Читать книгу Язык Ветра. Птица Свободы - Марк Хэппи - Страница 4

Подсчет ошибок

Три собы в тюрьме для Юдж растянулись в бесконечность, словно само время замерло в рамках его безысходности. Каждая солсмена, лишённая смысла, повторялась с пугающей монотонностью, превращая его жизнь в непрерывный поток однообразной пустоты. Тусклый свет из узкой щели насмешливо напоминал о мире за стеной.

Давно утраченная гордость воина исчезла из уголков его разума, заменённая небрежностью, порождённой апатией. В его руках был зажат кулон, единственная реликвия прошлого. Когда-то этот предмет был символом тепла и утешения, но теперь он напоминал только о горечи утраченного.

– Почему я ослушался? – эта мысль возвращалась вновь и вновь. Злость грызла его до крови: ногти сточены, ладони и лицо в шрамах. – Почему я такой слабак?! – спрашивал он себя, когда самоосуждение подступало к горлу. Вскоре приходила усталость, и он засыпал с тревогой в сердце. Сны превращались в гнобящие мысли, а зениты и луни тянулись в одно больное дыхание, полное кашля и хрипов.

Три собы назад он нарушил приказ сенатора Манакры, и это стало моментом, изменившим всё. Он ясно помнил тот взгляд сенатора, словно застывший лёд, и голос, полный разочарования и подавляющей силы.

В тот нуарет Юдж застыл, когда шпион с Северных земель, истекающий кровью, назвал имя, которое вспыхнуло в его сознании ярким светом – Софи Масахи из семьи Лим Квиноу. Это имя, давно погребённое под пластами боли и воспоминаний, стало для него ключом, который открыл клетку его разума, пусть и не до конца.

– Моя госпожа… – выдохнул тогда шпион, обращая свои последние слова к прошлому, которое теперь взрывалось в голове Юдж.

Манакра вошел и увидел Юджа, застывшего над шпионом, которого сам он намеревался поймать уже долгие собы. Сёнген Грома уже был занесён над головой противника, а в его животе зияла дыра. Он должен был умереть хотя бы от потери крови. Но что-то пошло не так.

В тот момент Юдж оцепенел, позволив себе слабость, которую, он знал, сенатор не простит. Он застыл, выслушивая последние слова врага, и взгляд его упал на кулон из красного минерала – цветок лукии, тянущийся стеблем из грубой породы.

Казалось, этот кулон для Грома значил очень много, и благо, сенатор совсем не заметил этой маленькой реликвии, а лишь гневно зашагал к сцене. Вот уже и шаги приближающихся лохеев были слышны.

Вновь всё вышло из-под контроля.

– Кто же мог знать, что враг сможет ожить, практически из мёртвых?! – оправдывался Юдж перед своим правителем ещё прежде, чем тот принялся неистово избивать его в своём кабинете в Жезэ.

Никто не ожидал подобного поворота. Шпион, израненный и почти бездыханный, лежал у ног Юджа – алого воина, гордости всей структуры сенатора. И всё же он не нанёс последний удар. Враг что-то прошептал, с окровавленными губами – и Юдж замер, выпустив сёнген на пол.

Манакра, стоявший в дверях, побледнел от ярости. Его цепной пёс ослушался. Но прежде чем он успел вмешаться, в помещение ворвались лохеи. Тогда всё разом покатилось в бездну.

Шпион поднял руку – и воздух дрогнул. Невидимая волна прошла по залу, и тела солдат начали рассыпаться в прах. Ни пламени, ни крови – лишь пепел, будто сама жизнь была выжжена изнутри.

Он исцелял себя, пожирая энергию лохеев и всего через мгновение от элитного отряда сенатора остались лишь серые следы. А из выживших только сам шпион, Юдж и Манакра.

– Иди за ним!!! – кричал Манакра, но Юдж не двинулся с места.

Приказ звенел в голове, но он не мог ничего с собой поделать. Вместо того чтобы погнаться за врагом, лишь прижал к себе кулон с цветком лукии – последнюю нить, связывавшую его с прошлым и спрятал в потайной карман.

Атаковать шпиона? – да, но он слуга той альбиноски. Дать ему уйти? – лишиться собственной жизни.

Возможно ли, что я бездействовал, потому что был обязан жизнью альбиноске? А потому и не смог решиться уничтожить её слугу… Какая уже разница…

Это оцепенение стоило ему исполнения приказа. И сейчас, сидя в холодной камере, он вновь возвращался к этому моменту. Было ли это бегством от реальности или началом чего-то большего?

Слова кабальеро, воспоминание о кулоне с красным камнем, упавшем на мраморный пол, – всё это теперь пульсировало внутри него. Это имя, Масахи, было для него не просто загадкой, но и болью, которую он старался забыть. Теперь он знал: забыть не удастся.

Манакра был в его мыслях повсюду, а сам Юдж пытался ненавидеть его. Получалось не очень-то и хорошо, потому что каждый раз он сталкивался с непреодолимой стеной слов, которые глубоко въелись в его сознание ещё с юношества. – Ты мне как сын, Юдж. Без меня тебя бы давно уже не стало. – Эти фразы, будто корни, обвивали его разум, вытесняя гнев и превращая ненависть в тягостное чувство долга. Манакра умел манипулировать, и каждый раз, когда Юдж пытался освободиться от этой внутренней зависимости, воспоминания возвращали его в состояние подавленности.

Вместе с тем, внутри него продолжала тлеть озлобленность. – Какой отец разрушил бы своего сына? Какой отец отправляет его на смерть, оправдывая это заботой? – думал он, но даже эти мысли размывались под тяжестью воспоминаний о том, как Манакра вытащил его из грязи, дал ему цель, сделал его капитаном, поручил ему золотой аксельбант.

– Без него я бы умер, – звучал внутренний голос, словно резонируя в его сознании. – Ты был никем, а он дал тебе жизнь.

Это противоречие разрывало его изнутри. Камера стала не только физическим заточением, но и символом его внутреннего заключения. Запертый в своих мыслях, он испытывал бесконечную борьбу между ненавистью и чувством долга. Каждый раз, когда он пытался найти способ разорвать этот порочный круг, пустота захватывала его, оставляя после себя лишь измождение.

Его взгляд упал на что-то блестящее, спрятанное им в редком сене, служащим постелью в подобных камерах – блестящий кулон с горельефом лукии выглядывал между колосками.

– Птица свободы, – прошептал он, вспоминая слова, будто пришедшие из далёкого прошлого. – Выберись из клетки, – звучал в его памяти голос. Но клетка, в которой находился Юдж, была не просто материальной, она существовала в его страхах, в его гордости, в его лояльности к сенатору. Эта клетка была неразделимой частью его сущности.

Его воображение нарисовало образ птицы, заключённой за чёрной железной решёткой. Птица изо всех сил пыталась расправить крылья, но каждый взмах только наносил ей новые раны.

– Ты не умеешь летать, – холодно звучал голос из темноты. – Твоё место здесь.

Пока он размышлял, перед его глазами пронеслись воспоминания, когда уже после своего проступка он стоял перед Манакрой. Сенатор уже вылил на него свой гнев, и сам Юдж лежал на полу, и держался за грудь хватая ртом воздух. Нос его был сломан, рот залит кровью, пальцы посинели, руки сломаны… Его несчастье в тот момент сделало из него молящего о пощаде ребёнка, что так сильно противоречило его былому благородному образу воина. Сенатор больше не кричал и не наносил ударов, но его слова, словно молот, ударяли по сознанию.

– Ты подвёл меня, Юдж. Ты подвёл нас всех, – его голос был одновременно обвиняющим и разочарованным.

Эти слова становились эхом в сознании, когда Юдж вспоминал как после этого разговора его отправили сюда, в холодное одиночество.

Манакра был в его мыслях повсюду, а Юдж пытался ненавидеть его. Получалось плохо: всякий раз он сталкивался с непреодолимой стеной слов, въевшихся в сознание с юности. – Ты мне как сын, Юдж. Без меня тебя бы давно уже не стало. – Эти фразы, как корни, обвивали разум, вытесняя гнев и превращая ненависть в чувство долга. Манакра умел манипулировать, и всякий раз, когда Юдж пытался освободиться, воспоминания возвращали подавленность.

Но внутри всё ещё тлела озлобленность. – Какой отец разрушил бы своего сына? Какой отправил бы его на смерть, называя это заботой? – думал он, но и эти мысли тонули под тяжестью памяти: Манакра вытащил его из грязи, дал цель, сделал капитаном, вручил золотой аксельбант.

Это противоречие разрывало его изнутри. Камера стала символом внутреннего заключения. Он боролся между ненавистью и долгом, но каждый раз пустота побеждала.

Его взгляд упал на блеск в сене – кулон с горельефом лукии.

– Птица свободы, – прошептал он, вспоминая слова из прошлого: – Выберись из клетки.

Но клетка была не только каменной – она жила в его страхе, гордости, лояльности.

Он представил птицу за решёткой: она рвёт крылья, но не взлетает.

– Ты не умеешь летать, – звучал голос из темноты.

Перед глазами мелькнуло: после проступка он стоял перед Манакрой. Сенатор вылил гнев, и Юдж, избитый, лежал на полу, хватая воздух. Его благородный образ воина обратился в молящего ребёнка. Манакра не кричал, но его слова били сильнее ударов:

– Ты подвёл меня, Юдж. Ты подвёл нас всех.

Эти слова звенели эхом, когда его отправили сюда – в холодное одиночество.