Читать книгу Окна во двор - Микита Франко - Страница 11

Наш первый секс с Лорди случился спустя неделю прогулок по скверам и паркам (и одно посещение кинотеатра) – быстрый и тихий, как и полагалось, наверное, в нашем случае. Это было днем, в моей комнате, в пустой квартире, хотя я заставил Лорди поверить, что в ней кто-то есть. Так было нужно.

Все это вообще не должно было случиться, но случилось – по моей глупости. Мы гуляли по центру Даунтауна, завернули на Нельсон-стрит, а с нее – на Джепсон-Янг-лэйн, где в неприметной приземистой трехэтажке и располагалась наша квартира. Уверенный, что мы пройдем мимо, я сообщил Лорди, что живу «во-о-он там», на первом этаже.

– А можно к тебе в гости? – тут же спросила она. Довольно беспардонно, как мне показалось.

– Мои родители дома, – растерянно ответил я.

Это было ложью, разве что Ваня мог вернуться с уроков музыки к четырем (он постигал искусство игры одной рукой, пока вторая была загипсована). В мыслях я воспроизвел путь до моей комнаты: как минимум нам пришлось бы пройти по коридору, вдоль которого висели несколько фотографий нашей семьи, а по ним недвусмысленно становилось ясно, что никакой мамы в этой квартире не живет.

– Боюсь, не получится, – сказал я уже тверже.

– Они будут против?

– Ну… Я ведь их не предупредил заранее, это будет неуместно.

Лорди, явно приглядываясь к окнам нашей квартиры, вдруг спросила:

– А это твоя комната? – она указала пальцем на приоткрытую раму.

Врать не имело смысла: понятно, что бардак из одежды, канцелярских принадлежностей и футбольного мяча (спасибо Ване) на подоконнике принадлежал именно мне.

– Да, – выдохнул я.

– Вылезаешь через окно?

– Ага, – неохотно признался я, понимая, к чему она клонит.

– Так полезли! – заговорщицки прошептала Лорди в самое ухо. – Будем тихими как мышки, и родители ничего не узнают!

Не дожидаясь моего согласия, она побежала к окнам нашей квартиры, а мне оставалось только вяло проследовать за ней. Нагнав ее на полпути, я спросил:

– А зачем нам туда? У меня там ничего интересного нет…

Лорди остановилась, внимательно посмотрела на меня и воскликнула:

– Я поняла, в чем дело!

Прозвучало так уверенно, что я испугался: она что, действительно обо всем догадалась? Я чем-то выдал себя? Но Лорди сказала другое:

– Ты стесняешься, что вы небогато живете? Не переживай, это не имеет для меня никакого значения. – И она дотронулась до моего плеча, как бы в знак поддержки.

«Ах, если бы дело действительно было в этом», – мучительно подумал я.

Делать было нечего, мы уже стояли под окнами моей комнаты, и у меня не получалось придумать ни одного повода, который мог бы заставить Лорди развернуться и уйти. Конечно, можно было бы нахамить ей, мол, это вообще не твой дом, проваливай отсюда, но я дорожил нашими отношениями, они были мне необходимы.

Поэтому я, подняв руки как будто против собственной воли (все мое тело противилось этому движению), отодвинул приоткрытые рамы окна, освобождая нам путь в комнату. Единственный стереотип о Канаде, которому я нашел подтверждение, – дотошная законопослушность местных, поэтому здесь мне и в голову не приходило запирать окно перед уходом, оно было открытым всегда. Удобно, когда хочешь незаметно прошмыгнуть домой, минуя встречу с родителями (особенно если накурился), но сейчас, перед Лорди, это играло со мной злую шутку.

Я запрыгнул домой первым, затем, протянув руку, помог Лорди вскарабкаться наверх. Оказавшись в комнате, я бегло начал оглядывать окружающий хаос: книжные полки, письменный стол, наспех заправленная кровать, куча одежды на подоконнике и стульях – нет ли здесь чего-то, что может выдать нас, что может разоблачить странность моей семьи, выставить меня инаковым? Поверхностный осмотр несколько успокоил: комната выглядела обычной.

Лорди тоже оглядывалась, но больше для виду. Сев на мою кровать, она сказала:

– Иди сюда.

– Зачем?

Мы разговаривали шепотом, поддерживая иллюзию, что дома кто-то есть.

– Ну иди! – кокетливо настаивала она.

Я подумал: ну да, секс. Все, похоже, идет к этому. Я понял, что придется поддаваться, иначе от скуки Лорди начнет бродить по комнате, заглядывать в гардеробную и пытаться выйти в коридор.

Я, словно деревянный, сел рядом с ней, прямой и напряженный. Приняв мое напряжение за волнение, Лорди положила ладонь на мою коленку и погладила.

– Не бойся, – шепнула она.

Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку, и этот жест Лорди тоже восприняла по-своему, хихикнув:

– Первый раз?

– Да. – Хоть тут не соврал: с девушкой и правда первый.

– Не волнуйся, я буду подсказывать.

Она мягко развернула мое лицо к себе и поцеловала в губы – сначала мокро и настойчиво, это еще можно было терпеть, пока я не почувствовал язык, пытающийся пролезть между моими зубами. Я сжал их плотнее, чтобы сойти за дурачка. Понадеялся, что она решит, будто я совсем олух, и прервет поцелуй, но она, на секунду отстранившись, просто улыбнулась мне.

– Приоткрой рот, будет приятней.

Я уже знал, что это ловушка. Будет тошнотно, только и всего. Но приоткрыл – куда деваться. Со мной раньше уже такое случалось – с Глебом, с Яриком, даже с Артуром. Когда чувствуешь, что тебя вот-вот вырвет от отвращения, можно начать целовать шею – это не так противно, как губы, поэтому тошнота начинает спадать, а партнеру кажется, что ты в порядке, что ты нормальный, просто переходишь к следующему этапу.

Я проделал этот трюк с Лорди: она выдохнула, когда мои губы коснулись ее шеи, а правая рука, которой она обхватила мои плечи, впилась длиннющими ногтями в кожу – через рубашку, но все равно больно.

Я и не заметил, как мы оказались голыми, меня будто вырубало время от времени, я открываю глаза, и – ого! – на мне нет одежды, а потом снова – я открываю глаза, а она тянет мою ладонь к своей груди. Она направляла меня: где трогать, как, с какой силой, – думая, что я не понимаю всего этого, но я понимал, просто не хотел. Ничего не хотел.

Когда я оказался сверху, а она раздвинула подо мной ноги, в голове осталась только одна мысль: как я умудрился в это вляпаться?

Теперь, с ней, я мог понять все грани несовершенства человеческого тела – и мужского, и женского. Они отталкивали меня по-разному.

Мужчины были противны настолько же, насколько бывал противен себе я сам. Свое – оно, мне кажется, всегда роднее и понятней, поэтому чужое мужское тело, так сильно похожее на мое собственное, у меня получалось выносить лучше – оно было предсказуемым. Тем не менее я без труда мог объяснить его убогость: одно слово – член. Он выглядит смешно, когда расслаблен, но превращается в пугающий штырь, нанизывающий на себя человеческие тела, ломающий внутренний мир организма. Мужскому телу присуща отвратительность насилия.

Теперь, в одной постели с Лорди, я получил шанс узнать женское тело – мокрое и склизкое. Что могло быть хуже? Разве что сперма.

Я ненавидел слизняков, мокриц, жаб и любых существ, чья жизнедеятельность включала в себя влагу и слизь. На уроке биологии говорили, что отвращение дано человеку как защитный инстинкт, человеку несвойственно любить слизь, но по какой-то непонятной причине секс между людьми сопряжен со всякого рода вытекающей гадостью.

И вот я в Лорди, там склизко и мокро, я думаю только о том, как пойду в душ и проведу там не меньше часа, отмываясь от сегодняшнего дня, а она стонет подо мной и шепчет: «Только не кончай в меня», потому что у нас не было презервативов, а я хочу сказать: «Не волнуйся, единственное выделение, на которое я сейчас способен, – это рвота», но не говорю, потому что все еще стараюсь быть вежливым и добродушным.

Я чувствовал, как ее ногти вонзаются в мою спину, она зажмурила глаза и каким-то странным, не своим голосом требовательно заговорила всякие мерзости: глубже, сильнее, быстрее… Удивительно: из всего, что происходило, именно эти мелочи послужили виной тому, что случилось дальше: по моему горлу пробежала судорога, которую я безошибочно определил как рвотный позыв и, прервав наш контакт, отпрянул от Лорди как можно дальше.

Я сел на край кровати, меня не стошнило, но тело трясло мелкой дрожью – так сильно, что невооруженным глазом можно было заметить, как меня колотит. Зубы стучали – тоже громко, у меня не получалось это скрыть. Сердце – как на грани приступа.

– Ты в порядке? – Лорди мягко коснулась моей спины.

– Не знаю, – честно ответил я дрожащими губами.

– Ты такой чувствительный. Наверное, переволновался. – Она обняла меня за плечи. – Все в порядке.

Я подумал: она идеальна. Она не критикует, не смеется над неудачей, не дает почувствовать себя неловко. Она могла бы быть прекрасной девушкой для какого-нибудь нормального парня. Не для меня. Ее прикосновения были мне противны.

Я посмотрел ей в глаза и понял, что пора начать разговор, ради которого я все это и затеял. Слишком много пришлось перетерпеть – я заслуживал вознаграждения. К тому же теперь иначе просто нельзя, я доведен до предела, мне нужна была доза.

За неделю нашего общения я сотни раз прокручивал в голове варианты фраз, с которых можно было бы начать такой диалог.

«А ты пробовала траву?»

«А ты знаешь, что здесь легализована трава?»

«Что думаешь о людях, которые курят траву?»

Но теперь, когда я сидел голый на кровати, на грани нервного срыва, сдерживая тошноту, я понял, что у меня нет сил на пространные рассуждения. Я спросил прямо:

– Можешь купить мне травы?

* * *

В тот день Лорди покурила первый раз – сделала одну затяжку, закашлялась, вернула мне: «Какая гадость!» Я докурил.

Перед сексом с Лорди я всегда курил. Мне все еще не нравилось заниматься сексом, но теперь он казался забавным. «Это странно, это очень странно, есть в этом что-то нездоровое – засовывать пенис в человека», – шептал я Лорди во время секса и сам же смеялся от того, что говорю, и она тоже смеялась, не принимая мои слова всерьез.

Кроме курева, меня с ней ничего не связывало. После того как мы начали заниматься сексом, я чувствовал к Лорди только раздражение. Меня раздражало, как она говорит, как она смеется, как она смотрит, как она ходит. В каждом ее движении я видел сквозящую глупость, во взгляде – пустоту. Все наши разговоры сводились к ее подружкам, к ее одежде, к ее лаку для ногтей, к краске для волос («Как думаешь, мне пойдет розовый?»). Однажды я привел ее в Ванкуверскую галерею искусств, но не для того, чтобы обсуждать с ней мотивы индейской культуры в работах Эмили Карр – нет, на такой размах мысли я даже и не надеялся, – я просто хотел, чтобы она заткнулась. Я думал, в музее ей будет неудобно продолжать свою трескотню, но она, стоя перед картиной «Утром» Жозефа Каро, сказала:

– Знаешь, сиськи у этой дамочки как вымя у коровы.

– Да твои не лучше.

Я не ожидал, что отвечу вслух, я хотел только подумать. Лорди удивленно обернулась.

– Чего?

– Я пошутил.

– Шутки у тебя идиотские! – Она легонько ударила меня ладонью по плечу.

Мы пошли в следующий зал, где, судя по указателям, был представлен голландский золотой век, и, проходя мимо библиотеки, я заметил среди стеллажей знакомую фигуру – футболка с принтом, рваные джинсы, красные кеды. Голова чуть повернута в сторону, так что не заглянуть в лицо, и, если не видеть каждый день эти темные, чуть кудрявые вихры, можно и не узнать. Но я мог бы угадать Славу даже по шагам.

Черт, черт, черт. Нужно сохранять спокойствие. Сейчас мы просто пройдем мимо, и все.

– О, это что, библиотека? – тут же воскликнула Лорди. – Я про нее читала на сайте, тут около пятидесяти тысяч книг! Давай зайдем?

«Господи, ты даже Пушкина не читала, зачем тебе туда?» – зло подумал я, но сдавленно кивнул.

Я старался держать курс на дальние стеллажи и, ведя к ним Лорди, исподтишка, скосив взгляд, оценивал Славу: да, за хоккеиста его принять невозможно. Уже на подходе к разделу с выставочными каталогами я услышал в спину полувопросительное:

– Мики?

Ну все, делать нечего. Я обреченно обернулся. Слава стоял в нескольких метрах от нас, явно удивленный встречей. Бегло осмотрев его, я внутренне содрогнулся: крашеные ногти, губы блестят, как будто чем-то намазаны, на щеках тоже что-то радостно сияет, в правом ухе серьга-колечко.

Я буркнул Лорди: «Ща…» – и подошел к Славе. Недовольно посмотрел на него: мол, чего хотел?

– Я помешал свиданию? – улыбнулся Слава.

– Типа того, – проворчал я.

– Извини. Просто не ожидал, что ты ходишь по музеям.

– На моем месте любой бы пошел.

Слава посмеялся, расценив мой ответ по-своему.

– Пытаешься произвести впечатление?

– Ага.

– Это та самая девочка, из России? – Он едва заметно кивнул в сторону Лорди – она нас заинтересованно разглядывала.

– Ага, – снова сказал я.

– Красивая.

– Много ты понимаешь, – не очень вежливо ответил я.

– Ладно, – мягко сказал Слава, делая шаг назад. – Не буду мешать.

Я кивнул, тоже отступая от него, и вернулся к Лорди. Только тогда заметил, как быстро колотится сердце – будто бежал стометровку. Лорди, неприятно растягивая слова, спросила:

– А кто-о-о это бы-ы-ы-л?

– Знакомый.

Она хихикнула.

– Похож на гея.

Мне было неприятно, что она так сказала, но, если бы я начал спорить, это выглядело бы странно, поэтому пришлось согласиться.

– Да, что-то есть.

Мы дошли до голландского зала, где оказались в окружении темных мрачных карти: тревожные пейзажи и натюрморты, перемешанные с бытовыми ситуациями, минималистично развешаны по светло-розовым стенам, совсем неуместным для такой экспозиции. Я остановился напротив картины Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпа», и по правую руку от меня встали отец с маленьким сыном, не старше семи лет. Я, не таясь, начал их разглядывать: отец напоминал настоящего канадца с картинок про Канаду – этакий бородатый лесоруб в красной клетчатой рубашке. Конечно, такими псевдолесорубами давно полнились города и за пределами Канады, но в нем было что-то настоящее, подлинное – может, дело в бороде, длина и путанность которой указывали на нетронутость барберами. Никакой показушности, никакой эстетической выверенности, он будто шагнул сюда прямиком из леса, когда все остальные, похожие на него, выходили из «Старбакса».

Его сильные руки подхватили сына под мышки, мальчик с визгом взмыл в воздух, а затем очутился на отцовской шее. Я с жадностью вслушивался в их негромкий разговор («Пап, это что, труп?» – «Да, сынок». – «А от чего он умер?»), но до меня долетали только обрывки фраз.

Когда они развернулись, переходя к следующей картине я услышал, что они обсуждают маму:

– Она в сувенирной лавке. Сейчас вернется, и пойдем домой.

Я ярко представил эту женщину: с длинными каштановыми волосами (как у мальчика), едва заметными морщинками вокруг глаз, которые она все равно будет пытаться скрыть тональным кремом, пахнущую сладкими духами, обнимающую мягкими руками. Мягкие руки. Единственное, что я запомнил о своей маме, – это ощущение мягких рук, больше таких нет ни у кого – ни у Славы, ни у Льва. Я думаю, такие вообще бывают только у мам. У отцов крепкие большие ладони, совсем другие – они не годятся для того, чтобы гладить по голове или вытирать слезы.

Я смотрел вслед этим незнакомым людям – отцу и сыну – и ощущал зависть, изматывающую до слез. Хотелось плакать, хотелось бежать за ними и кричать: «Я тоже хочу домой!» Но я знал, что не найду дом там, куда они придут. Я не нахожу его там, куда сам возвращаюсь каждый вечер – в маленькую квартиру на Джепсон-Янг-лэйн. Куда бы я ни пришел, я не дома, и это, пожалуй, самое худшее в Канаде.

Лорди остановилась рядом со мной.

– О чем задумался? – спросила она.

Я повернул голову в ее сторону. Пряча слезы за натянутой улыбкой, произнес:

– О тебе.

Она разулыбалась.

– Ты такой милый!

Я вернулся домой в девятом часу вечера, зашел через дверь, а это со мной случалось не часто. Ваня, закинув ноги на спинку дивана и свесившись вниз головой, смотрел по телику «Я и моя тень» в оригинале. Лев, расположившись неподалеку в кресле, то и дело предпринимал безуспешные попытки усадить Ваню «нормально».

– У тебя сейчас кровь прильет к голове, скопится в мозгах, и они лопнут.

– Ты говорил, что у меня нет мозгов, – справедливо подмечал Ваня.

Слава, проходя из кухни в гостиную, прыснул, сказав, что Ваня в этом споре явно побеждает. Брат, внимательно посмотрев на Славу (настолько внимательно, насколько это было возможно из его положения), спросил:

– А что это у тебя на губах и щеках?

– Косметика.

– Зачем?

– Мне нравится. Разве плохо?

Я, шагнув в гостиную, мельком отметил:

– Ну, выдает…

– В смысле?

– В смысле, сразу понятно, что ты гей.

Слава сначала растерялся, не зная, что мне на это ответить. Потом усмехнулся.

– Не только геи используют косметику. Здесь полно парней, которые красятся.

– Да, – согласился я. – Голубых.

– Пожалуйста, говори «гей», а не «голубой», – попросил Слава. – И все, о чем ты пытаешься мне сказать, просто стереотипы.

– Но ведь они работают.

Помолчав, Слава спросил:

– Мики, а какая вообще разница?

Я вспомнил ту семью в художественной галерее: отца-лесоруба, его сильные руки, хватающие сына, их разговоры о маме – и серьезно ответил:

– Большая. Большая разница.

Почему-то у меня при этом дрогнул голос.