всего, но она была большой трудягой. Кроме того, что очень талантливая. Вы не видели этот мультфильм? Он называется «Звёздный клоун».

– Нет, не видел, к сожалению. А где бы я мог его видеть?

– Его показывали по каналу «Культура», брали у Ксюши интервью – как у самого молодого режиссёра страны. И по разным другим каналам тоже показывали. Забавно: Ксюшу после этих показов стали узнавать на улице! Идём как-то с ней по Чистопрудному бульвару, а какая-то женщина говорит своему спутнику: «Ой, а я знаю эту девочку! Я её по телевизору вчера видела». Ну, вот. И Ксюшин фильм мог бы тоже погибнуть, если бы дядя Витя его не спас. Он как-то позвонил нам, сказал, чтобы мы скорее подошли к студии, это был уже поздний вечер, темно, и дядя Витя вынес нам из студии подмышкой, в чёрном пакете, несколько больших круглых коробок с плёнкой. С Ксюшиным фильмом. Он спас Ксюшин фильм! А иначе он мог бы тоже сгореть в тех кострах во дворе…

– Прямо детектив какой-то!

– Да! Именно детектив! Спасибо дяде Вите Ксенофонтову за спасение Ксюшиного шедевра. Хороший был человек…

– Почему «был»?

– Оператор дядя Витя всю жизнь отдал студии. Очень любил это дело. А когда её разгромили и разворовали, он с горя сильно запил и вскоре умер. Наверное, сердце не выдержало того, что он видел. Эти полы-хающие костры с фильмами… Хотя он был ещё не старым, шестидесяти лет ему не было. Очень хороший человек. Вот такая история.

– А я и не знал, что Центрнаучфильм так трагически завершал свою историю…

– Как вся наша страна. И как многое в этой стране в те годы. И как ваше Всесоюзное радио…

– Да, это так.

* * *

Кстати, мой муж нашёл в Интернете адрес Сударова. Оказывается, Борис Иванович живёт через три дома от нас! Но это сейчас через три, когда выстроили эту высотку, которая перегородила наш двор. А раньше мы жили через два дома! Можно сказать, что наши окна почти сорок лет смотрели друг на друга. И между нашими домами были только: большой двор с маленькой почтой и ещё один двор с маленькими качелями, которые очень любил мой Антоша в детстве. Это были самые лучшие качели в районе. А потом их возлюбила и моя дочка Ксюша. Это были самые певучие качели. И сын, и дочка, раскачиваясь на них, всегда напевали свои песенки, которые тут же и сочиняли, по ходу качания…

А выйдя на нашу лоджию, можно было бы помахать Борису Ивановичу Сударову, если бы он стоял в это время на своём балконе. И если бы мы были уже знакомы…

Я и не подозревала, что в нашем районе живёт такой интересный человек. Я думала, что всех интересных людей нашего района я уже знаю. Ан нет!

* * *

Когда мы шли с бухты, его дом был первым на нашем пути.

– Ваш дом, – сказала я. – До свидания.

– Да ну что вы! Я провожу вас.

– Не надо, пожалуйста. Уже темно.

– Тем более, я должен проводить вас!

Он сказал это так твёрдо, что я поняла: спорить бесполезно. Всё-таки он бывший офицер-артиллерист, он умеет говорить твёрдо. И мы пошли дальше. Обогнули огромный 25-этажный дом, построенный на месте маленькой двухэтажной почты.

– Я когда-то работала на той маленькой почте, когда мне было 18 лет, ещё перед институтом, – сказала я.

– Надо же! А я вас почему-то не замечал. Вы в каком окошке сидели?

– В том, где принимали ценную и заказную корреспонденцию. На втором этаже, окошко – справа.

– Конечно, я заходил иногда на почту. За конвертами хотя бы. Но вас я почему-то не замечал. Почему?

– Уж не знаю. Я была симпатичная девочка, у меня были большие голубые глаза, и я очень быстро работала. Я так быстро упаковывала все эти бандероли, а их тогда надо было упаковывать в жёсткую, рыжую упаковочную бумагу, крепко перевязывать бечёвкой и ставить на них горячие сургучные печати… Я это делала так быстро, что на меня даже приходили посмотреть, просто посмотреть, как я это делаю, у меня даже были фанаты в нашем районе, правда-правда!

– А я вас не замечал… Почему?

– Я вас тоже не замечала. И я знаю, почему.

– Почему?

– Вы были молодым красавчиком, судя по вашим фотографиям в Интернете, а я на молодых красавчиков никогда не обращала внимания. (Он смеётся). Я всю жизнь дружу с людьми, которые намного старше меня.

– Намного старше? Почему так?

– Да. Мне интересны люди, которые уже прожили большую жизнь. Мой друг художник Валерий Каптерев был старше меня на 50 лет. Когда мы с ним подружились, мне было 22 года, а ему 72. Он родился в 1900 году!

– Подумать только!..

– Почти все мои друзья родились до революции. А ещё у меня был друг, который родился в 19 веке. Он был старше меня на 58 лет!

– На 58 лет?! Кошмар!.. В голове не укладывается.

– На момент нашего знакомства ему было 92 года. Александр Яковлевич Шнеер, историк театра и цирка.

– Историк театра? Странно, что я не слышал его имени.

– Жалко, что не слышали. Вы могли бы пригласить его на радио. И он бы столько рассказал интересного! Он писал истории пьес.

– Что это значит?

– Он брал пьесу, например «Гамлета». И исследовал: где, и когда, и на каких сценах, в каких городах и странах «Гамлет» ставился. Какие режиссёры его ставили, какие актёры играли. И так он исследовал очень много пьес – самые значимые для человечества. В «Театральной энциклопедии» много статей Александра Шнеера.

– Подумать только! А я даже не слышал о нём. А как вы познако-мились с этим удивительным человеком?

– Он мне написал письмо.

– Он – вам?

– Да. В то время вышла моя первая книга стихов, «Лунные цирки», он её увидел у знакомых, очень захотел её иметь, но в магазинах её уже не было – она быстро разошлась. И Шнеер написал мне письмо с просьбой, точнее – с вопросом: нет ли у меня для него, любителя цирка, лишнего экземпляра? В книге много стихов о цирке. Экземпляр у меня был. Я подарила ему. Так мы познакомились. И нам ещё было отпущено девять лет дружбы! Вот на таких людей я всегда обращала внимание. Кстати, когда мы познакомились, Шнеер тут же пригласил меня на своё столетие! Он сказал: «Я никогда не видел столетнего человека. Поэтому я решил дожить до ста лет – и посмотреть на столетнего человека. Приходите, посмотрим на него вместе!»

– И ваш друг дожил до ста лет?

– Да! И я пришла к нему на день рождения. И мы посмотрели на столетнего человека!

– Невероятно… А до скольки он прожил?

– До 101 года.

– Кошмар…

– И никакого кошмара! У него была ясная голова, потрясающее чувство юмора, и он до конца жизни активно работал – готовил второе издание «Цирковой энциклопедии».

– Подумать только! – ошеломлённо сказал Сударов.

– А теперь вы, Борис Иванович, как раз в таком возрасте, какой мне всегда был интересен. (Он смеётся). Я обратила на вас внимание этой зимой, на почте…

– На почте? – удивился он. – Это надо же, опять фигурирует почта. Так вы, оказывается, работаете на почте?

– Да нет! Я сто лет уже не работаю на почте.

– А почему не работаете? Если у вас так хорошо всё получалось.

– Борис Иванович, у меня многое в жизни получается хорошо. Я хорошо готовлю, хорошо мою полы, умею шить и вышивать гладью, умею играть с детьми и лепить из глины. И даже играть клоунские спектакли. Но я не могу быть одновременно кулинаром, уборщицей, швеёй, керамистом, воспитательницей детского сада и клоуном. Моя профессия – писатель. Я думала, что вы догадались об этом. Я же вам книгу подарила.

– Но это ваша первая книга? Или вторая?

– Сорок шестая.

– Сорок шестая?!

Он смотрел на меня почти с ужасом.

– Простите, Борис Иванович, я не хотела вас так сильно пугать этой цифрой. Но что поделаешь, если это правда.

– Выходит, вы в год пишете по две книги?

– Где-то так.

– Кошмар!.. – говорит он с восторгом. – А когда вы с почты ушли?

– О, вы опять про почту!.. Да давно, давно я оттуда ушла!

– А после вас теперь эта девушка там работает?

– Борис Иванович, та девушка, которая работала после меня, уже давно бабушка. С тех пор много, много девушек там сменилось… И маленькую почту сломали и построили большую.

– И больше вы не работаете на почте? А что вы тогда делали на почте этой зимой?

– Отсылала книги своим читателям. Они мне иногда заказывают книги наложенным платежом, и я им отсылаю. И вот, я в очередной раз пришла на почту, чтобы отослать книги, а вы в это время что-то получали, какую-то посылку. И я обратила на вас внимание. Я подумала, что вы похожи на моего друга Антонио Бареша. Точнее, я подумала, что ему тоже уже столько лет должно быть, как вам. А то, что вы на него похожи, я увидела десять дней назад, на берегу…

– А кто он – этот Бареш?

– Чех. Вы о нём прочтёте в моей книге, которую я вам подарила.

– Хорошо. Прочту.

– Поэтому, когда я подошла к вам на берегу, я спросила вас: ваше имя Антонио Бареш?

– Да-да, вы именно так и спросили. А что я вам ответил?

– Что вы не Антонио Бареш.

Сударов смеётся.

– Почему вы смеётесь? Может быть, вы всё же Антонио Бареш?..

Но вместо прямого ответа, Сударов процитировал стихи:

И спросил учительским тоном:

– Чьи стихи, как вы думаете?

– Лермонтова, конечно.

– Молодец, знаете русскую классику.

– Вообще-то, я Литературный институт заканчивала. Грех было бы не знать. И, к тому же, Лермонтов – один из моих любимых поэтов.

– А к Пушкину как относитесь?

– Пушкин – стопроцентный гений. Благодарна ему за русский литературный язык. До Пушкина такого шикарного языка у нас не было. Но сердце больше любит Лермонтова.

– Почему?

– Лермонтов – надрывнее. Он знает, что такое одиночество. «И скучно, и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды…» Мне тоже это хорошо знакомо.

– Но вы же не одинокий человек. У вас есть муж и дети.

– Это так. Но что такое одиночество, я знаю…

* * *

Мы шли узкой тёмной аллеей… И как он будет возвращаться один во тьме? – думала я. Надо будет его проводить.

– А вот и мой дом, – сказала я. – Мы живём на 13-м этаже, вон там наша лоджия. Правда, во тьме её плохо видно. Но днём её видно очень хорошо. Её трудно не заметить, потому что только одна наша лоджия увита диким виноградом. А ещё на ней поёт петушок.

– Петушок?.. – удивился Сударов.

– Ну, да. А вы разве не слышали пения нашего петушка?

– Почему-то нет…

– Однако, весь микрорайон знает и любит нашего петушка. Когда будете идти на почту или в «Биллу», – прислушайтесь. Он очень звонко поёт!

– Хорошо, – пообещал Сударов. – Буду иметь в виду.

– Спасибо вам за этот вечер, за интересное общение.

– И вам спасибо, – сказал он.

– Уже темно. Как быстро стало темнеть… Я буду переживать, как вы дойдёте до своего дома. Давайте я вас провожу. Хотя бы до светлого места, до «Биллы».

– Да ну что вы! – сказал он. – Нормально дойду, не беспокойтесь.

И тут я набралась нахальства и сказала:

– А можно я вам звякну?

– Что?.. – не понял он.

– Звякну. В смысле – позвоню. Можно? А то буду волноваться о вас.

– Да, конечно.

Он сказал номер своего телефона – и я даже не стала его записывать. Потому что запомнила мгновенно – как будто знала всегда. Первый случай в моей жизни. Вообще-то, я плохо запоминаю цифры.

Он вернул мне куртку, хоть я просила не скидывать её, чтобы не простудиться. «Вернёте завтра», – говорила я. Но Борис Иванович уверил меня, что не простудится.

– До свидания, – сказала я. И почувствовала, что этого как-то мало. – Дайте вашу лапу, Борис Иванович!

И протянула ему свою для рукопожатия. Он крепко пожал мою руку, а потом… в высшей степени галантно поцеловал её. Ой! Что это? Как давно этого не было… Так поступал только мой друг Владимир Сергеевич Залетаев. Он всегда целовал женщинам руку – при встрече и при прощании. У него были такие старомодные привычки, а ещё у него были смешные, рыжеватые, короткие усы, выгоревшие в пустыне, выгоревшие брови и волосы, ведь он был путешественником, учёным, собирателем восточных легенд, знатоком Востока. Как давно это было… Залетаева нет на земле уже 20 лет. Он был ровесником Сударова. То поколение мужчин было галантным. Точнее – было и есть! Оно не ушло! Борис Иванович меня очень растрогал…

Минут через десять я позвонила ему. Он был уже дома. Мы ещё раз поблагодарили друг друга за хороший вечер и пожелали друг другу спокойной ночи.

* * *

А я включила компьютер и нашла в персоналиях ещё несколько страниц его фотографий под названием «Из семейного альбома». И долго рассматривала их… Особенно меня поразила его детская фотография, где ему 12 лет. Такой озорной, весёлый, голубоглазый мальчишка! Поразило то, что Боря Сударов на этой фотографии очень похож на меня. Глаза очень похожи, улыбка… Как будто мы брат и сестра. Вот, всю жизнь, везде и повсюду я ищу своих братьев! Своих голубоглазых братьев. Это уже стало навязчивой идеей.

Да, отличные снимки, где Сударов – рядом с легендарным диктором Юрием Левитаном. Вот так: мой новый знакомый Борис Иванович знал великого Левитана! Не просто знал, они были коллеги, вместе работали. Получается, что Сударов как бы связал меня с Левитаном, стал мостиком между нами, и меня это очень сильно взволновало…

Голос Левитана я хорошо знаю с раннего детства – я его слышала из чёрной радио-тарелки на стене нашей комнатки на Философской улице. Голос, который объявлял о начале Великой Отечественной войны… Я это объявление слышала только в документальных радио-передачах, потому что родилась через пять лет после войны. Но всё, что касается войны, – это для меня больная тема, на всю жизнь. Поэтому, когда я слышу голос Левитана, всегда мороз по коже… Не знаю, как это можно было пережить, когда тебе выпадает прочесть такое жуткое сообщение – на всю страну, и миллионы людей ввергнуть в ужас и горе… Можно ведь было запросто получить инфаркт! Как у него не разорвалось сердце в этот момент? И потом, в течение несколько лет, ежедневно, все эти трагические сводки Информбюро об отступлении наших войсках, о страшных потерях… Ужас-ужас. Но зато потом – о наступлении. И – Победа!

Когда я слышу в художественных фильмах или в кинохронике голос Юрия Левитана, объявляющего о капитуляции фашистской Германии, о нашей Победе над Гитлером… о победе, за которую десять человек из моих родственников сражались, и четверо из них отдали свои жизни, – у меня всегда в горле стоит ком слёз. Которые не выплакать до конца жизни…

Надо будет расспросить Сударова при случае о Левитане. Когда в следующий раз встретимся на берегу…