Читать книгу Убийство в Оптиной пустыни - Михаил Федоров - Страница 14

Отовсюду таскали людей в Козельск в прокуратуру, в милицию, допрашивали в самой Оптиной, словно соревнуясь между собой, кто больше составит протоколов: прокурор, следователь, опер, участковый или какой другой сотрудник. Все кипело. Только прежней неразберихи уже не было. Хотя все метались в догадках, и в воздухе висело напряжение, но уже вызревало что-то более-менее ясное.

В козельской прокуратуре допрашивал прокурор.

– Мельник Валентина Петровна… – говорила грудастая женщина. – Матушка Валентина… родилась в 1941 году во Владимирской области… Работаю в монастыре Оптина пустынь бухгалтером…

Улочка в Козельске

Прокурор записывал в протокол:

«…живу в монастыре… Дом находится недалеко от скитской башни. 15 апреля в монастырь приехали родственники наместника Венедикта из Москвы, Наталья с дочерью остановились у меня… Вместе со мной проживает инокиня Дарья. Она уехала 14 апреля в Шамардино и приехала вчера ночью… После пасхальной службы примерно в 5 часов я и Наталья с дочерью пошли в трапезную за монастырем. С нами был сын Натальи. В трапезной пробыли минут 15–20. Вышли. Шли мимо звонницы. Там было человек 5—10. Звона никакого не было. Это 5.30. Почему нужно звонить на территории монастыря, мне непонятно, должны звонить в скиту… Мы пришли домой, поставили чайник. Наталья отвела сына к наместнику… Вначале мы услышали пасхальный звон, потом сумбурный… Мы обратили на это внимание, но подумали: балуются ребятишки. Так как на Пасху разрешается звонить всем. Потом мы услышали крики, но мне показалось, что кричат за стенами монастыря. Мы с Натальей вышли и прошли в сторону скитской башни. Я увидела лежащего на земле человека, как оказалось, это был отец Василий… Видимо, он шел на службу в скит…»

Пафнутьевский источник

Допрос ничего нового не давал.

– Следующий! – крикнул прокурор.

В коридоре шумели. Мало кому хотелось попасть к прокурору на разговор.

Старший участковый допрашивал в Оптиной пустыни.

– Разиньков Михаил Иванович… – рассказывал длинноволосик, – родился в 1965 году… в Сергиевом Посаде Московской области… Послушник в Оптиной пустыни….

Старший участковый протоколировал рассказ:

«…18 апреля в 5.45 возвращался из скита и у яблоневого сада видел бородача. Ему лет 40. Я спросил: “Что ты здесь делаешь?” – “На дороге лежит камень, и он мешает”… На самом деле лежал камешек. Он ушел. А потом я узнал, что по этой дороге пошел в скит Илий. В монастыре я пробыл минут 15 и вышел в скитские ворота, закрыл их за собой. И пошел в скит. Больше бородача не видел…»

Теперь еще один бородач помимо Карташова замаячил на горизонте, и с этим фактом предстояло разбираться.

Участковый нашел послушника на Пафнутьевском источнике, и здесь же, на деревянном помосте, состоялся разговор.

– Теренин Александр Свердлович… – кутаясь в полотенце и стуча зубами, отвечал послушник: – …родился в 1955-м… в Брянской области… Каменщик… Живу в Оптиной пустыни…

Паломник в купели в Оптиной

В протоколе участковый записал:

«…17 апреля приехал в монастырь на дежурство… Отец Силуан выдал повязки и распределили по объектам… Постоянно находились между храмом Марии Египетской и Введенским собором… В 5 утра сдали повязки… Пошли в храм, там пробыли до полшестого… Потом в склад… Услышал раздирающий крик. Подбежал к помосту. На нем лежали отец Ферапонт и отец Трофим. На мой вопрос: “Что случилось?” никто вразумительно ничего не ответил. Кинулся на вахту звонить в милицию и в “скорую”… Потом к наместнику. По дороге увидел отца Василия. Он лежал на спине. Побелел на глазах… Тут сбежалось народу, и началась неразбериха…»

Уголовное дело росло. Зато любому проверяющему можно было замазать глаза огромной бумажной, проведенной за два дня работой.

Прокурор-криминалист Грищенко сидела в кабинете в облаке дыма. Галстук с рубашки свис, верхняя пуговица расстегнута. Копну волос как придавило. Она курила и перебирала бумаги. Сбоку от нее согнулся на стуле некто кучерявый и, кашляя, листал «Независимую газету»:

– Вы читали, в Сухуми схватили российского лейтенанта. Шпионил. Собирал разведданные у грузин. Интересно, отдадут ли его нашим или нет?

– Угу, – произнесла Грищенко, занятая своим делом, не обращая внимания на кашель кучерявого.

Кучерявый развернул другую газету:

Психбольница в Ленинграде

– В Бадахшане границу в районе Московского пограничного отряда перешла банда. Идут бои с применением артиллерии. Надо же, только из Афганистана слиняли, а солдатикам опять достается…

– Угу…

В кабинет завели Карташова.

БОМЖ сморщился: даже он так не курил и застыл в двери. При виде Грищенко шапка у него в руках задрожала, вспомнился последний допрос.

Грищенко оторвалась от бумаг:

– Так, политинформацию заканчиваем…

Кучерявый спрятал газеты.

Грищенко пристально смотрела на БОМЖа:

– Корячиться будешь или чистую правду, и только правду. Как на духу, – произнесла и показала на кучерявого соседа: – Это твой адвокат. Москвин…

– Абрам Абрамович. – Адвокат привстал и снова сел.

На лице Карташова мелькнула улыбка, он присел к столу, сжимая пальцы рук и приглушая дрожь.

– Слушай меня внимательно, – заговорила Грищенко, не вынимая изо рта папиросы. – Ты подозреваешься в совершении убийства трех монахов… Преступление предусмотрено статьей 102 Уголовного кодекса РСФСР…

Карташов вздрогнул.

– Ну а теперь давай рассказывай, как дошел до жизни такой…

– Я вчера все рассказал…

– Если будет как вчера, пеняй на себя…

Сапоги Карташова застучали по полу дробью.

– Будем волынку тянуть?..

Грищенко подождала, пока БОМЖ успокоился, и с его слов записывала:

«С монастырем Оптина пустынь знаком с августа 1992 года. Приезжал сюда устраиваться на работу, но меня на постоянную не взяли. В Оптиной пустыни я постоянно жил. Ездил-паломничал по другим монастырям. Церквям. В Бога я верю с детства. Родители также были верующие».

Потушила окурок:

– А с этим делом как? – покрутила у своего виска.

Потом записала:

«Перед армией я получил травму головы, и меня поставили на психиатрический учет. В армии я служил в инженерных войсках, в понтонно-мостовом батальоне. Демобилизовался в 1978 году».

– К уголовке привлекался?..

Записала ответ:

«В 1985 году меня арестовали, так как я подрался со своим отчимом. Он хватался за нож, за все, а я отбивался и ударил его табуреткой. Мне вменили статью, но признали невменяемым и поместили на лечение в Ленинградскую спецбольницу, где я пробыл четыре с половиной года. Вышел из больницы в 1989 году».

Грищенко раскрыла рот:

– Четыре года…

– Да, четыре…

«Вовсе не одиннадцать, – вспомнила разговор с Мортыновым, – но все равно порядком. Напали с ножом, ударил табуретом, лечился в психушке. Стопроцентный убивец».

Дальше в протокол вписывала:

«Из больницы я вернулся домой к матери, в город Горький… квартал Дружба, д… кв. … До прошлого года жил там. А затем поссорился с матерью из-за иконы, которую она хотела выбросить, и ушел из дома. Стал паломничать. С матерью с тех пор не встречался».

– Ладно, что было на Пасху?

Москвин насторожился и поводил ухом, внимательно слушая.

Прокурор-криминалист записывала:

«Последний раз я приехал в Оптину пустынь 15 апреля 1993 года с Украины. Приехал, чтобы встретить праздник Пасхи. Приехал один. Одну ночь я переночевал в храме, другую ночь – в доме наместника на втором этаже, где спят приезжие, а последнюю ночь спал на чердаке в подсобном хозяйстве».

«Это мы слышали». – Грищенко вспомнила допрос накануне и спросила:

– Так на Пасху где был?

– А я не знал, что Пасху встречают ночью, что идет ночная служба, поэтому я лег спать на чердаке…

– Что ты мне мелешь, ходишь по монастырям и не знаешь…

Снова закурила.

БОМЖ:

– Проснулся утром, часов в пять-шесть-семь, и пошел к монастырю. Встал у ворот и стоял ждал, пока пропустят.

– А говорил, ходил в скит…

– Да, в монастырь-то не пускали… У ворот я стоял не один, там еще были люди. Я видел, как к воротам подъехала милицейская машина. А из монастыря шли женщины и плакали. Что там произошло, я не знал…

– А бурые пятна на бушлате? Кровь? – спросила и глянула на Москвина, у которого вытянулся даже нос.

– Вы уже спрашивали, не знаю… Когда я ложился спать, снял этот бушлат с вешалки в кладовке, где лежат матрацы. Кому принадлежит бушлат, я не знаю. Была ли на нем кровь, я не видел, было темно.

– А откуда в бушлате трудовая книжка?

– Тоже не знаю…

– Ты жил в одной комнате с послушником из издательского отдела?

– Не помню…

– Все у тебя: «не знаю», «не помню»… – бросила Грищенко и пошла ва-банк: – А почему твои отпечатки на ноже?

БОМЖ вскрикнул:

– Не может быть!

Взмахнул руками и свалился со стула.

Вскочил и Москвин.

Вызвали «скорую».

Через сорок минут допрос продолжился. Карташов сидел на стуле и покачивался. Запах нашатыря заглушал запах курева.

Грищенко больше не дымила, методично задавала вопросы и писала ответы:

«К монахам Оптиной пустыни я относился хорошо. Злобы к ним не имел. Утром на Пасху я подошел к отцу Антонию, попросил у него благословения на дорогу и денег, так как собрался в Дивеевский монастырь под Арзамасом, может быть, меня там взяли бы на работу. Отец Антоний меня благословил и дал 200 рублей на дорогу… Отца Мелхиседека я хорошо знаю. Я ему помогал по электрической части. Относился он ко мне хорошо».

Вид на Дивеевский монастырь

Грищенко выложила на стол ножи и показывала по одному:

– Это твой?

– Нет…

– А этот?

– Не…

– Видел у кого?

– Не видел…

Клала на столешницу шинель, потом кепку, затем сумки, найденные при осмотре в Оптиной.

Спрашивала:

– Твое?

Он отнекивался:

– Не видел. Не знаю…

Фотография Александра Меня на месте убийства

В протоколе появилось:

«Когда я приехал 15 апреля в Оптину пустынь, то ни сумок, ни других вещей у меня не было. Из ножей я носил только штык-нож, и то, когда служил в армии. Монахов я не убивал, так как не имел права. Мы одним миром мазаны…»

Когда Карташов поставил свой росчерк внизу протокола, Железная Леди дала свободу своим чувствам:

– Хочешь сухим из воды выйти?! – Руки ее снова вылезли из рукавов. – Кукиш тебе, а не Дивеево! Еще не хватало монахинь подрезать… В клетке будешь сидеть, в ней и подохнешь…

Последние слова полетели вслед Карташову, которого под руки повели милиционеры.

– Где мне чиркануть? – тихо привстал еврейчик. – Как вы мастерски допрашиваете. У вас в Калуге все такие спецы?..

– Не все, – огрызнулась прокурор-криминалист.

– Ой, а газетки все-таки почитайте. – Москвин осторожно положил на край стола «Независимую газету».

Грищенко хотела выдать что-то более хлесткое, но сдержалась и лишь смахнула газеты со стола:

– Они мне не нужны…

Москвин поднял газетки и попятился из кабинета:

– А жаль. Там забавные вещички пишут. Вот, суд над гэкачепистами…

– А я девушка сельская, политически безграмотная…

Она не хотела вступать в спор с защитником, который ее раздражал.

Вечернее совещание у Зубова снова проходило без прокурора, который не мог изменить любимому занятию – встречам с представительницами прекрасного пола.

Грищенко ругала милиционеров, которые спят в хомуте и не ведают, что у них под носом ходят-бродят психи с ножами; опер погнал на Грищенко, которая волынит с предъявлением обвинения БОМЖу; Мортынов орал на опера, который хочет всех засадить, а тот в ответ только вжимал голову в плечи; начальник паспортного стола крыл последними словами монастырь, который превратился в сборище отребья; сменивший дежурного капитана майор не знал, что делать с задержанными, которые агрессивно рвались на волю; начальник милиции Зубов пытался всех перекричать и махал листком с рисунком бородача: «Вот еще фигурант из Сосенского… Николай Николаевич…»

Когда страсти улеглись, решили на следующий день допрашивать-передопрашивать свидетелей; милицейским нарядам раздать составленный Сосниным портрет стрелка, чтоб искали; удерживаемых в коридорах милиции помурыжить до утра и по одному выпускать; послать человека в Орлинку (Сосенский), чтобы вместо объяснений оформить протоколы допросов; забрать в Калуге экспертизы и искать, искать и искать…

– Так-так. – Потеряв голос, Зубов поднял руку, и прохрипел: – В верхах сказали, второго «висуна» не простят…

– Какого второго?..

– А про Меня забыли?

– А-а… – понял Мортынов.

Прошло два с лишним года, как в Подмосковье топором убили протоиерея Александра Меня[10]. Поговаривали, душегубец напал из кустов, но убийство до сих пор не раскрыли.

А теперь зависло убийство еще трех монахов.

Что бы там ни говорили, а ведь за это могли и поснимать головы.