Читать книгу Окна во двор - Микита Франко - Страница 14

День, когда у Ваниной команды проходил первый футбольный матч, я запомнил на всю жизнь. Многие дни, недели и месяцы после мне будет сниться эта игра, хотя я никогда не любил футбол и теперь уже никогда не полюблю.

Это был настоящий организованный матч на стадионе нашей школы – все происходящее курировал тренер, он же судья, он же спортивный комментатор. На трибунах сидели зрители – в основном родители, друзья и одноклассники. Мы тоже там были, втроем. Лев не собирался идти, весь вечер накануне он рассуждал о том, что футбол – бессмысленное катание мяча по траве при помощи ног. «Жуть как интересно», – мрачно заключал он в конце этих размышлений. Слава, выслушав его, негромко, но настойчиво произнес:

– Для Вани это очень важно.

Иногда что-то случалось между ними – интонации или взгляд, секрет которых был понятен только Славе, и это вдруг срабатывало, смягчало пуленепробиваемую броню Льва. Следующим утром мы пошли на матч вместе.

Ваня бежал вприпрыжку впереди нас, взахлеб рассказывая что-то про аут, бетон, мертвый мяч…

– Бетон? – переспрашивал я.

– Это такая техника защиты ворот.

– А ты вообще кто? – вдруг спросил Лев. – Нападающий, защитник, кто там еще бывает…

Слава укоризненно посмотрел на него.

– Он вратарь.

– Да, да, да, – радостно поддакивал Ваня. – Но бетон – это техника не вратаря, а остальной команды, когда они подтягиваются к штрафной линии, чтобы…

Я отключился – мне было не очень интересно. Штрафная линия эта, знать бы еще, как она выглядит.

На подходе к школе мы разделились: Ваня заторопился в раздевалку, мы – на трибуны. Издалека я увидел его команду, и тех ребят – «черномазых», как сказал про них Лев, – тоже разглядел. Ваня махнул им рукой, они помахали в ответ – никакой враждебности в этом не чувствовалось. Я даже подумал, что здесь одна из тех странных пацанских ситуаций: сегодня вы деретесь, завтра – лучшие друзья. Я еще в начальной школе замечал, что в мальчишеской дружбе черт разберет, на какой стадии отношений вы сегодня.

Ваня, прежде чем примкнуть к остальным ребятам, выставил перед собой руку со сжатой ладонью.

– Дай кулачок, – попросил он меня.

– Держи лучше по лбу. – Я отвесил ему легкий щелбан.

Он обиженно цыкнул и опустил руку. Разворачиваясь и уходя от него на трибуны, я еще не знал, что никогда не смогу простить себе этой сцены.

Мы разместились в четвертом ряду, я сел между родителями, а по бокам от них не было никого. Ближайшие к нам зрители – с пятого ряда, по диагонали – тоже оказались гей-парой. Они закрепили на пустых сиденьях перед собой радужный флаг, и я пихнул Славу в бок, показывая на это.

– А почему мы такой не принесли?

– Потому что мы нормальные люди, – ответил Лев, хотя я спрашивал не его.

Я отвернулся от них, задумавшись, почему они вообще сюда пришли. Не иначе как среди игроков есть их ребенок. В команде Вани? В противоположной? Чем больше я об этом думал, тем страннее мне казался инцидент с дракой из-за нашей семьи. Если это так привычно здесь, если Ваня даже не единственный ребенок из гей-семьи на этом поле, с чего бы кто-то стал бить именно его?

Форма Ваниной команды была красного цвета, а команды соперника – синего. Но Ваня был одет в зеленое, потому что он вратарь, вот такие футбольные причуды. Я почти не следил за игрой. Мяч сюда, мяч туда, даже с четвертого ряда фигурки игроков казались слишком мелкими, а мяч – и того мельче, чтобы я мог понимать, что происходит. Хорошо, что Ваня всегда стоял на одном месте, иначе я бы не уследил за ним на поле.

Оставив попытки понять правила игры (ну, кроме того, что мяч пинают и не трогают руками), я начал следить только за Ваниными воротами: расстраивался, если к ним подбирались поближе, и радовался, когда Ваня отражал удары. При таком подходе смотреть сразу стало интересней.

В Ванины ворота мяч забили два раза, а в ворота соперника – три, это вроде как круто, но от Вани не зависело, поэтому наблюдать за этим было скучно.

Спустя полтора часа тренер, он же судья, он же спортивный комментатор, дунул в свисток и что-то показал руками, и красные фигурки радостно побежали к воротам, в сторону Вани, начали прыгать на месте и обниматься.

– Что происходит? – спросил я у Славы.

На нашем со Львом фоне Слава выглядел просто футбольным гуру.

– Они победили, – ответил он.

– Уже все?

– Да, прошло два тайма по сорок пять минут.

Я посмотрел на поле – Ванина фигурка терялась среди толпы остальных детей. Мы со Славой договорились подождать, пока на трибунах рассосется толпа, а на поле станет поспокойней, но услышали голос Льва:

– Ворота упали.

– Чего? – Я обернулся, когда по правую руку уже никого не было – Лев спускался к полю.

Я посмотрел вперед – там, где только что была красная куча-мала из радостных детей, теперь был тревожный гам, ребята отпрянули друг от друга и замерли, будто игрушечные солдатики, выставленные на поле.

Место слева тоже опустело, Слава заторопился на поле, и только я, как заторможенный, вцепился в пластиковое кресло под собой. Вокруг меня тревожный поток взрослых спешил спуститься с трибун, то и дело спрашивая друг у друга: «Ты видишь, что там? Бредли в порядке? Ты его видишь?» Мне не нужно было ничего спрашивать, чтобы понять, что Бредли в порядке. Я знал, заведомо точно знал, что эта беда, влетевшая как камень в окно, ударила по нам.

Я опомнился, рывком поднялся со своего места, тоже побежал на поле. Мне не хотелось туда бежать, я хотел как можно дольше продлить эту неизвестность, дающую право на надежду: «Может, все-таки не он». Но я побежал, потому что это было непростительно трусливо.

Быстро пройдя взглядом по спинам взрослых и не найдя среди них своих родителей, я окончательно убедился, что беда случилась именно с Ваней – значит, они там, внутри кольца толпы, возле него. Поперек мыслей застыла фраза Льва «Ворота упали» – и еще, непонятно откуда, почти что энциклопедическая информация: «Футбольные ворота весят больше ста килограмм». Господи, зачем я вообще об этом знаю?

Я пробивался через теплые, липкие, взмокшие на жаре тела, даже забывая думать об отвращении, какое всегда со мной случалось при таком тесном контакте. Оказавшись в первом ряду этого круга, я увидел картину, на секунду вернувшую меня в детство: такая же толпа и давка на проезжей части, автобус, сбитая женщина и Лев – супергерой. Теперь, склонившись, он сидел над Ваней, а чуть в стороне лежали те злосчастные ворота, некстати напоминавшие своей формой гроб.

«Что случилось?» – вопрос, доносившийся со всех сторон, его задавал каждый подоспевший к месту событий.

– Он прыгнул на ворота, – поясняли мальчики из команды. – Повис, как на турнике, и они перевернулись.

И каждый считал себя самым умным, отвечая:

– Надо позвонить в 911.

– Уже позвонили, – отчитывался хор голосов.

Родители тем временем проживали другую жизнь, отдельную от праздного любопытства толпы. Лев зажал два пальца на тонкой Ваниной шее, а Слава выжидающе смотрел на него. Я опустился рядом с ними на колени.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Слава.

– Не могу нащупать пульс.

– Так, может, его нет?

– Может.

– И что делать?

Он отодвинул Ванино веко, посмотрел на зрачки, затем велел Славе помочь снять с Вани футболку. Он все делал быстро, но я не мог отделаться от ощущения, что все действия Льва сквозят неуверенностью.

Дальше последовала сцена, которую до этого я видел только в кино, – десятки нажатий на Ванину грудную клетку, от которых его тело трепыхалось, как кукольное. Я притянул колени к груди и отвернулся, чтобы не смотреть, – тут же наткнулся взглядом на толпу зевак. Они сочувственно глазели на нас, держась при этом на расстоянии – как будто несчастье заразно.

Я слышал, как родители переговариваются:

– Не получается?

– Нет.

– И что делать? – опять спрашивал Слава.

Лев не ответил, но по гулкому звуку, похожему на удары, я понял, что он продолжил давить на грудную клетку.

Машина скорой помощи въехала прямо на поле. Мне казалось, прошла целая вечность, но, когда я глянул на часы, удивился: три минуты. Машина скорой была похожа на желтый грузовик с квадратным кузовом. Я знал, что в России желтый – это цвет реанимации. Здесь, наверное, тоже.

Медицинская бригада – двое врачей (фельдшеров?) мягко отодвинули Льва от Вани. Молодые ребята с носилками в два слаженных действия погрузили Ваню в машину – там, как я увидел мельком, целая больница с аппаратами, проводами, трубками и экранами. Я представил, как доктора возьмут дефибрилляторы и будут бить Ваню током: бз-з-з – разряд.

Наверное, это они и делали, я не смотрел – смотрели родители, Слава стоял у левой двери, Лев – у правой. Какое-то время, наверняка недолгое, но показавшееся мне невыносимо длинным (я удивлялся, как еще не наступил вечер), была напряженная тишина. В машине что-то происходило, но я зажал уши и закрыл глаза.

Потом Слава сказал:

– Завели.

Я отнял ладони от ушей – мне послышалось?

– Что? – переспросил я.

– Сердце завели.

– Значит, бьется?

– Да.

Слава расслабился и часто задышал, как после бега. Из скорой высунулся парень в синей форме и спросил, кто поедет с мальчиком.

– Я, – выдохнул Слава и посмотрел на Льва. – Ты поедешь?

Тот покачал головой.

– Почему? Ты же врач.

Лев пожал плечами.

– Какой от меня здесь толк?

Я поднялся с травы, подошел к родителям, попросил:

– Пусть побудет со мной.

Почувствовал, что тоже тяжело дышу, а в ногах – противная ватность. Но, даже несмотря на это, побыть нужно было не со мной, а со Львом. Никогда раньше я не видел его таким потерянным.

Слава кивнул, поднимаясь в машину.

– Держи в курсе, – попросил я.

– Конечно.

Парень в синем захлопнул перед нами двери. Машина разразилась сиреной, тронулась с места и, сигналя расступающимся зевакам, помчалась по идеально выстриженному газону.

Мы со Львом шли домой пешком, и всю дорогу он рассуждал:

– Первая медицинская помощь – это элементарно. Этому в школе учат. Не надо быть врачом, чтобы суметь ее оказать.

– Ты же оказал, – мягко замечал я.

– Нет, это они ее оказали, а у меня ничего не получилось.

– У них была оборудованная машина, а у тебя – только ты сам. Ты же сделал все правильно.

Зря я это сказал. Задумавшись, Лев тут же выдал новую порцию самобичевания:

– Нет, не все. Ему надо было поднять ноги, а я забыл, даже не подумал об этом, хотя это очевидно, это красным шрифтом прописано во всех этих памятках про первую помощь…

– Ну хватит, пап, – перебил я. – У тебя что, всегда всем получалось помочь?

Лев согласился:

– Нет. Но я всегда действую по протоколу: делаю это, это и это, и, если не помогло, значит, ничего не зависело от меня. А здесь… Я как будто вообще не знал, что такое протокол. В голове каша, что и за чем делается – не помню. А от понимания, что не помнишь, теряешься еще больше и совсем не знаешь, что делать.

Его откровенность растрогала меня почти до слез: мне было и жалко его в этом смятении, и радостно, что он наконец-то заговорил о чувствах, и страшно, потому что случилось страшное, и что теперь дальше – неизвестно. Я проговорил:

– Спасибо, что поделился.

Это была какая-то неправильная фраза. Потому что, услышав ее, Лев глянул на меня исподлобья и пошел вперед, на расстоянии, опять отгородившись от всех в своей раковине.