Читать книгу Язык Ветра. Птица Свободы - Марк Хэппи - Страница 7

Из детства в поместье

В поместье Карулукан детей не били. Здесь вообще мало кто кричал, мало кто позволял себе сорваться, заговорить громче, чем позволяли правила, или дать эмоциям затмить разум. Люди в этом доме не поднимали рук, не высказывали недовольства напрямую, не ставили перед собой задачи уничтожить того, кого считали лишним. Но если кто-то оказывался здесь не на своём месте, его можно было убить иначе – тишиной.

Эта тишина была особенной. В ней не было тепла, не было участия, не было даже любопытства. Она не таилась за закрытыми дверями и не расползалась по углам затаёнными взглядами. Напротив – она присутствовала повсюду, всегда рядом, всегда ощутимая, но незримая, словно стена, через которую нельзя пробиться.

Юдж рос в месте, где всегда было тепло, но сам всегда мёрз. Он пытался искать тепло в глазах матери, но там было только напряжение, словно в нём она видела не своего сына, а ошибку, которая никогда не должна была случиться. Он искал признание в глазах отца, но там не было ничего – только безразличие, выверенное, холодное, тяжёлое, как каменные плиты в фундаменте этого замка.

Слуги отворачивались, когда он проходил мимо. Они не проклинали его, не шептались за спиной, но и не смотрели в глаза, не говорили с ним лишнего, не протягивали руку, если он падал. Никто не обсуждал его существование. Но никто и не принимал его.

Юдж не сразу понял, что эта стена есть и для него. Но с каждым годом она становилась выше, прочнее, холоднее. Он не был изгоем, но и своим его никто не называл. Он мог есть за одним столом с остальными, но никто не передавал ему блюда первым. Он мог сидеть у очага, но никогда не чувствовал тепла. Он мог находиться рядом, но никогда не был частью.

Монархи не могли изгнать его открыто, ведь Карулукан держался на древних законах. Материалисты же, населявшие северные земли, не могли принять его, ведь суеверия были для них реальнее любой правды. Он знал, что его не любят, но в Карулукан любовь не обсуждалась, как не обсуждались и те, кому в этой семье не находилось места.

И если в детстве он этого не понимал, то позже осознал – его просто оставили, чтобы забыть. Мальчишки в замке знали, что он не такой, как они. Он отличался не только волосами, но чем-то ещё, чем-то, что нельзя было объяснить, но можно было почувствовать. Они не дразнили его, не толкали исподтишка, но и не звали с собой. Он всегда был чуть в стороне, всегда стоял рядом, но никогда не был среди. В их играх он был не тем, кого надо победить, а тем, кого не нужно замечать.

Он знал, что не имеет права на ошибки, потому что любая его ошибка замечалась в первую очередь. Он знал, что ему не позволено побеждать, потому что его победу всё равно никто не признает. Он знал, что если он упадёт, никто не подаст ему руки.

Но однажды он не подчинился.

Это была обычная игра – соревнование в скорости, забавное, несущественное для остальных. Они бегали до дальней стены, мерялись ловкостью, ставили друг другу новые вызовы. Он не должен был участвовать, но он участвовал. Он не должен был победить, но ему так сильно хотелось показать ребятам, на что он способен, и не выдержав – включился не на шутку. В тот миг, когда его рука коснулась стены, он на мгновение почувствовал восторг, настоящий, неподдельный, детский. А потом обернулся и увидел их лица. Ровесники не выглядели злыми, не выглядели разочарованными. В их глазах было только понимание, что произошло нечто неправильное. И прежде чем он осознал, что это значит, удар в грудь опрокинул его назад. Он упал, глухо ударившись плечом о твёрдый утоптанный снег, и вдохнул резко, со всхлипом. В груди разлилась тупая боль, а в ушах ещё звенело от неожиданности.

Он медленно поднял голову, отряхивая ладонями снег, и встретился взглядом с мальчиком, что стоял перед ним.

– Тебя не должно быть.

Голос был ровным, спокойным, будто он просто констатировал очевидное.

Юдж не ответил, а лишь вновь зарубил эту истину у себя на носу.

Той ночью он не жаловался, а просто лежал в постели, слушая, как ветер гудит за окнами, как дрова потрескивают в очаге, как стражники шагами меряют каменный пол за стенами. Но именно тогда впервые он понял, что больше никто не даст ему шанса стать частью этого мира. Теперь он будет жить, зная, что ему не простят ни одной ошибки. Теперь они будут ждать, когда он оступится. Теперь они будут искать повод.

Он не знал, когда это случится, но он знал, что это случится. И однажды он увидит перед собой открытые ворота, увидит только белизну снегов и тёмную линию леса на горизонте, и поймёт, что эта солсмена была предрешена с самого начала. Что его изгнание было всего лишь вопросом времени.

Дворец Карула был огромен. Его замок возвышался над долинами, как сторож, что веками следил за своими землями. Его стены были прочными, как нерушимые законы рода, его башни уходили в небо, но Юдж не чувствовал там простора. Он чувствовал только узость – коридоров, взглядов, жизни.

Он не мог сказать, когда впервые нашёл пруд. Возможно, в тот момент после избиения, когда снова остался один. Или в тот, когда кто-то из мальчишек молча вытолкнул его из игры, даже не взглянув. Он бродил вдоль стен, среди садов, сжимая кулаки, когда услышал воду. Глубокий, тихий плеск.

Юдж свернул за угол, пробрался через узкую тропу, скрытую зарослями. И увидел её.

Птица стояла в тёмной воде, ослепительно белая, будто упавший снег, который не успел растоптать грязный сапог.

Лебедь был огромным – широкие крылья, длинная, изогнутая шея. Но он не двигался.

Юдж сделал шаг вперёд, взгляд его опустился вниз, к самому краю воды. И тогда он увидел цепь.

Тяжёлая, железная, чёрная от сырости. Она уходила вглубь пруда, сковывая лапу птицы.

Лебедь мог плыть, мог махнуть крыльями, но не мог уйти. Он был здесь, но не был свободен.

Юдж не мог отвести глаз. Какой смысл в крыльях, если ты всё равно не можешь взлететь?

Он начал приходить сюда почти каждую солсмену. Когда другие играли в рыцарей, когда шумели на плацах, отрабатывая удары, когда делили добычу в придуманных поединках, он шёл к пруду. Лебедь был его единственным собеседником.

– Тебе не скучно?

Птица не отвечала.

– Ты же мог бы улететь, если бы не эта штука.

Лебедь не двигался, но пристально смотрел на него своим черным глазом.

Юдж присаживался у кромки воды, бросал в неё маленькие камешки, следил, как расходятся круги.

– Я тоже не могу уйти.

Он говорил тихо, но слова зависали в воздухе.

– Я вроде бы не заперт.

Лебедь чуть приподнял голову, будто вслушиваясь.

– Но и уйти не могу.

Он не знал, сколько прошло времени. Возможно, собы.

Он вырос, ему уже десять и пруд уже не казался таким глубоким, а птица – такой громадной. Но цепь всё ещё была на месте. Однажды ночью Юдж пробрался через сад, босыми ногами по холодной земле, затаил дыхание, когда услышал шаги стражников, и, когда пронёсся последний порыв ветра, приглушивший шум, бросился к воде.

Лебедь долго всматривался в него, а Юдж встал напротив, выхватив ключ, что выкрал не так давно у дворцового зоолога, не думая о последствиях. Его пальцы крепко сжимали холодные звенья цепи. В тот момент, спасая птицу, он сам не понимал, почему поступает так. Лишь спустя время пришло осознание – эмпатичное, почти интуитивное – словно, спасая лебедя, он надеялся, что и ему кто-то окажет подобную услугу. Разрешит все его тяжбы, в которых сам мальчик, подобно и лебедю – выхода не видит.

– Ты свободен.

Он не знал, поймёт ли его птица. Но когда замок щёлкнул и звено раскрылось, лебедь сделал первый шаг назад. Юдж затаил дыхание. Лебедь не улетел сразу. Он стоял на месте, будто не мог поверить в происходящее а потом всплеснул крыльями, ударил по воде, взметнулся вверх.

Белое тело прорезало воздух, тяжёлые взмахи крыла сотрясали ночной воздух, и Юдж задрал голову, следя, как он поднимается выше, выше, выше… И исчезает в темноте.

Мальчик смеялся. Тихо, в себя, но так, что грудь сдавило чем-то новым, неизведанным, но хорошим.

Впервые он освободил кого-то, даже не разобравшись кого, и тогда еще не понял, что только что приговорил себя.

На следующее зарено Карулукан жил своей обычной жизнью. Во дворе стучали молоты, отбивая ритм тренировок, звон клинков разносился по плацам, а в холодных коридорах слуги спешно пробирались по своим делам, не задерживаясь в проходах дольше, чем следовало.

Ничего не изменилось кроме одного. Юдж знал, что рано или поздно кто-то заметит. Но он не ожидал, что это случится так быстро. Он услышал это в разговоре двух стражников у ворот, когда пробегал мимо в поисках еды.

– Ты слышал?

– О чём?

– О лебеде.

Юдж замер, чувствуя, как холод пробирается под кожу.

– Исчез.

– Как – исчез?

– Его нет. Не всплыл, не утонул. Просто… исчез.

Стражник говорил так, будто сам не верил в свои слова.

Юдж сжал руки в кулаки и поспешил дальше, сделав вид, что ничего не слышал. Но теперь он знал – это было началом конца.

Разговоры о пропаже птицы быстро разошлись по замку. Лебедь был не просто птицей. Он был даром монарху Карулукана от одного из его союзников, знаком уважения, символом привилегии, чем-то гораздо большим, чем просто животное. И теперь его нет. Слухи разрастались, как пламя, которому дали воздух.

Кто-то шептал, что его унесли волки. Кто-то говорил, что он наконец сорвался с цепи и улетел сам. Но все знали – он не мог сорваться сам. И тогда появился самый важный вопрос. Кто его освободил? Юдж ждал. Он понимал, что этот момент станет для него последним в этом доме. Он не знал, как именно всё произойдёт. Но знал одно – теперь повод найден. И теперь он будет отвечать.

Карулукан жил по своим законам. Здесь не было случайностей, не было исчезновений, на которые можно было бы закрыть глаза. Всё, что принадлежало монархам, оставалось у них до тех пор, пока они сами не решали иначе.

Лебедь исчез, и это не было мелкой неприятностью. Это было оскорблением. Юдж чувствовал, как в стенах замка возникло напряжение. Слуги шептались между собой, стараясь, однако, делать это как можно тише. Взгляды, которые раньше просто скользили по нему, не задерживаясь, теперь останавливались на мгновение дольше.

Как будто они знали. Как будто они догадывались. Но всё оставалось на грани слухов, пока он не пришёл в оружейную. Он искал спокойное место, где можно было пересидеть это утро. Но вместо тишины он услышал разговор.

– Я видел, как он ходил к пруду.

Юдж остановился у двери.

Голос принадлежал Агнеру, одному из мальчишек, с которыми он когда-то играл в детстве.

Или, вернее, среди которых он просто был, но никогда не принадлежал.

– Часто. Почти каждый день. Говорил с ним. О свободе. О том, что тот должен летать.

Сердце глухо стукнуло в рёбрах.

– А ты уверен?

Второй голос был старше, резче.

Юдж не знал, кому он принадлежит, но этого и не требовалось.

– Я сам видел. Он не играл с нами. Никогда. Но к лебедю ходил. Всегда.

Наступила тишина.

Она продлилась несколько секунд, но для Юджа она растянулась на целую вечность.

Он не стал ждать конца разговора, но развернулся и ушёл. Бежать не имело смысла. Теперь они знали. Теперь это был не слух, не догадка, не молчаливый шёпот. Теперь это была вина.

Мальчик не помнил, как дошёл до зала. Возможно, его позвали. Возможно, привели. А возможно, он просто понял, что пора. Суд уже шёл. Только без него.

Отец сидел в центре, спиной к окну, за которым бушевал ветер. Его лицо оставалось непроницаемым – ни гнева, ни усталости, только отстранённость. Как у человека, который подписывает бумаги, решая судьбу кого-то не слишком важного, не слишком нужного. Рядом стояли советники. Чужие, неподвижные, словно высеченные из камня. По левую руку сидела мать. Она не смотрела на него.

Юдж искал в ней что-то – хоть тень беспокойства, хоть проблеск сомнения, хоть намёк на то, что она скажет что-то в его защиту. Но она просто была. Он сделал шаг вперёд. Отец не ждал пояснений.

– Ты освободил его?

Голос ровный. Тяжёлый. Как звук закрывающейся двери.

Юдж сглотнул.

– Да.

Просто. Тихо. Зачем говорить больше?

Напряжение в комнате стало почти осязаемым. Никто не удивился. Отец кивнул, будто уже знал ответ и просто дожидался момента, когда его услышат вслух.

– Ты даже не понимаешь, что совершил.

Юдж сжал кулаки.

– Я освободил птицу. Она должна была летать.

Он не знал, почему сказал это. Это было неправильное объяснение. Они хотели слышать другое. Они хотели извинений. Они хотели, чтобы он сказал: «Я не думал». Но он думал.

– Это был дар, Юдж.

Отец вздохнул. Не с раздражением, не со злостью – со скукой. Будто это не гнев, не обида, а простая формальность, разговор, который давно пора закончить.

– Этот лебедь был символом власти. Он принадлежал не тебе. Не мне. Всему дому Карулукан.

Он говорил это так, как говорят о старых вещах, которые давно уже перестали быть интересными. Но этот разговор давно уже не был о лебеде.

Тут, в зале на общем вече, все знали – это не просто случайность, не просто ошибка мальчишки. Это удар по чести семьи. Другие материалисты презирали их за то, что они столько соб позволяли этому ребёнку жить среди них. Монархи не держали обид, но раздоры в их семье их явно смущали, хоть и приходилось учить всех о ценности человеческого нэфэш, все же большинство одержало вверх – главы семей – больше не потерпят этого проклятого мальчишку.

Гнев падал не только на Юдж. Гнев падал на его мать, на его отца, на всю их семью.

– Вы не справились с собственным сыном.

– Вы позволили ему опозорить ваш дом.

– Вы вырастили его, и теперь вам за это платить.

Они не могли простить его. Но ещё больше они не могли простить себя.

Юдж стоял перед ними, словно подсудимый, которому уже вынесли приговор. Он чувствовал взгляд отца, ледяной и непоколебимый. Чувствовал, как мать напряглась, держа на руках младшего сына – крохотного, белокурого, с глазами светлыми, как рассветный лёд. Двое других её детей прижались к её ногам, прячась за складками её юбки.

– Доколе мы будем мучиться из-за тебя? – голос отца гулким эхом разнёсся по залу.

Мать всхлипнула. Губы её дрожали, но она молчала. Маленький сын в её руках захныкал, как будто чувствовал, что происходит. Двое других детей крепче вцепились в её одежду.

– Ты – единственный, кто не такой, – отец говорил негромко, но в его голосе было больше железа, чем в стенах замка. – Все мои дети нормальные. Все мои дети – гордость моего рода. Кроме тебя.

Слова били больнее, чем любой удар. Юдж открыл рот, хотел что-то сказать, но не знал что.

– Просто уйди.

Голос матери был хриплым, будто выдавленным через силу.

– Просто уйди, чтобы нам не жить с этим позором.

Юдж смотрел на неё, не веря в то, что слышит.

– Мама…

Он не понимал. Он был всего лишь ребёнком. Десяти соб. Он ещё не был взрослым, ещё не был готов к жизни в одиночестве. Но это не имело значения.

Все взгляды были устремлены на него. Все глаза – полные осуждения, презрения, раздражённого облегчения. Он видел, как мать смотрит на него, как на чужого. Как её руки крепче прижимают младшего сына к груди, как будто пытаясь сказать: «Этот – мой. А ты – нет.»

– Ты слышал, что тебе сказано?

Отец шагнул к нему. Рывок. А потом – удар. Резкий. Жёсткий. Не первый, но единственный, который останется в памяти навсегда.

Он не понял, когда оказался на полу. Он просто почувствовал холод камня.

В зале было тихо. Никто не вскрикнул, никто не отдёрнул отца, никто не бросился к нему, не поднял.

Юдж поднялся на ноги. Не потому, что хотел. Потому, что он должен был уйти сам. Они не выгоняли его. Они заставили его уйти. Он не смотрел на них. Не ждал, что мать скажет «стой». Не ждал, что отец добавит «прощай». Он просто развернулся. И ушёл.

За его спиной не было ни слов, ни шагов. За его спиной Карулукан уже забыл, что он здесь был. А он плакал.

Снег хрустел под ногами, но Юдж почти не слышал этого. Он шёл медленно, словно провалившись в тягучую, вязкую пустоту, в которой не было ничего – ни голосов, ни мыслей, ни чувств. Замок остался за спиной. Он не оборачивался.

В воротах не стояли стражники. Никто не пытался его остановить. Ему не нужно было выбивать себе дорогу. Всё случилось именно так, как и должно было. Карулукан вычеркнул его, словно его никогда здесь не было.

Он не знал, сколько прошло времени. Может, несколько минут. Может, час. Мир вокруг был размытым, холодным, белым. Всё казалось одинаковым – снег, ветер, серые тени деревьев. Он шёл туда, куда шли все, кого не ждали дома. В снег. В никуда.

Замок Карулукана постепенно терялся среди тумана. Он ещё мог его разглядеть, но уже не чувствовал его присутствия. Словно он никогда там не жил. Словно его никогда там не было.

Он остановился. Стоять посреди этого пустого белого мира казалось таким же бессмысленным, как шагать дальше.

Тело ныло. Щека горела. Но всё это было пустяком по сравнению с тем, что болело внутри. Он не мог осознать, что это уже конец. Он думал, что мать скажет что-то ещё. Но она не сказала.

Он думал, что отец хоть раз назовёт его сыном. Но он назвал его выброшенным грузом, который слишком долго таскали за собой.

Он думал, что кто-то запомнит его лицо. Но Карулукан уже забыл.

Юдж сжал пальцы. Не от холода. От пустоты. Где-то далеко пронёсся ветер и Юдж сделал первый шаг.

Без замка. Без дома. Без прошлого. Без них.

Шаг – и он стал сиротой.

Шаг – и он стал чужим.

Шаг – и он стал никем.

Он шагал в снег. И никто не собирался его звать обратно. Так и должно было быть.