Читать книгу Язык Ветра. Птица Свободы - Марк Хэппи - Страница 3

Рождение проклятого

Есть у северян одно поверье. И тут надо сразу, верно, изъясниться, что именно у северян, никак не у перемешек северо-западных, а чистокровных, кто от дукэса Купа считает свою родословную.

Ребёнок, родившийся с алыми прядями – проклят. Он принесёт и в семью несчастье!

Эти слова не произносились вслух, но знали их все. Рыжие волосы – это позор, знак осквернённой крови, слабости рода, его упадка.

И если в южных землях алый цвет ассоциировался с теплом, солнцем, жизнью, то в северных, под тяжёлым небом, среди вечных снегов и камня, он был цветом разрушения.

Такое поверье не появилось случайно.

Кто-то говорит, что давным-давно, в Эпоху Людей, у одного из северных дукэсов родился сын с огненными волосами, и этот ребёнок предал свою семью, привёл чужеземцев в их земли и обрёк род на падение. А затем и другие его отпрыски с похожим цветом волос повторяли трагедии.

Другие же верили, что рыжие – это проклятье Гармонии. Что в их крови нет связи с Монархией, что они лишены Высокой Воли и потому несут только хаос и разрушение.

Как бы там ни было, вердикт был прост: если младенец родился рыжий – семья обречена.

Такие дети изгонялись, скрывались под чужими именами, иногда их даже убивали – не прямо, не открыто, но так, чтобы их не стало, чтобы никто не сказал, что Карулукан дал трещину.

И вот…

В один из суровых зимних смен, когда над поместьем нассихов надела Карула гудели ветра, а горные хребты покрывала снежная мгла, в одном из высоких замков старейшего северного рода родился мальчик.

Малыш, который с первых секунд жизни обрёл проклятье.

Зима в Карулукан всегда была суровой. Ветра гуляли по горам, завывая между каменных стен, пробираясь сквозь узкие бойницы в коридоры замка. Снег ложился на широкие крыши, на башни с остроконечными шпилями, на дворы, где даже в самый холодный миг слышался стук копыт.

В тот день, когда родился Юдж, зима выла особенно яростно.

Комната для родов была просторной, но тёмной, скрытой в глубине здорового флигеля, куда не проникал ни единственный луч солнца. Пламя свечей колыхалось на стенах, отбрасывая длинные тени, а воздух был наполнен терпким запахом трав и крови.

Рядом с постелью стояли две повитухи, женщины, чьи руки знали, как держать новорождённого, но чьи глаза сейчас дрожали от неуверенности. Они видели его первыми. И первые же поняли, что судьба этого ребёнка решена ещё до его первого крика.

Мальчик лежал в их руках, маленький, розовый, с крошечными пальцами, едва сжимающими воздух. Он был живым, тёплым, здоровым – но этого было недостаточно.

Потому что его волосы, едва высохшие, ложились на лоб густыми, медно-алыми прядями.

Одна из повитух всмотрелась внимательнее, надеясь, что это просто игра света, но её сомнения исчезли, когда она провела пальцами по влажным, мягким завиткам.

Тяжёлая тишина легла на комнату. На кровати, сжав пальцы в простынях, тяжело дышала мать ребёнка. Она не сразу подняла голову, не сразу спросила, как прошли роды. Она чувствовала их заминку, их напряжение.

– Что с ним? – наконец спросила она.

Повитухи переглянулись и в этот момент решение было принято без слов. Та, что держала ребёнка, осторожно накрыла его лицо тканью, чуть глубже прижимая к себе. Другая неуверенно оглянулась на мать, которая ещё не поднялась с постели, не видела, что происходит.

Мгновение тянулось жестокой, молчаливой сделкой. Лучше так. Он не проживёт долгой жизни. Зачем мучить и его, и семью? Пальцы сжали ребёнка чуть крепче, и тогда… Пламя в светильнике дрогнуло, затрепетало, будто ветер прорвался в комнату. Но окна были закрыты и дверь никто не открывал, однако все же кто-то стоял здесь.

Чужая тень простёрлась по полу, мягкая, тонкая, бесшумная. Повитуха, та, что собиралась сделать последнее движение, замерла, вдруг почувствовав на себе чей-то взгляд. Медленно, будто её шею стягивала чья-то невидимая рука, она подняла глаза. Сизая фигура стояла у стены – в углу, в самом тёмном месте комнаты, где секунду назад никого не было. Девушка. Её длинные волосы, словно густой белый дым струились по плечам, слишком светлые, слишком мягкие, чтобы сливаться с темнотой, но всё же её не заметили сразу. А когда заметили, стало уже слишком поздно.

– Что ты… – начала было вторая повитуха, но тут же содрогнулась от холода, пробежавшего по телу.

Взгляд. Глаза девушки были алыми, живыми, горящими, но не яростью – чем-то другим, чем-то большим. Чем-то, что не должно было быть в глазах человека. Та, что держала младенца, невольно отшатнулась, но в последний момент сжала его крепче, как будто чужое присутствие заставило её действовать быстрее. Как-будто она понимала: если она сейчас медлит, это станет её последним мгновением.

Она попыталась закрыть его маленькое лицо тканью, но… Пальцы не дошли. Её запястье резко дёрнулось назад, будто его схватили. Она ахнула, оступаясь, и ребёнок выпал из её рук, но он не ударился о каменный пол, а чужая рука подхватила его в воздухе, легко, плавно, будто так и должно было быть.

Теперь девушка держала дитя, причем в этом образе таилось что-то сакральное и трепетное. Держала она его осторожно, но в её движениях не было сомнений.

Она развернулась к повитухам, теперь стоявшим плотно прижавшись друг к другу, дрожащим в полумраке.

– Вы должны были подумать, прежде чем выбирать его судьбу.

Её голос был строгим, но и мягким, в мягкости которого не было тепла, как в лезвии, что кажется гладким, пока не почувствуешь его остроту.

– Кто ты?! – сорвалось у второй женщины, та не сводила с неё глаз, а её руки судорожно сжимали передник.

Девушка медленно опустила взгляд на младенца, погладила его по волосам.

– Кто вы, чтобы решать судьбу этого дитя? – осудила их девушка, на что разумеется перепуганные повитухи не проронили ни слова. Тогда девушка добавила очень нежно смотря на младенца: – Он должен жить.

Повитуха, что пыталась задушить ребёнка, отступила ещё на шаг назад, но почувствовала острую боль в ладони. Она вздрогнула, глядя вниз, и увидела, что её пальцы покрылись белыми следами, словно от сильного мороза. Она почувствовала холод, но не знала, откуда он пришёл. Не знала, как именно он появился. Но знала, что это сделала она.

Мать ребёнка не видела ничего. Она всё ещё лежала в изнеможении, чувствуя лишь тяжесть собственного тела, неспособного подняться. Но когда она наконец приподняла голову, в комнате уже никого не было.

Только одна из повитух, обхватив ладонь, дышала часто и поверхностно, не решаясь взглянуть туда, куда ушла та, кто не должна была быть здесь. Другая стояла у стены, молча смотря перед собой, всё ещё чувствуя прикосновение холода.

А на кровати, в руках матери, теперь лежал её сын. И уже позднее она узнает, что в ту ночь ему уже предназначалась смерть, и что кто-то не позволил этому случиться. Кто-то, кого не должно было быть в этом доме. И этот взгляд – алые глаза, горящие в полумраке комнаты – останется в памяти повитух навсегда.

– Мальчик, – ответила вдруг мама сама себе. – Это мальчик!

Мама, лежащая в постели, медленно выпрямилась, силясь встать. Откинув с лица прилипшие тёмные пряди, она протянула руки. И она увидела огненные пряди на крошечной голове её сына. Мать не отпрянула, не вскрикнула, но её пальцы на мгновение дрогнули, когда она прижала мальчика к груди.

Она знала, что это значит.

Рядом, за занавесками, за каменной перегородкой, сидели старшие женщины рода, ожидая вестей. Скоро кто-то поднимется в эту комнату, чтобы узнать, как прошли роды. И что она скажет тогда?

Она долго смотрела на ребёнка. Он был таким же, как все новорождённые – беспомощным, не осознающим своего проклятия. Но даже сейчас, едва появившись на свет, он уже нёс на себе его тяжесть.

Она глубоко вдохнула.

– Никому нельзя знать. Мы будем брить его… Может тогда никто не узнает, – прошептала она, пытаясь сама в себе удержать панику.

Повитухи переглянулись снова, но кивнули.

Этой ночью никто не скажет вслух, что случилось. Но в таких домах, как Карулукан, молчание редко могло скрыть правду. Ещё до рассвета слух уже разносился по замку. Женщины у очагов, слуги в тёмных коридорах, даже стражники у ворот шептались друг другу короткие, сжатые слова: «Мальчик с алыми волосами». «Это проклятье». «Что с ним будет?». «А с нами?».

Но никто не знал ответа, потому что такого в Карулукан не случалось уже очень давно, и теперь монархи, что держали в руках порядок этих земель, столкнулись с выбором. Они не могли его убить – слишком поздно, слишком явно. Они не могли его оставить – слишком опасно, слишком противоречиво, но они могли найти выход.

Они могли искать причину, искать повод, чтобы сделать так, чтобы этот ребёнок сам стал чужим.

Юдж не знал этого тогда. Но когда-нибудь поймёт.