Читать книгу Фуникулеры - Марк Кирдань - Страница 6

Вокруг разноцветной церкви собралось уже много народу. Экипаж втиснулся в когорту других экипажей, тарантасов и повозок.

Прибыла шумная конка, из которой высыпался сонм беспокойных полицейских.

Йозеф подавал руку незнакомке. Незнакомка сказала «Спасибо». Колокол бил в воздух, уши закладывало. Коротышки Ломоносовы, каждый снял кепку в знак почтения перед мёртвыми.

– Простите, простите, – повторяла Нина, вновь облачённая в новое платье. На этот раз зелёная круглая шляпа и сеточка на солнечном сплетении, а так же струистые ленты с внутренней стороны колен.

Она расталкивала людей и вела нас всех стройным гуськом к площади, где и стоял гроб. Фрол шёл ссутулившись, но всё равно его круглая лысина мелькала над неровными волнами всякого люда. «Какая неуклюжая голова», – подумал кто-то.

Прямоугольный гроб всё ещё стоял на площадке, священники во главе со звездочётом толпились у микрофонов. Завидев пришедших друзей, юный, молодцеватый дьячок быстро рассадил их по высоким стульям вокруг гроба. Аня продолжала всхлипывать, кот драться, а Антон играть на арфе. У Йозефа снова заболела рука, на этот раз правая. Нос покойника кончиком скромно выглядывал из синего бархата и был похож на птичку.

– Вы опоздали, – с нежным упрёком прошептал дьячок Нине.

– Дороги, – без всякого извинения прошептала Нина.

Один из священников, в белых сапогах и самый рослый, нацепил на себя бронзовую гидру и постучал в микрофон.

– А то! – торжественно пропел священник. – Пришли проститься с Балыком его лучшие друзья, а также его любимейшая невеста, о которой он сам отзывался лишь лестными словами на своих исповедях и о которой я знаю, что она всегда была законопослушной, – пение сменилось строгим басом, – В отличие от Балыка, – и снова пение, – Пожалуйста, вам слово.

Громко вздохнув, Аня взяла микрофон. Микрофон посвистывал, но это была не её проблема. Кто-то зажимал уши. Стая клякс-грачей взметнулась от ближайшей рощи.

– Никогда не забуду я, как шла однажды я по дороге вдоль станции с корзиной, – принялась выступать Аня. Голос её становился всё твёрже, – Это был Стариковский Дол. Мой верный жених ждал меня возле водной колонки и в одной руке сжимал букет крапивы, а в другой телефон. Чтобы дозвониться мне и спросить, где пропадаю я. Но я шла, в твёрдой уверенности. Мы повстречались буквально через пятнадцать минут. Мы шли и разговаривали о моих лопатках… – в этот момент Йозеф подумал о выдающихся лопатках Ани и что-то он слишком часто думал о женщинах, – …о планах на завтра, о разных животных, в том числе птицах. Балык был смешной, он не различал птиц и животных, он говорил, что для него они примерно одно и то же.

– Покороче, – кашлянул Священник, – Всё-таки теперь он труп.

– Да-да, – Аня, – и знаете, сейчас. Когда уже ничего не вернёшь, я снова вспоминаю ту дорогу. Но когда я её вспоминаю, то там я уже не вижу моего Балыка. Будто уже не ждёт он меня вовсе. Будто подхожу я к колонке, а там никого. И плачу я, достаю из корзины зелёное яблоко, и плачу, и кусаю яблоко, и продолжаю плакать. Возможно, через несколько дней я перестану плакать, того бы желал и он, мой Балык. Возможно, через несколько дней я не вспомню его лицо, я забуду цвет его глаз, я забуду всё, что с ним было связано, тот ужас, который он внушал всем нам и ту любовь, которую мы все к нему испытали однажды.

С этими словами она наклонилась к трупу и в сердцах плюнула ему в лицо. Медленно поднялись аплодисменты. Несколько старух утёрли свои морщинистые лица платками.

Затем выступали все друг за другом, но Йозеф не слышал их, думая: а что он мог бы сказать о Балыке? Насчет ужаса Аня выразилась удивительно точно. Йозеф тоже побаивался Балыка и старался с ним не пересекаться. Йозефу приходилось с ним пересекаться лишь по принуждению общества. О Балыке всегда ходили недобрые слухи, но он привлекал других своей силой и молодцеватостью.

– Однажды он сорвал вечеринку, – это будто из ниоткуда доносился тонкий голос мерзлячки Алисы, – У меня был день рождения, а он пришёл с плохой компанией. На всех злился, бил окна, кидал в разные стороны мой старый магнитофон. Говорил, что музыка плохая, что такое нельзя слушать, что мы все слишком рано состаримся с такой музыкой. У него были красные пекарские штаны, поварской колпак и он любил танцевать. Он никогда не казался слишком пьяным и мог пить ещё и ещё. А мне говорил, что мог бы научить меня боксировать. Но бокс – это не про меня, – после продолжительной паузы, – Я ему и сказала: «Учи-ка!» свою Аньку боксировать, а не меня!

Алиса не стала плевать в труп, потому что она не была столь близка с покойным. Краем глаза Йозеф видел, как во внутреннем дворе уже облачались в чёрные кожаные куртки дьячки-мотоциклисты. Пахло жареными каштанами. Кто-то жарил каштаны.

Все продолжительно хлопали и во время выступления Фрола, потому что Фрол вместо речи использовал красивые мыльные пузыри. Йозеф же в это время наблюдал за мертвецом. Красный плевок (Аня, видимо, сильно прикусила губу перед плевком) блестел на бледной и твёрдой коже Балыка. Но его квадратное лицо и стеклянные голубые глаза всё ещё внушали уважение и трепет. Он действительно был здоровяком, здоровее даже Фрола, и Фрол знал это и стеснялся быть здесь, потому и придумал шутку с пузырями, чтобы как-то отвлечься.

Последним вышел Йозеф, Йозефу поплохело и закружило, но кто-то поддержал его за бока. Йозеф косо оглядел толпу. Увидел много юных доверчивых лиц, разные школьники, учителя санскрита и латыни, музыканты, собачники и пьяницы. Йозеф буркнул что-то, чего никто не услышал, затем пришлось говорить внятнее:

– Эта смерть – большое для меня удивление. Сколько живу, никогда не видел, чтобы кто-то вот так умирал. В конце концов, он просто собирался перейти через мост на Трепловской, – здесь Йозеф торжественно и громко вздохнул, приложив ладонь к груди. – Я предлагаю снести этот мост.

– Правильно! – это крикнул карлик Ломоносов. Но карлику было безразлично, он просто любил одобрительно покрикивать издалека.

– А ещё я предлагаю поставить Балыку памятник. Пусть он будет широкоплечий и с тяжёлым взглядом, пусть он будет резво улыбаться и одобрительно кивать. Я сам дам немного денег в общую казну на устроение такого памятника.

– Правильно, – чуть глуше и неуверенно – карлик Ломоносов расставаться со своими кровными не хотел. То был старший Ломоносов, известный своей деловитостью.

Йозеф тоже не стал плевать. Дурная традиция. Ведь мёртвому всё равно. Зачем же тогда в него плевать? Хотя пришлось вжать голову в плечи под строгим взором некоторых почитателей традиций.

В завершение церемонии вышел звездочёт.

– Перед тем как труп увезут, – сказал звездочёт, – Я обнародую книгу жалоб и предложений касательно нашего мертвеца. Из неё следует, что около восьмидесяти процентов городского населения одобряли Балыка, любили Балыка или слегка сторонились, но всё равно одобряли. Это большой процент. Он даёт около девяноста пяти дней обратного исчисления. Следовательно, в честь этой ужасной смерти я торжественно перевожу стрелки наших часов на три месяца назад.

Толпа восхищённо выдохнула. Это означало, что лето всё ещё впереди, а весна только кончилась. Тут же и небо стало немного голубей, и от земли пошел свежий, потаённый запах. Стрелки на животе звездочёта стремительно крутанулись, а также и числа, изображавшие точную сегодняшнюю дату.

– Всё, – утвердил звездочёт.

И когда дьячки прицепили цепями к своим мотоциклам труповозку, народ уже начал расходиться. Ничего интересного. Скоро его потащут, повезут обратно, по булыжникам и мостовым, чтобы предать земле. Дрын-дрын – взревели моторы, а молодцеватый дьячок вдел свою рыжую голову в глянцевитый и эластичный шлем.