Читать книгу Язык Ветра. Птица Свободы - Марк Хэппи - Страница 9

О Масахи 1

Луна величественно парила над сводом Северного мира, заливая своим светом редкие клочки земли, прячущиеся за густыми кронами деревьев в этом таинственном лесу.

– Ловите воришку! – кричал продавец фруктовой лавки.

Юдж бежал что было сил. Тот апельсин он в итоге съел поздно вечером, спустя целых двадцать градусов преследования, которое так и не прекратилось. Тогда, борясь с тяжёлой отдышкой, доставшейся ему в хроническом состоянии после многочисленных ночевок на сырой земле, он спрятался в полом стволе старого дербя, куда свет попадал из верха ствола, что насквозь прогнил и по какой-то причине его оболочка продолжала стоять, став для отрока замечательным убежищем.

– Ищите его, – рыскали взрослые, пробегая неподалеку от старого дербя, – он не мог скрыться далеко.

За воровство отрубали руки в Хромном городе. Собственно, мало где на севере вообще хоть какое-либо преступление оставляли безнаказанным, а Хромный город, он же территория прогресса и в нём – зеваки-патриоты твердили как один – наше будущее.

Так и случилось, что ещё когда Юдж был вынужден покинуть территории Карулукан, то решил укрыться в гористых местностях Арбирея – надела наименее влиятельной семьи на Севере, хаба-рахом которого был Самоктарт Завуил Арбирей – дукэс династии, жадно удерживающий от своих потомков титул. Было ли это правдой или нет – сложно было сказать, но по крайней мере так о нем отзывались в кругах торговцев.

Ходила молва, что Самоктарт был четвёртым сыном Купа Превосходного – дукэса всех северян. И еще в те времена, а было это далеко в эпоху Человека, среди всех лучших земель, батюшка выдал ему выбирать земли между Пустошью на западе, где и по сей день не живёт ни одного поселения, и Горными землями в центре. В тот же самый момент остальным своим отпрыскам он раздал владения в плодородных землях своего надела, а первенцу Карулу – и вовсе отдал целый надел – полуостровные земли – идеальное положение для господства во Внутреннем океане. Да и старшей дочери, которая была, вообще-то младше даже Самоктарта, не поскупился, а передал Подводные Земли, названные теперь наделом Лим-Квиноу в честь дочурки Квин, дословно «Земли потопленные для Квин».

– Стоит ли отдельно упоминать о тайных обидах и недоговорённостях, что разрослись в этой семье? – рассказывала какая-то старушка вечером у костра, куда собирались многие бродяги, погреться, куда и пришел Юдж когда только-только прибыл в Хромный город, и еще не знал ничего о местных установлениях. – Гордый Самоктарт выбрал своей долей горные земли, ныне известные как земли Арбирея. Однако эти владения превратились в неприступную баррикаду между состоятельным старшим братом на западе и не менее богатой младшей сестрой на востоке. Собы словно воздвигли горный хребет не только как физическую преграду, но и как политическое разделение. Арбирей избегал лишних торговых связей с роднёй, предпочитая выращивать собственные культуры. За самым необходимым он обращался к купцам, прибывавшим из отцовских портов ещё при правлении дукэса Купа.

Чтобы долго не вдаваться в политические интриги, а задеть только особо важные детали повести, которые и приведут нас к особенностям жизни мальчика с алыми прядями, важно лишь упомянуть самобытность арбирейцев и их противостояние потомкам Карула, выраженное в своем остром патриотизме.

Гордость арбирейцев, выработавшаяся у них через поколения как защитный механизм от хвастовства карулуканцев с их «замечательными рыцарскими доблестями», двигала всей эволюцией этого народца. Небрежными силуэтами и мощными мышцами казались их мужчины: большебородые, не стриженные, крепкие добытчики пропитания в скалистых аграрных фермах – а это отдельное искусство, пришедшее именно из их отраслей. Их женщины были такими же крупными, с увесистыми костями, и основательными фигурами, круглолицые – чистые блондинки с чуть ли не полностью пожелтевшими глазами, собственно последнее относится и к мужскому населению, за редким исключением, что все же прямые потомки Арбирея имели тёмно-русый окрас волос.

Карулуканцы же больше чем за тысячу соб разрослись в крупнейший по численности надел, и уже включали в себя владения вторые и третьи, разделив власть среди разных кланов и родов, чего конечно же не было в беспорядочных горных землях Арбирея, если не считать его столицу – Хромного города.

У карулуканцев во всем был порядок и дисциплина. Их доблесть, генетика, а то и климат соткал их отличительные черты лица: серебристые волосы, переливающиеся шёлком на солнечном свете, такие же, как и у арбирейцев глаза – характерные янтарно-жёлтые. Чистая кожа, совершенно не подверженная пятнам или родинкам, чего уж о веснушках и прочих кожных пороках говорить. Тела им достались утончённые – как у дукэса с его женою, так и у прочих потомков: высокие, жилистые, не хлипкие, а скорее лёгкие – легче арбирейских, гибкие, готовые к манёвру в любой момент.

Когда пришло разделение мира на фракции, среди этой семьи и их ветвей находилось наименьшее количество материалистов. Королевскими книгочеями подмечается, что это произошло благодаря консервативному учению Карула и его семьи. Но, как бы то ни было, практически все доверенные Карула остались монархами, и не утратили титула при Фракционном Решении. А потому указом Королевского Совета от 1753 с. было постановлено решение о миграции материалистов из перенаселённых семей – в их владения.

С тех пор минуло достаточно много времени для того, чтобы монархи Арбирея и Карулукана помирились, чего конечно же не скажешь о материалистах этих двух наделах, замерзших в прострации обид.

Юдж скитался по землям Арбирея, цепляясь за жизнь, как мог.

Эти земли, хоть и не были для него домом, хотя бы не плевали ему в лицо за цвет волос. В Карулукан алый оттенок считался дурным знаком – символом проклятия, позором рода. Его не просто изгнали, его выкинули, как бесполезного пса, который больше не нужен хозяевам.

Но здесь, среди арбирейцев, никто не смотрел на него, как на ошибку, сошедшую на землю. Здесь никому не было дела до цвета его волос – важнее были руки, способные работать, и спина, не сгибающаяся под грузом тяжести.

Только вот Юдж был ещё слишком мал, чтобы его взяли в работники. Ему было десять соб – не то дитя, не то уже юноша. Люди, к которым он обращался, качали головами, закрывали перед ним двери или просто отмахивались. «Приходи, когда подрастёшь». «Нам нужен кто-то посильнее». «Мы не берём бродяг».

И он остался один.

Он пытался жить честно – воровство всегда казалось ему чем-то низким. Но сколько бы он ни искал способ заработать, сколько бы ни умолял о случайной подработке – никто не хотел связываться с оборванцем без рода и племени. А если кто и соглашался принять его на работу, то только под высокие вложения, которых, разумеется, у него не было.

Вместе с попутчиками ему кое как удалось пересечь границу наделов, и попасть в пределы владения Самоктарта, только вот что делать дальше – он не знал. И совсем забыл об этом позаботиться заранее.

А потом пришёл голод.

Первый раз он украл, после того как пять солнечных смен питался только водой. Он нашёл груду овощей на рынке и успел стянуть горсть картошки, пока торговец спорил с покупателем. Его поймали. Избили. Выкинули на улицу и в следующий раз пообещали отрубить руку, как и велено уставом.

Но в следующий раз он был осторожнее.

Так и пошло. Он крал не ради наживы, не ради того, чтобы стать каким-то уличным королём – он крал, потому что иначе просто умер бы.

Он знал, что рано или поздно его схватят. И если это случится в Хромном городе, от него останутся только воспоминания.

Поэтому он всегда убегал.

Сегодня он сорвал апельсин с прилавка и рванул со всех ног. Двадцать градусов бега, двадцать градусов страха, когда преследователи уже, казалось, дышали в спину. Но он сумел оторваться.

Теперь он сидел в дупле старого дерева, задыхаясь, вслушиваясь в ночные звуки. Сердце колотилось в груди, в голове шумело от усталости, но никто не знал об убежище. Мало кто из городских выходил за пределы полей вокруг города. Только разве что дровосеки тут ориентировались, но и те еще не заходили так глубоко в лес, чтобы опознать старый дербь и придать его секреты огласке.

Юдж вытащил апельсин из-за пазухи, сжал его в пальцах. Пускай мир ненавидит его, пускай он никому не нужен, сейчас у него есть хотя бы этот апельсин.

Он сидел, съёжившись, в глубине старого дербя, прислонившись спиной к сырой древесине. Внутри было темно и душно, но этот воздух, пахнущий гнилью и сыростью, был лучше, чем свежий ветер снаружи, наполненный опасностью. Там, за пределами его укрытия, были люди, которые хотели его поймать, здесь же – было безопасно.

Он разжал пальцы, которые до боли сжимали апельсин. Кожура под его хваткой чуть треснула, выпустив терпкий цитрусовый аромат. Победа. Пусть незначительная, но своя.

Дербь был огромным, древним, словно пережил тысячу соб бурь и снегопадов. Вся его внутренняя часть давно прогнила, оставив полое пространство, куда можно было забраться только сверху, спустившись по шероховатым, изъеденным временем, стенам. Это укрытие было почти идеальным.

Юдж уже собирался расслабиться, но вдруг почувствовал нечто странное. Не звук, не движение – ощущение присутствия.

Сначала он подумал, что ему показалось. Он ведь был здесь один. Когда он лез сюда, никто за ним не следовал, да и как вообще кто-то мог бы?

Но стоило его глазам привыкнуть к темноте, как он заметил её. Чуть в стороне, на скрюченной древесине, будто на ложементе из самого ствола, лежала девушка. Юдж вздрогнул, судорожно втянув воздух. Она спала.

Он не мог понять, как она тут оказалась. Он только что осматривал убежище и точно знал, что оно пустовало. Никто не мог бы войти сюда незамеченным, ведь вход был только сверху. Взгляд скользнул туда, к круглой луне, и в то же время названное светило начало выплывать из-за границы дерева, из-за стенок ствола его убежища, двигаясь как бы все ближе к центру, пока не замерло в его пределах, залив все дупло изнутри серебряным светом.

Теперь, когда глаза Юдж привыкли к полумраку, он мог разглядеть незнакомку яснее. Но чем дольше он смотрел, тем труднее становилось дышать. Не от страха, что за ним вот-вот придут, какой был раньше. Не от той банальной тревоги, что грызёт уличного воришку при каждой краже. Нет, это было что-то совсем иное – чувство древнее, будто бы он стал свидетелем тайны, которой не должен был видеть.

То, что поднималось внутри него, не укладывалось в простые слова. Это было сродни тому молчаливому трепету, что овладевает нэфэшем в присутствии святыни; тому замиранию сердца, когда в тумане вдруг возникает нечто – слишком прекрасное, слишком правильное, чтобы быть частью обыденного мира. В присутствии этой незнакомки он ощущал не себя – а мерцание чего-то большего, почти коснувшегося его, почти признанного… почти утратившего его навсегда.

И если назвать это страхом, то лишь в его высшей форме – как страх пасть на колени перед звёздным сводом, услышав в нём отголосок собственной судьбы.

Белые волосы незнакомки разметались по шероховатой древесине, отливая слабым серебристым свечением в лунном свете. Её кожа была бледной, почти прозрачной, будто хрупкий фарфор, а дыхание – ровным и глубоким, безмятежным, словно этот полусгнивший ствол был для неё королевской ложей. Юдж застыл, не сводя с неё глаз. Она не выглядела ни нищенкой, ни скиталицей, но и благородство её облика было каким-то… не человеческим, а архильским.

Было в этом мгновении что-то прекрасное и изысканное. Конечно же и лицо ее обладало хрупкими чертами. Разглядывая его Юдж прикинул, сколько же соб может быть этой леди, и как долго ему предстоит расти, чтобы предложить руку и сердце подобной особе. Мысли как бы путались, а сердце замирало.

Еще долго после этого, Юдж и сам не сможет себе признаться в том, что ему показалось, будто какая-то тётка, кой была для него эта незнакомка, произвела на него столь обворожительное впечатление.

Ему казалось, что, если он зашевелится, этот образ рассыплется, как сон. Но он не мог просто сидеть и молчать, гордость или собственничество снедали его изнутри, и он взорвался:

– Ты кто?! – голос его прозвучал грубо, резче, чем он хотел.

Девушка пошевелилась. Не резко, не испуганно, а медленно, как будто её будили не слова, а сам воздух, насыщенный чужим присутствием. Её бледные веки дрогнули, и в следующую секунду показались глаза. Красные. Не тёмные, не рубиновые, а яркие, словно раскалённый уголь. Она моргнула, посмотрела на него, будто на что-то совершенно естественное, а потом… просто закрыла глаза снова, как будто он не имел значения.

Юдж почувствовал, как внутри вскипает злость.

– Я спросил, кто ты!

Она снова не ответила сразу, лишь глубоко вдохнула, перевернулась на бок и только потом заговорила.

– Ты мог бы быть тише?

Юдж задохнулся от возмущения. Он только что нашёл в своём убежище незнакомку, а она говорит с ним, как будто это он тут посторонний?!

– Как ты сюда попала?!

Она снова моргнула, как будто его вопрос был неважен.

– Я здесь сплю, – сказала она просто. – Ты же сам пригласил… Забыл уже? – сказала она, как будто что-то поняла, а после взглянула наверх, на звезды, на полную луну, что виднелась из вершины их укрытия. – Ну да… – не нарочно обронила она и по ее щеке прокатилась скупая слезинка, которой Юдж не поверил.

– Я?! – удивился он. – Ложь.

– Не важно. Разреши мне тут поспать до зарена.

Она не шутила, а по всей видимости действительно только что проснулась и могла быть и вовсе не в своем уме.

Юдж сжал кулаки.

– Я был здесь один! Я бы заметил тебя!

Она медленно поднялась, опершись локтем о внутреннюю стенку ствола.

– Ты прав, – сказала она.

– Тогда как?!

Она задумалась, глядя на него так, словно решала, стоит ли вообще отвечать.

– Это не важно.

– Важно! – взорвался он.

Она пристально посмотрела на него. Юдж почувствовал странный холодок, но не от страха, а от непонимания. К тому же он чувствовал, что незнакомка не врала и это только усугубляло раздражающую его таинственность.

Он замер, пытаясь осмыслить её слова. Она слегка склонила голову.

– Ты не узнаёшь меня, – сказала незнакомка, но не удивлённо, а будто просто констатируя факт.

Юдж напрягся.

– Я никогда тебя не видел.

Она кивнула, не споря.

– Ну да… – отстранилась она вновь.

Эта фраза резанула его, как нож.

– Что ты несёшь?!

Незнакомка снова не ответила, а потом… просто легла обратно, как будто разговор был окончен, как будто он не был важен, как будто она знала, что Юдж всё равно останется с ней до зарена, и там уже они всё порешат.

Юдж не мог поверить своим глазам, но злость, что горела в груди, медленно угасала, сменяясь растерянностью. Он должен был уйти, но не мог. Незнакомка лежала спокойно, не обращая на него внимания, дыша ровно, безмятежно. Наверное, он слишком долго был один, слишком долго спал в холоде, одиноко, в страхе, а потому даже и представить не мог, как поступить, когда теперь кто-то ещё находился здесь. Всё это вынудило его осторожно отодвинуться, и сесть у стены, не сводя с неё глаз.

Сидел он долго, настороженно наблюдая за незваной гостьей, но та непринужденно спала, её дыхание было ровным. Юдж следил, следил, пока сам не почувствовал тяжесть в веках, пока сам не закрыл глаза. И не заметил, как провалился в сон, и как потом резко проснулся. Да так резко, как будто его кто-то толкнул в грудь. В голове вдруг гулко застучала догоняющая усталость.

Он моргнул, не сразу вспомнив, где находится, но затем всё стало на свои места: сырой, гнилой запах древесины, слабый лунный свет, пробивающийся через щель вверху дупла, и он сам, свернувшийся в углу, прижимаясь спиной к стене старого дерева.

Он сделал медленный вдох, не сразу заметив, что рядом, совсем неподалёку, кто-то есть.

В нескольких шагах от него сидела та самая девушка. Она уже не спала, но и не выглядела только что проснувшейся. Её глаза, красные и спокойные, наблюдали за ним, будто она ожидала, когда он сам придёт в себя.

Тогда Юдж впервые по-настоящему взглянул на неё. Незнакомка сидела на корнях старого дерева – не на мху, не на ткани, а прямо на гнилом переплетении древесных жил, мокрых от росы. И всё же её одежда оставалась непостижимо чистой. Белоснежная, без единого пятна, она не просто выбивалась из серой лесной палитры – она будто отвергала саму возможность запачкаться.

Платье было не роскошным, не отсылающим к монаршему родословию – но и не простым, как у странствующих материалистов. Его ткань напоминала ткань церемониального покрова, но сшитая по форме, удобной для движения: свободная, но со спрятанным поясом, рукава заужены у кистей и стянуты тонкой серебряной нитью. Сама ткань словно светилась от внутреннего свечения, как бывает с тонким льном, освещённым первыми лучами зарена.

На вороте – вышивка: белая по белому, едва различимая, только если приглядеться. Символы были не знакомыми для Юдж, но чувствовались – как дыхание старого языка, забытых эпох. На груди – лёгкий кулон, серебряная цепь, с красным камнем в форме распустившегося цветка лукии – он не висел, как украшение, а скорее лежал, как сердце.

Её волосы были не уложены, но и не растрёпаны. Прямые, седые, с лёгким голубым отливом у корней – но это, наверное, заслуга освящения. Ни венца, ни заколок – только одна тонкая лента у виска, перевязанная в тугой узел. Лицо было бледным, но не болезненно – бледность не от слабости, а от света, будто она долго жила среди туманов и дождей.

А глаза…

Глаза были нежными, как у людей, что говорят мягко и без гнева, но в глубине – что-то прячут. Не страх, не жалость. Ожидание. Как будто она смотрела на Юдж не в первый раз, и как будто знала, что он скажет, ещё до того, как откроет рот.

– Ты не спала? – он сам не понял, зачем спросил это.

– Немного, – ответила она, голос её был ровным, как будто происходящее – лишь закономерность, а не странность.

Юдж стиснул зубы. Он не знал, как себя с ней вести. Она не казалась ему опасной, но в ней было нечто, что заставляло настораживаться. Взгляд, спокойствие, отсутствие какой-либо реакции на его недоверие. Как будто она здесь не просто так. Как будто знала больше, чем говорила.

Он медленно сел, вытянув ноги, но не сводя с неё глаз.

– Уже скоро солнце встанет, – пробормотал он, взглянув вверх, туда, где круглое отверстие на вершине дупла отсекало кусок звездного неба.

– Да, – спокойно подтвердила она.

Он не ответил, но чувство тревоги не оставляло его. Что-то в этой тишине было неправильным.

– А расскажи подробнее, что ты там натворил, а? – заговорила она первой.

Юдж резко повернулся к ней.

– Что? – замялся он, и сразу же опомнился. – Нет.

– Всё уже утихло. Никто не ищет тебя.

– Ты не знаешь.

– Просто интересно, ради чего я заступилась… Вернее я знаю ради чего, – она чуть стыдливо покосилась на него, – но вот ради любопытства, давно ты уже крадешь?

Он снова стиснул зубы. Она знает. При первой же выдавшейся ему возможности надо будет удирать из этого места – Тут больше небезопасно.

– Если я выйду – меня поймают. Если останусь тут – ты же сдашь меня позарену, не так ли?

– Я тебя не сдам.

Говоря это, девушка казалась чуть разочарованной, но и тогда старалась поддерживать свою доблестную улыбку, только вот ее выдавали брови, сомкнувшиеся домиком… Что-то в репликах Юдж ее явно обидело. Но что?

Незнакомка отогнала ненужные мысли и азартно бросила мальчику вызов.

– Но вот если ты так и останешься тут, то я буду называть тебя крысой в норе.

Юдж почувствовал, как в груди разгорается раздражение.

– Я не крыса!

Она усмехнулась – что-то тут ее забавляло.

– Тогда выйди.

Он сжал кулаки. Она его дразнит? Издевается? Или просто испытывает? В ней не было ни капли насмешки, только уверенность, доводящая до бешенства.

– Ты что, специально меня злишь?

– Нет.

– Тогда отстань.

– Прости. Все, больше я не мешаю тебе, – сказала она, словно бы отмахнулась от него, и точно совсем нисколечко не поменяв своего мнения. После чего принялась занимать удобную позу для сна, будто напрочь игнорируя собеседника, ведь сколько ей там оставалось покемарить – все же хотелось выспаться перед долгой дорогой, а пацан был – и нет – по крайней мере такой анализ самому Юдж казался достоверным.

И вот он совсем не мог понять, как она это делает. Как умудряется давить на него, даже не меняя выражения лица. Он чувствовал, что его злость разрастается, что он вот-вот сорвётся, и стиснул кулаки так сильно, что ногти впились в ладони.

– Оставь меня в покое! – вдогонку крикнул он ей, прежде чем та улеглась.

– Хорошо, – неожиданно легко согласилась она.

Он уже приготовился к спору, но она просто отвела взгляд, как будто её уже не волновал его ответ. И это злило ещё больше.

Она легла на другой бок, отвернувшись от него, и совсем скоро Юдж услышит легенькое сопение. Незнакомка вновь уснула. Её белые волосы плавно мерцали в слабом свете, пробивавшемся сквозь отверстие в верхней части ствола. Казалось, будто сама луна оставила в её прядях свои отблески.

Юдж не хотел её будить, да и оставаться здесь больше было нельзя. Он осторожно приподнялся, нащупал внутреннюю поверхность полого ствола и начал карабкаться вверх. Дерево было старым, гнилым, но ещё крепким, и он с лёгкостью нашёл зацепки, чтобы подтянуться выше.

Заренний воздух был холодным, чистым, наполненным влажным ароматом сосен, смолы и далёкого дыма. Вдали, словно выросший из самой горной породы, возвышался Хромный город – грандиозный и мрачный, как если бы сама скала пожелала стать большим муравейником. Его ступенчатые террасы прорезали склон, деля на отдельные сегменты горизонтальными сечениями. Они, точно выдолбленные веками рёбра каменного зверя, поднимались всё выше – туда, где вершины уже переставали быть частью пейзажа, и начинали служить пьедесталом для монаршего дворца.

Фундамент города был не просто выстроен на горе – он срастался с ней, становясь её продолжением, а может, и её новой сущностью. Скала, некогда ровная, теперь казалась изъеденной кирками и монаршими силами, выдолбленной, вытесанной под опору для бесчисленных стен и колонн, что образовывали тело этого каменного хищника. А над всеми уровнями – над окнами, куполами, дымными трубами и башнями – высился дворец хаба-раха, вознесённый за пределы досягаемого. Он не покорял природу – а скорее венчал её, словно сама гора была для него пьедесталом.

Можно было различить двенадцать отдельных террас, и чем ниже они находились, тем крупнее были. Их стены переливались стальным блеском, но не из-за металла – на их поверхности мягко светились лисгоры монархов: очертания древних надписей, впитанных в камень, дерево, и даже парящие на ветру, словно оживлённые лийцуром – энергией, пульсирующей, как кровь Гармонии. Эти символы не просто украшали стены – они питали механизмы, что двигали город изнутри, придавая ритм его дыханию, силу его мускулам. От массивных ворот доносился тягучий ритм – гулкий, щёлкающий, вибрирующий, словно сердце, бьющееся в недрах цикличного существа.

А здесь, в предместьях, за пыльными дорогами, между заржавелыми вывесками и первыми палатками, уже шла своя жизнь. Рынок, вытянутый вдоль дороги умощенной тротуарной плиткой, начинал просыпаться. И здесь были не только арбирейцы.

Среди них толкались приезжие – карулуканские купцы, купцы из ВЦО – зорцы с узким разрезом глаз, охотники из дальних земель, караванщики. Но большинство всё же составляли местные – высокие, широкоплечие люди с густыми бородами и жёлто-янтарными глазами, на плечах у них тяжёлые меховые накидки, а на руках – огрубевшие от работы пальцы.

Они не были злыми, но жили по чести. А по чести – за воровство следует наказание. Юдж пригнулся, глядя на них сверху вниз. Он уже чувствовал тревогу. Что-то было не так. Возможно, он бы и успел уйти, если бы не голос.

– Эй!

Юдж вздрогнул. Голос был знакомым. Он обернулся и замер. Торговец с апельсинами.

Рыжебородый здоровяк стоял у своего прилавка, и в его руке уже была приподнята длинная палка – не копьё, но что-то, что можно метнуть, если цель решит удирать.

– Это он! Это тот вор!

Юдж почувствовал, как внутри всё обрывается. Мгновенно все головы повернулись к нему.

Кто-то нахмурился. Кто-то бросил работу и встал, всматриваясь. Кто-то передал информацию дальше, и уже через секунду она докатилась до конца площади. Толпа собиралась.

– Опять этот мальчишка!

– Да сколько можно?!

– Взять его!

Юдж застыл, как дичь под взглядом хищника.

Сердце колотилось в ушах. Он знал, что если сейчас не уйдёт, то второго шанса не будет, поэтому развернулся и рванул назад, обратно к дербю, в укрытие, обратно в спасительную тень леса, и уже мысленно даже успел пожалеть, что покинул его с утра, как вдруг его резко дёрнуло назад. Он не сразу осознал, что именно произошло, но почувствовал, как чья-то рука сжала его запястье.

– Отпусти! – его голос был хриплым, напряжённым, почти животным.

Он рванулся, дёргая руку, но пальцы, сжимавшие его, не ослабли. Перед ним стояла она. Та самая незнакомка. Бледная, будто высеченная из белого мрамора, с алыми глазами, светящимися в утреннем полумраке. Она не выглядела испуганной. Она вообще не выглядела обеспокоенной.

– Отпусти меня! – Юдж дёрнулся снова.

– Не бойся.

Она не повысила голос, но в нем была твёрдость, которая выбивалась из привычного ему мира. Он не понимал. Почему? Зачем она это делает? Толпа уже двигалась к ним.

– Ты… Ты это подстроила?!

Юдж выдохнул эти слова, сам не веря в них. Но она не ответила сразу. Она просто смотрела на него.

– Ты такой странный, – сказала она с неподдельным интересом.

Кто еще тут странный, – пронеслось у Юдж в голове, и он уже было понадеялся, что эта тётка ослабила хватку, но вот раз, еще раз попытался вырваться из ее руки – все бестолку. Тогда он принялся колотить ее руку второй, чтобы она разжала кисть.

– Отпусти! Тупая альбиноска!

Он всё ещё пытался вырваться, но ее рука даже не дрожала. Тогда он впился в нее зубами.

– Я не причиню тебе вреда, – тихо сказала она, не пытаясь вырвать кисть из пасти мальчишки.

Юдж со всей своей щенячьей искренностью – что только ему и оставалось теперь – взглянул на нее.

– Тогда зачем?! Они меня убьют!

– Тебя убьют… – как-то странно посмаковала она и замотала головой. – Не убьют.

Она отвлеклась от своей прострации, в которую столь судорожно погружали ее происходящие события, прочистила горло и подняла взгляд. Толпа уже почти подошла. Незнакомка сделала шаг вперёд, к ним на встречу.

Юдж на секунду потерялся. Всё вокруг сжималось, будто воздух стал тяжёлым, гнетущим, неподвижным. Толпа. Незнакомка. Страх. Неизвестность. А затем она разжала его запястье, но не для того, чтобы он убежал. Сделала еще один шаг вперёд, приглашая его за собой, развернулась к толпе, и произнесла слова, которые изменили всё:

– Я – Софи Масахи Лим-Квиноу, дочь хаба-раха Лим-Квиноу, Надбора Дадовта Лим-Квиноу.

Воздух замер.

Юдж почувствовал, как его сердце рухнуло в пустоту. Толпа остановилась. Кто-то уже собирался схватить его, но рука замерла в воздухе. Кто-то тихо выдохнул, будто пытаясь осознать услышанное. Альбиноска смотрела на них прямо, без страха, без колебаний.

– И я беру ответственность за этого мальчика, – завершила она.

Мир застыл в тишине.

Гул человеческих голосов, ещё секунду назад сливавшийся в сердитый рой обвинений, вдруг стих, будто кто-то перекрыл поток слов одним взмахом руки. Масахи стояла прямо, не дрогнув. Юдж почувствовал, как что-то в нём оборвалось.

Толпа, которая только что готова была разорвать его, теперь словно замерла в раздумьях. Кто-то пытался осмыслить услышанное. Кто-то обменивался быстрыми взглядами, проверяя, не ослышался ли. Некоторые не верили сразу, и перекидывались чем-то вроде:

– Она монарх?

– Неужели!

– Ложь! – выкрикнул кто-то. – Монархи не вмешиваются в дела простых воров!

– Если она действительно дочь хаба-раха, пусть докажет это!

– Это подстроено! Она его сообщница!

Но никто не спешил подойти ближе.

В сознании арбирейцев королевская кровь значила слишком многое. Даже если они сомневались, они не могли просто так броситься на ту, кто заявила себя наследницей Надбора Лим-Квиноу.

Юдж видел в их взглядах страх. Не перед ней, перед возможными последствиями. Но были и другие, те кто не хотел отпустить ситуацию просто так.

– Вы говорите, что берёте ответственность? – раздался голос рыжебородого торговца, того самого, у которого Юдж украл апельсин. – Что это значит?

Он щурился, разглядывая её, словно пытаясь увидеть ложь.

– Это значит, что любой, кто пострадал от действий этого мальчика, получит возмещение.

Масахи спокойно скрестила руки.

– И в десятикратном размере.

Толпа ожила шепотом. Юдж не мог поверить в услышанное.

– Ты… – он повернулся к ней, но в этот момент торговец шагнул вперёд.

– Ты правда дочь хаба-раха?

– Да.

– Ты понимаешь, о чём говоришь?

– Я не бросаю слов на ветер.

Её голос был ровным, уверенным, лишённым тени сомнения.

Толпа гудела, но уже не с таким ожесточением. Теперь это был не слепой гнев, а сомнение, замешательство. Юдж почувствовал себя странно, несмотря на то что должен был быть рад. Внутри всё сжалось, он больше не понимал, что будет дальше.

В воздухе ещё оставалась напряжённость, но толпа больше не была толпой охотников, она превратилась в зрителей, наблюдающих за странной, почти нелепой развязкой.

Масахи не спешила. Она развязала мешочек, висевший на её поясе, и достала оттуда горсть серебряных монет. Они мерцали в зареннем свете, чеканка была чёткой, на каждой с одной стороны сиял герб Лим-Квиноу, изображение лукии пробивающейся из земли, а с другой – знаки Гармонии.

Она спокойно протянула деньги первому торговцу, который уже поторопился протянуть руку, будто боялся, что та передумает. Монеты звякнули, падая в его ладонь. Этот звук был не просто металлом о металл. Это был звук сделки, заключённой под молчаливым взглядом десятков глаз. Торговец на секунду задержал взгляд на серебре, провёл большим пальцем по чеканке. Он не мог скрыть удовольствия, ведь в его руках было в десять раз больше, чем стоили украденные фрукты. Он одобрительно хмыкнул, кивнул. Следующий вышел вперёд. Так, один за другим, недовольные протягивали руки, получая компенсацию. Никто не возражал, никто больше не пытался обвинять. Серебро делало свою работу лучше, чем слова.

Наконец, последний торговец принял свою горсть монет. Он повертел их в пальцах, проверил на вес, ухмыльнулся.

– Ну, если монархи платят – значит, всё честно.

Он покачал мешочек в руке, ощущая тяжесть серебра, и удовлетворённо отошёл. Масахи гладко повернулась, делая шаг назад, и тогда Юдж наконец понял, что всё кончено. Но осознание не принесло облегчения. Он замер. Не потому, что боялся, а потому что ничего не понимал.

Он смотрел на неё, на её ровную осанку, бесстрастное лицо, лёгкость движений, будто всё это – обычная для неё солсмена. Она совершенно не выглядела так, как люди, которых он знал. Она не казалась взволнованной. Она не торжествовала. Она не вела себя как человек, который только что спас его от смерти. Её позвоночник был выпрямлен с монаршим величием, но она не играла роль монархини, а была ею. Юдж почувствовал комок в горле.

Зачем? Зачем она это сделала? Он не просил её. Он не знал её. И тем более, она не знала его.

Он сжимал кулаки, пытаясь придумать слова, но они не приходили.

Незнакомка спокойно посмотрела на него.

– Ну? – наконец сказала она, склонив голову вбок. Юдж моргнул. – Чего ты ждёшь?

Он не знал, что ответить. Именно в этот момент он понял, что его жизнь в эту секунду изменилась.

Толпа рассеялась, торговцы, получив свои деньги, уже не обращали на него внимания. Они снова занялись своими делами, обсуждая новые поставки, оценивая меха и взвешивая связки овощей. Но что-то в воздухе изменилось. Юдж всё ещё чувствовал на себе взгляды, но теперь это были не взгляды охотников, а нечто другое. Будто люди пытались понять, что за странный мальчишка стоит рядом с монархиней Лим-Квиноу. Но только вот он сам не понимал, что делает здесь. Он должен был бежать. Но не бежал.

– Идём.

Голос Масахи был спокойным, но в нём было что-то… необъяснимое.

Она шагнула вперёд, направляясь к центру города, и Юдж, сам не осознавая почему, последовал за ней.

Путь вёл к главным воротам Хромного города. Их окружали массивные металлические створки, на которых переливались узоры лисгора, механизмы вращались с мерным гулом, будто сам город был живым существом, неспешно пробуждающимся к зенитному движению.

Стражники пропустили Масахи за стены без лишних вопросов, их лица вообще не выказали никакого вопроса при виде ее элегантного образа: таких надо пропускать согласно выданному им кодексу. Юдж застыл, но никто даже не спросил его имени, для стражи одного взгляда на Масахи было достаточно, чтобы понять что и этот оборванец с ней, хотя в сути своей пройти в город могли и оборванцы, а вот уже на верхних этажах могли возникнуть с этим вопросы. Юдж прошёл внутрь и его дыхание сбилось. Перед ним распахнулся новый мир.

Хромный город устремлялся вверх, в небо, террасами, врезанными в скалы, со множеством мостов, проходов и механических подъемников.

Первые уровни – площади ремесленников. Воздух здесь был густ от жара – тянуло расплавленным металлом, копотью древесного угля и тяжёлым маслом, которым смазывают механизмы. Повсюду искрили кузнечные молоты, дымились гончарные печи, а торговцы обсуждали цены на руду и меха.

Второй уровень – городские кварталы, сплетённые из плотных, массивных зданий с высокими башнями, увитых стальными трубами, по которым перекатывались коммуникации: потоки воды, пара, газа которыми арбирейцы пользовались в обыденной жизни.

Третий уровень – верхний город, где стояли главные библиотеки, академии и обсерватории. Здесь арбирейцы учили молодёжь и исследовали древние знания.

Вершина – дворец хаба-раха Арбирея, стоящий на самом краю скального уступа, огромный, величественный, обвитый перекрытиями механизмов, питающихся силой монархов.

Они были всего лишь на первой трассе, однако Юдж уже был прикован к пейзажу и не мог оторвать взгляд. Он никогда прежде не видел город с такой высоты. Он привык смотреть вверх, но смотреть вниз – было чем-то новым. Они поднимались по триумфальной лестнице, с которой открывался прекрасный вид на нижние слои города. Они прошли дальше, поднимаясь по металлическому мосту, перекинутому между двумя массивными башнями. Ветер дул в лицо, наполняя лёгкие чистым, холодным воздухом. Внизу, в тени первой террасы, раскинулись земли Арбирея – лесные чащи, хребты, дороги, уходящие в долины. Юдж распахнул глаза.

– Ты что, всю жизнь в яме жил? – усмехнулась Масахи, бросая на него взгляд. Юдж ничего не ответил. Он не хотел показывать, что впечатлён. Но Масахи и так знала. Она лишь улыбнулась.

– Я обожаю смотреть на людей сверху, – вдруг выпалил Юдж, открываясь перед ней как наизнанку.

Он и сам не понял, что послужило ему для такой искренности, однако чувствовал позыв, манящий его сблизиться с этой незнакомкой, ведь, казалось, она уже давным-давно давно сблизилась с ним.

– Ты можешь смотреть сколько угодно, но запомни: чем выше ты поднимешься, тем больнее будет падать.

Масахи говорила спокойно, глядя на горизонт. Юдж нахмурился.

– Это что, монаршая мудрость?

– Нет. Просто… предостережение.

Он не понимал.

– Предостережение от чего?

Масахи отвела взгляд от пейзажа и посмотрела на него.

– От самого себя.

Юдж сжал кулаки.

– Ты говоришь загадками.

– Поймешь, когда вырастешь.

Она отвернулась и рассмеялась – смущенно, легко, будто сама осознала нелепость своих слов.

Юдж шёл рядом с ней, но уже не мог чувствовать себя прежним. После того, как она рассмеялась, внутри него что-то перевернулось.

Предостережение от самого себя?

Эти слова застряли в его голове, раздражая, вызывая странное ощущение беспокойства. Они воспользовались подъемником чтобы забраться на десятую террасу, и к удивлению Юджа он теперь стоял у порога в ресторан, не решаясь ступить на красный бархатный коврик своими грязными, оборванными тапками, перевязанными запачканными тканями для утепления.

– Чего ты ждешь? – окликнула его Масахи, приглашая взять ее за руку, и последовать за ней.

Юдж фыркнул, задрал нос и молча прошел мимо нее, вглубь заведения.

Ресторанчик, куда они зашли, оказался не самым людным, но определённо респектабельным – с балконами, что смотрели прямо на северные пики, со столами, вырезанными из древесины эденги, и с мягкими покрывалами, которыми были обиты скамьи, чтобы не мёрзли те, кто вздумает присесть в холодный сезон. Официанты ходили бесшумно, в формах без пуговиц, с вышивкой на груди – тот самый символ третьего уровня, где находились академии и старейшие обсерватории. Всё здесь напоминало о сосредоточенности и тишине, даже тон, на котором говорили за соседними столами, был какой-то особый – сдержанный, учтивый, будто все вокруг принадлежали к знати не по титулу, а по привычке.

Масахи провела его внутрь, сказала что-то шепотом на входе одному из сопровождающих, и тот тут же отвёл им место у окна, где был лучший обзор и меньше всего сквозняков. Юдж, не привыкший к таким привилегиям, сначала всё осматривал с настороженной подозрительностью, а потом стал отогреваться. Она велела ему ждать здесь, ничего не трогать, не болтать и не удирать, а главное – не врать, если кто-то вздумает спрашивать, кто он.

– Мне нужно на встречу во дворец, – коротко бросила она, поправляя перчатку. – А тебя, малыш, туда всё равно не пустят. Так что побудь здесь. Закажи что-нибудь. Я вернусь, как только смогу.

Она не поцеловала его в макушку, не провела по щеке – как, почему-то рисовал у себя в голове Юдж, а просто ушла, растворилась в городских переходах, оставив за собой лёгкий аромат леса.

Юдж сидел один. Долго. Сначала ерзал. Потом положил локти на стол. Потом убрал. Посмотрел в окно. Там шли облака, и солнце не решалось пробиться сквозь них. Он всё ждал. Еда стояла на столе давно – по просьбе Масахи подали пирог с птичьим мясом и что-то вроде густого настоя с кореньями. Он не трогал. Сначала – из упрямства, потом – потому что уж слишком всё это было чужим.

От скуки он уже начал ходить из стороны в сторону, сначала только возле своего столика, а затем и вовсе стал пересчитывать плитку на полу, обхаживая весь зал ресторана.

Солнце перекинулось за зенит, и Юдж сдался, принявшись за пирог.

Сначала – неуверенно, отломив крохотный уголок, словно проверяя, не засмеётся ли кто-нибудь с балкона, не схватит ли за руку – как это бывало, когда он воровал лепёшки с прилавков. Потом – второй кусочек, уже с мясом.

А потом… потом он вдруг перестал жевать. Просто замер, с полным ртом, с зажмуренными глазами, не в силах глотнуть.

Это было не просто вкусно.

Это было неправдоподобно.

Словно кто-то вложил в это тесто память о доме, которого никогда не было, и тепло рук, которых он не знал, и запах утренней кухни, где никто не кричит, а только спрашивают: «Хочешь ещё?»

Мясо было мягким и нежным, будто ту самую птицу, что лежала на тарелке, поили молоком и пели ей песни перед тем, как отправить в духовку. Тесто – рассыпчатое, чуть сладкое, с хрустящей корочкой, за каждый укус которой Юджу хотелось извиниться.

Он ел жадно, не дыша, откусывая крупно, как зверёныш, которому впервые за долгую зиму дали еду. И вместе с первым настоящим вкусом за долгое время – пришло что-то, что он не ждал. Слёзы. Они стекали по щекам, одна за другой, горячие, унизительные, настоящие.

Он не понимал, чего в них больше: боли, благодарности или ненависти к себе за то, что позволил себе слабость.

Когда пирог закончился, он аккуратно вытер лицо рукавом и, отдышавшись, подозвал официанта.

– Ещё один, – сказал он, глядя в сторону. – Такой же. И скажите, что это тот же самый, будто я его не трогал. Этот… я просто смотрел.

Он сам не знал, зачем сказал это. Наверное, чтобы сохранить лицо перед ней.

Когда Масахи вернулась, села напротив, будто не исчезала вовсе, он уже сидел спокойно.

С пустой тарелкой перед собой – и новым, нетронутым пирогом сбоку.

– Хм, – сказала она, глянув на еду. – Ты, оказывается, даже послушнее, чем я думала.

– Я не голоден, – буркнул он, не поднимая глаз.

Но в голосе – несмотря на хрипотцу, несмотря на обиду – уже не звучало прежней оторопи. Только упрямство. Только попытка спрятать ту самую благодарность, которая всё равно проступала – в том, как он держал вилку, и в том, как сидел – чуть выпрямившись.

– А теперь будешь, – отрезала она и взяла вилку.

Они ели молча, но не от неловкости – скорее от того, что каждый думал о своём. Она смотрела в окно, как будто сквозь стекло видела не облака, а то, чего ещё не случилось. Он краем глаза следил за её руками, за тем, как аккуратно она берёт кусочки, как неспешно пережёвывает, будто в каждом движении есть своя музыка.

– Ты не расскажешь, что там было? – спросил он о встрече во дворце.

– Нет, – с улыбкой сказала она, и положила приборы на тарелку. – Нам пора.

Он кивнул, не настаивая. Она заплатила, взяла плащ и, не оборачиваясь, направилась к выходу. Юдж накинул свой капюшон и последовал за ней. И в тот момент, когда они ступили на лестницу, ведущую вниз, он вдруг понял, что путь обратно будет уже совсем другим.

Они спускались – с террас верхнего города, миновали академические площади, где учёные обсуждали механизмы, проходили по средним уровням, где мастера работали у горнов и гончарных кругов.

Юдж больше не смотрел по сторонам с восторгом. Теперь он думал. Почему она это сделала? Почему спасла его? Почему не просто избавила его от наказания, но ещё и провела через город, показала ему его красоту, накормила? Он не мог понять её мотивов.

Наконец, они вышли в один из боковых проходов, где шум был тише, а улица узкой. Здесь не было чужих глаз, только холодный воздух и движущиеся по каналам коммуникации, запитывающие город.

Масахи остановилась. Юдж заговорил первым.

– Ты ведь не просто так всё это устроила, да?

Она не сразу ответила.

Просто стояла, облокотившись о каменную стену, словно давая ему шанс самому додуматься.

– Как думаешь? – наконец произнесла она.

Юдж сжал зубы.

– Я не люблю, когда мной играют.

Масахи покачала головой.

– Тебя никто не заставлял идти со мной. У меня были дела, и мне не помешала бы компания…

Юдж понимал, что то может быть и правда, но это не меняло его замешательства.

– Я мог просто уйти.

– Мог. Но ты не ушёл.

Юдж раздражённо выдохнул.

– Почему ты так уверена в себе?

– Потому что я уже знаю, что ты выберешь.

Он вздрогнул.

– Что?

Она подняла голову.

– Не сейчас. Но позже.

– Ты снова говоришь загадками.

– И снова – потому что ты ещё не поймёшь ответа.

Юдж отвернулся, стиснув кулаки.

Он не хотел играть в эти игры. Не хотел чувствовать, что кто-то видит его насквозь.

– Ты ведь тоже когда-то чего-то не понимала, верно? – сказал он, с вызовом взглянув на неё.

Масахи улыбнулась.

– Конечно.

– И что потом?

Она вдохнула воздух, будто вспоминая далёкое прошлое.

– Потом я поняла.

Юдж ничего не сказал.

Масахи смотрела на него ещё несколько секунд, будто запоминая каждый его жест, каждую эмоцию.

А затем отвернулась.

– Пойдём. Время прощаться.

Юдж замер.

Прощаться?

Он не знал почему, но эти слова его задели. Он не хотел слышать их. Но ещё больше не хотел признавать, что они для него что-то значат.

Масахи и Юдж шли по старой каменной дороге, что вела к внешним стенам. Ветер пронизывал их с открытых скал, его потоки поднимали вверх пыль и мелкие камни, пронося их по воздуху, словно пытались стереть границы между небом и землёй.

Хромный город остался позади. Они приближались к лесу.

Юдж шагал молча, его мысли путались. За последние несколько десятков градусов в его жизни случилось больше, чем за последние собы. Его должны были схватить. Но она спасла его. Его должны были судить. Но она взяла на себя его вину. Он должен был убежать. Но он всё ещё идёт рядом с ней. А теперь…

– Тут хорошее место, правда?

Её голос был спокоен, но в нём звучало что-то новое. Не обычная твёрдость. Не монаршая невозмутимость. Что-то намного глубже. Юдж остановился, огляделся. Они вышли к краю скалы. Отсюда Хромный город казался маленьким, будто игрушечным, его террасы уходили вниз, к деревьям, утопая в утреннем тумане.

Небо раскрывалось перед ними, безбрежное, яркое, чистое. Юдж замер. Что-то дрогнуло внутри. Он не знал, почему, но этот момент врезался в его сознание, как клинок в камень. Масахи смотрела вдаль.

– Ты любишь высоту?

Юдж поднял на неё взгляд. Он не знал, почему она спросила это. Но вопрос заставил его задуматься. Он всегда любил смотреть вверх. Любил смотреть с крыш. Любил чувствовать под собой пустоту, когда стоял на краю чего-то великого. Любил ощущение пространства, бесконечности, безграничности. Он не знал почему. Но знал, что это правда.

– Да.

Она медленно кивнула и улыбнулась, но в её улыбке была печаль.

– Я знаю.

Юдж почувствовал странный холод в груди.

– Ты что-то скрываешь.

Она вздохнула, переведя взгляд на горизонт.

– Ты поймёшь потом.

Он сжал кулаки.

– Зачем ты меня спасла?

– Потому что ты должен был выжить.

Юдж ощутил раздражение.

– Это не ответ.

– Но это правда.

Она не смотрела на него.

– Не падай.

Её голос был мягким, но в нём было что-то, что невозможно было проигнорировать. Юдж не сразу понял смысл.

– Что?

Она развернулась к нему с серьёзным взглядом.

– Не падай.

Он сморщил лоб, не понимая. Стало жутковато от всего этого монаршего предвидения.

– Ты о чём?

Она улыбнулась снова, но её улыбка была как у человека, который говорит с призраком.

– Вот смотрю я на тебя… – говорила она, словно потеряв свою учтивость и некоторую манерность, что доселе старалась удерживать на своем лице. – Ты не убийца, Юдж… Так как же ты стал таким?

Юдж не знал, что сказать, да и понятно было что вопрос тот бросила она сама себе.

– Я не… не понимаю тебя. Я украл, но не убил никого…

– Это нормально. Просто помни, что свобода не в том, чтобы быть в просторных полях. Хоть ты думаешь о полях, как о свободе, ты даже сейчас пленник. А ведь можешь идти куда взбредётся, как же в полях тогда?

Масахи обронила тревожный смех, и, казалось, стала вытирать короткие слезинки с уголков глаз. К Юдж она стояла в профиль, так что он лишь по сменившемуся тону в голосе обнаружил, что что-то неладное происходит.

– А что тогда – Свобода? – вдруг спросил он, не столько понимая, о чем они вообще толкуют, сколько просто решил поиграть в эту странную игру. И быть может, только лишь потому решил поиграть, что хотел удержать Масахи подольше, ведь их прощание уже витало где-то рядом, подобно разряженному воздуху, что предвещает грозу.

Она обернулась ещё раз, бросив последний взгляд на горизонт и рассмеялась. Юдж не понимал, что в этом смешного, но её смех был искренним. Она не смеялась над ним. Она смеялась над временем, над тем, как нелепо оно складывает судьбы. Она смеялась, зная, что это прощание.

Юдж взял было воздух в лёгкие, чтобы что-то спросить, но… Она уже спускалась по тропе вниз, в гущу леса. Её фигура постепенно исчезала среди деревьев. Юдж не пошёл за ней, его дербь был в другой стороне.

Он просто остался стоять, и тогда он ещё не осознавал, что эта встреча останется с ним навсегда. Но когда-нибудь… На краю другой скалы… Он вспомнит этот момент и тогда поймёт.

Она остановилась, уже сделав несколько шагов вниз по тропе, ведущей в глубь леса.

Солнце уже опускалось за горизонт, озаряя её белые волосы золотым светом. В этом нуаретнем сиянии её силуэт казался для Юдж бесконечно далёким.

Она смотрела вперёд, туда, где тянулась дорога, но что-то в её осанке изменилось. Юдж не знал, что это – грусть или облегчение. Он не мог разгадать её. Он не хотел признавать, что что-то внутри него уже ощущало потерю. Он не хотел слышать то, что она сейчас скажет. Но она всё равно сказала, чем сильно удивила.

– Я поняла… Что бы теперь ни сказала – всё будет неправильно расценено. И просторы уберёшь – будешь не свободен. Как тот лебедь, так? – она иронично улыбнулась и будто прямо сейчас что-то осмысливала, какую-то новую мысль, посетившую ее.

– Ты откуда про лебедя знаешь… – изумился Юдж, округлив глаза.

Он смотрел на нее теперь уже не то отстранившись, не то наоборот, исполненный горя и тоски по родным краям – желая подойти ближе. Она лишь улыбнулась – и хейлель его пойми, что такая ее улыбка могла значить.

– Ты хотел свободы, тебя презирали во дворце, но ведь мальчишкам легче не стало от того, что ты ушел. Они так же живут своей жизнью. Уйти не выход. Но Юдж – унести с собой жизни обидчиков – это тоже не выход.

– Я… я не понимаю… Что вы говорите…

Она вдруг считала с его лица потерянность, в которой уже было невозможно воспринимать факты здраво.

– Юдж, одно только запомни: мир лежит во тьме, а твоя клетка мало того, что заперта, так еще и среди тьмы.

– Какая клетка?… – испуганно прошептал Юдж.

Чуть запнувшись Масахи продолжила свою странную прощальную речь.

– Ты выбрался наружу – стало ли тебе хоть чуточку легче? – это был риторический вопрос, в котором «нет» следовало из самой интонации девушки. – А значит клетка заперта не из-за того, что ты считаешь причиной, а из-за того, что… Быть может ребус вовсе не в том, чтобы попытаться ее взломать или открыть, а в том, чтобы избавиться от проклятья, что угнетает тебя изнутри?

Тут вдруг она поняла, насколько торопливо и несвязно все это выпалила.

– Юдж… – как-то волнительно обронила она, прикрыв глаза ладонью.

– Я не называл тебе своего имени… – глаза мальчика еще больше округлились, когда он вдруг осознал, что их знакомство было односторонним. Что всю солсмену он не обронил ни одного слова о себе. – Откуда ты знаешь меня?

Зажмурившись она пыталась подобрать слова красивее, удачнее… Но для столь короткого времени, отведенного ей – ничего не казалось таковым.

– Важно то… То есть… – продолжала Масахи, теряясь в мыслях, – Важно не то, что клетка заперта, важно то, станет ли твоя клетка ночным фонарём среди мрака. Есть ли свобода в самом тебе, есть ли в тебе воля, и подчинен ли воле весь твой разум и каждая мышца твоего тела, понимаешь, о чем я? Свет он там где воля, там, где лийцур… Да, ты не сможешь… То есть, ты не монарх, но лийцур, Юдж – это то, что простирается изнутри нас в этот мир! И если твоя клетка станет светильником – тебе не придется никуда улетать. Понимаешь? Скажи, что ты понимаешь…

Она навзрыд залилась слезами. Юдж всё это совершенно было не ясно. Ни ее слова о свободе, ни ее поведение или причина столь горьких переживаний. Одно он запомнил наверняка тогда из той беседы – воля. Сила воли – вот что определит его свободу.

Масахи была первой и последней, кто отнесся к нему хорошо в этом мире, и, если ее желание – это воля, значит он положит всю свою жизнь, чтобы подчинить себе все свои страсти и пороки. Воля – это и есть путь к истинной свободе, кажется так она сказала? – протянул в себе вязкую и почти неотвратимую мысль Юдж.

– Столько времени мне понадобилось, чтобы понять тебя, Юдж… Прости… Прости что я только сейчас все это говорю… И спасибо.

Он моргнул.

– За что?

Она медленно развернулась, снова посмотрела на него. Все равно он ничего не поймет. Зато она теперь поняла, пусть было и не ясно – что именно.

В её взгляде было что-то, чего он никогда раньше не видел в глазах других людей. Как будто она уже знала его таким, каким он ещё не стал. Как будто он уже был для неё кем-то важным, и все то время, пока они прогуливались по городу – она сдерживала этот не высказанный секрет, но вот теперь не удержав эмоции – раскрылась.

– За то, что ты есть, – ответила она.

Юдж сжал зубы.

– Ты чокнутая. Я не понимаю тебя.

Масахи улыбнулась – мягко, печально, но без сожаления.

– Ты поймёшь, когда придёт время.

Юдж сделал шаг вперёд, он хотел что-то сказать, задать вопросы, понять, что происходит, но она опередила его.

– Ты думаешь, что мы прощаемся, но для тебя – мы увидимся завтра. Позволь мне лишь раз еще излить тебе мои чувства… Я так долго этого ждала… – долгая пауза легла между ними, пока монархиня не опомнилась и не продолжила. – Главное не мучай меня расспросами о том, что я сказала тебе сегодня, быть может тебе это не поможет. Но зато я буду готова выслушать тебя.

Её голос стал мягче, тише, но в нём была скрытая боль.

– А для меня… – она глубоко вдохнула, но так и не закончила фразу. – Я постараюсь спасти тебя…

– Спасти?

– Да, – коротко кивнула она. – Помнится мне, твой хаптамфу определяется – с тысяча девятьсот восемьдесят седьмой собы, двадцатая декада, поместье Карулукан… Там ты родился?

Юдж обомлел. Он не знал исчислений, которыми она разбрасывалась, но с солсменой его рождения, а также местом она явно не прогадала, а потому, чтобы перепроверить самого себя он исправил ее дату, повторив вслух.

– Вообще-то триста восемьдесят третья соба по эпохе Фракций… – замерев ответил он. – Двадцатая декада, завершенная – это так, да. Карулукан – да. Ты столько обо мне знаешь… Но откуда?

– У дяди большие владения, – быстро отмахнулась она от его вопроса, – Юдж, скажи мне, где конкретно ты родился.

– Флигель сто сорок пять – он был раньше местом, где повитухи держали рожениц. Так было пока Жахата – моя повитуха жива еще была.

Почему он ответил ей, и как именно ей удалось выманить из него настолько личную информацию – он не знал. А самое главное не понимал вообще, о чем та говорит и для чего ей нужен был его хаптамфу? Спасти? Но спасти от чего? – он не понимал. Как не понимал и то, почему она прощается с ним именно тогда, когда у него появилось столько всего что бы он хотел ей рассказать.

– Останься… – хрипло попросил он, но уже не так настойчиво, как прежде заставлял ее отпустить руку, не дерзко, как это было зареном, но уже в полном благоговении, осознавая собственную зависимость перед ней.

Вместо каких-либо ответов Масахи прошептала:

– Воля должна пересилить проклятье твоего хаптамфу, только так ты сможешь выбраться из этого порочного уравнения… Не падай! – она оглядела его внимательно, с ног до головы. – И вот, возьми это.

Она сняла свою подвеску с груди, это был красный камень с узором цветка и передала ему вместе с мешочком оставшихся у нее серебряников.

Не падать? Не падать в смысле – духом? – обдумывал потом эти слова сам Юдж. Если так, то вполне возможно, ведь тогда это бы очень даже вписывалось в ее представления о свободе, которыми она так страстно делилась прежде.

А может быть не падать с высоты? Это еще что? Может дело в том, что он сказал ей что любит высоту? Или же дело в том, чтобы не упасть в грязь лицом?

Ну и последнее заключение, к которому Юдж вообще смог прийти этим нуаретром, прежде чем заснуть – Не падать морально, не опуститься низко до того, чтобы… Чтобы что? Что считается самым низшим деянием по монаршему кодексу? А впрочем, важно ли оно теперь, если он встретит ее завтра? Тогда зачем она плакала, если завтра они встретятся? Она ведь так ему и сказала в конце, не: «Прощай», а: «До завтра».

А еще она просила не спрашивать ее ни о чем из того что сегодня ему поведала. Как же тогда быть?

Он смотрел в ночное небо уже из своего укрытия, прокручивая снова и снова момент их разлуки сегодняшним нуаретом.

После тех слов Масахи развернулась и пошла дальше. Юдж не двинулся с места. Он смотрел вслед уходящей монархини, пока её белая фигура не растворилась в лучах солнца, среди тонких троп, ведущих в зеленую глубь леса.

Ветер поднялся с уступа, закружил пыль и мелкие камни. Юдж так и не сдвинулся. Но впервые за долгие собы он почувствовал, что остался не только один, но и пустой.

На его ладони лежали серебряные монеты. Они слабым блеском отражали свет. Он проверил каждую грань, проводя пальцем по цветку, гравировке на ребре, знакам Гармонии. Деньги. Настоящие. Он мог купить еду, заплатить за ночлег, перестать красть. Он мог стать кем-то другим.

Он откинул голову назад, на ложементе, где некогда спала его гостья остался лежать ее серый плащ, который она забыла. Юдж подумал над тем, что именно этот плащ подстилал себе последние несколько луней, но теперь уже было сложно сказать тот же ли плащ это был или другой. Он закрыл глаза. Сон накрыл его быстро, пусть и беспокойно.