Читать книгу Истории для кино - Наталия Павловская - Страница 6

МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА

Юбилей новоиспеченного народного артиста СССР Леонида Осиповича Утесова продолжается. Зал уже расслабился – ведь главное событие, которого все так напряженно ждали перед началом торжества, наконец-то произошло. И дальше все покатилось по наезженной юбилейной колее: официальные поздравления и дружеские приветствия, объятия и поцелуи, подарки и цветы.

Юбиляр, сидя в кресле, декорированном под трон, принимает поздравления, выслушивает приветствия, морщится от слишком высокопарных слов и перебивает особо велеречивых поздравлянтов. Вокруг его кресла-трона уже целая полянка цветов. Чуть позади него за столиком, где накапливается гора подарков, сидит Дита.

– А сейчас, – объявляет ведущий Иосиф Туманов, – сюрприз для юбиляра!

На сцене появляются пожилые мужчины с инструментами в руках. Все – в клетчатых джемперах и светлых брюках по моде тридцатых годов.

Утесов взволнованно, еще не веря своим глазам, вглядывается в лица гостей. Ведущий подтверждает, что глаза его не обманывают.

– Да-да, Леонид Осипович, это они – ваши коллеги из Ленинграда, ветераны «Теа-джаза»!

Ну, конечно же это они – совсем седой Трубач, по-прежнему тощий, но чуть сгорбившийся Скрипач, такой же солидный и строгий, практически не изменившийся Пианист, сильно растолстевший, но все равно узнаваемый по улыбке в тридцать два – наверно, уже искусственных – зуба Саксофонист… А чтобы уж совсем не оставалось никаких сомнений, музыканты приветствуют юбиляра своими инструментами: Трубач смеется на трубе, Саксофонист вздыхает саксофоном, Скрипач поет скрипкой…

Утесов и Дита обнимаются, целуются с друзьями. Юбиляр смахивает слезу.

– Хлопчики, какие же вы молодцы! Приехали…

– А ты думал зажать банкет? – усмехается Пианист.

Тромбонист подходит к микрофону:

– Мы долго думали, Лёдя, что тебе подарить. Но у тебя все есть, да уже и мало чего надо в нашем возрасте…

– Шо ты примазываешься к моему возрасту, пацан! – возмущается Утесов.

Все смеются. Тромбонист продолжает:

– В общем, мы решили подарить тебе то, что ты любишь больше всего на свете…

– Диточка, спокойно! – подмигивает Скрипач. – Это не то, что папе запретил доктор.

– Не порть мне ребенка! – немедленно парирует Утесов.

– Короче, – продолжает Тромбонист, – Мы знаем, Лёдя, что больше всего на свете ты любишь нашу с тобой музыку. Хорошую музыку! И мы дарим тебе – хорошего понемножку…

Тромбонист дает отмашку своим тромбоном, и ветераны «Теа-джаза» начинают попурри из старых песен. А на лице Утесова – целая гамма чувств, вызываемых той или иной мелодией.

«Легко на сердце от песни веселой» – и появляется бодрая улыбка.

«Как много девушек хороших» – и взгляд становится лирическим.

«Одессит Мишка» – и сурово углубляется морщина меж бровей.

А когда звучат лихие «Бублички», взгляд Утесова туманится воспоминаниями…

УКРАИНА, 1911 ГОД

По разбитым сельским дорогам тащится караван цирка Бороданова – под аккомпанемент бесконечного дождя и песенки, которую напевает, болтая ногами на одной из тяжело груженых подвод, Лёдя:

Мускулистый бритоголовый силач Яков Ярославцев резко обрывает песню Лёди:

– Заткнись!

Да, отношения у них не сложились сразу. Хотя совершено не понятно почему.

Вот уже месяц бородановский цирк колесил по украинским селам, молдавским поселениям, татарским и еврейским местечкам, разбивая свой шатер-шапито на рыночных площадях и по мере сил развлекая местную публику

А публики в шапито набивалось немало – особенно детей. Ну, и взрослые, конечно, тоже: простые селянки с живыми румяными лицами, в пышных цветастых юбках и кофтах, манерные дамочки – учительницы и продавщицы, модистки в шляпках с вуальками и кружевных перчатках, мужики в косоворотках и начищенных сапогах, местные франты в клетчатых пиджачках и даже с тросточками… Вся эта разношерстная публика одинаково радовалась, веселилась, хлопала, свистела и дружно лузгала семечки, несмотря на грозное предупреждение Бороданова перед началом программы, что семечки категорически запрещены.

Бороданов – не только хозяин цирка, но и шпрехшталмейстер, объявляющий номера. Номеров было немного, но были они неплохие: жонглеры – два крепыша, акробаты-велосипедисты, конные наездники, силач Ярославцев…

Ярославцев действительно был силачом. Он запросто выжимал штанги, легко играл пудовыми гирями и, запрягшись в телегу, катал на себе чуть ли не всю детвору, набившуюся в шапито.

А Лёдя – мастер все руки и старший куда пошлют: немножко акробат, немножко жонглер, рыжий клоун, зазывала публики, а в свободное от всего этого время убирал манеж и ухаживал за лошадьми.

Так что, казалось бы, у Ярославцева и Лёди – у каждого свое дело, своя жизнь, и делить им нечего. Но нет, была, была в цирке очаровательная, семнадцатилетняя, ну просто куколка – белокурая и с голубыми глазками – дрессировщица собачек Любаша. Она-то и стала пока что еще не очень явным, но уже явно созревающим яблочком раздора силача и клоуна.

Вот и сейчас из-под вороха циркового тряпья, лежащего между Ярославцевым и Лёдей, высовывается ангельская головка дрессировщицы, а вслед за ней выныривают мордочки собачонок.

– Скоро приедем? – спрашивает Любаша.

– А хрен его знает! – ворчит Ярославцев. – По такой-то дороге…

Лёдя улыбается девушке:

– Но вообще-то уже недалеко.

А Ярославцев опять ворчит:

– Спи, спи, егоза… Когда спишь, не так жрать хочется…

– Я не голодная, – заверяет Любаша.

– Ну да, птичка-невеличка, – усмехается силач. – Зернышко в день – и сыта!

Любаша грустно смотрит в серое небо:

– Когда уже этот дождь закончится…

С передней подводы спрыгивает Бороданов, дожидается силача и Лёдю с Любашей, подсаживается к ним.

– Скоро село большое будет, там станем.

– В дождь плохо шатер ставить, – продолжает ворчать Ярославцев.

– Зато публике в такую погоду – только в цирк ходить, – заверяет Любаша.

– До цирка еще дойти надо, – вздыхает Лёдя. – А тут можно в болоте утонуть!

Телега спотыкается и застревает в глинистой колее. Все с немым укором смотрят на Лёдю. Тот виновато оправдывается:

– А я чего… Я просто сказал…

– Сказал – накаркал! – рычит Ярославцев.

Силач спрыгивает в грязь и берется за край подводы. Лёдя хочет помочь, но силач отмахивается от него.

– Отойдь! Еще опять чего-нибудь сглазишь!

Поднатужившись и крякнув, Ярославцев вытаскивает подводу из грязи. Любаша восхищенно хлопает в ладоши. Лёдя ревниво косится на богатыря.

Телега трогается, Ярославцев усаживается рядом с Любашей. Хочет сесть и Лёдя, но силач сталкивает его.

– И без тебя подвода в грязи топнет! Давай на бородановскую…

Лёдя, стиснув зубы, догоняет первую подводу. Бороданов протягивает ему руку, помогая залезть, оглядывается на Ярославцева и усмехается в усы:

– Вот так-то… Это – цирк. А ты как думал?

Вместо ответа Лёдя тоже вдруг улыбается и показывает на светлеющий горизонт:

– Уже, кажись, развидняется!

И верно, непогода сменилась солнцем. На площади большого селения, посреди ярмарки, развернут балаган, к нему со всех сторон стекаются ручейки зрителей.

Лёдя работает на раусе – дощатом помосте у входа шапито. Одетый в клоунский наряд, он зазывает публику.

– Господа почтенные, люди отменные! Билеты берите – к нам заходите! Удивляйтеся! Наслаждайтеся! Чем больше за билет заплатите, тем лучше артистов увидите!

Народу шустрый Лёдя нравится, публика заходит в балаган. А на ярмарке – своя жизнь: крупная девица меряет шаль, хозяин лавки ужом вьется вокруг нее. Оборванный воришка стащил товар с прилавка. Торговка вопит, мужики ловят воришку, отвешивают ему тумаки. И над всей этой суматохой – праздничный зазывный голос Лёди:

– Кто в цирк к нам зайдет, веселье того ждет! Спешите, спешите, нос не воротите! Последний билет – свободных мест нет! Кто в цирк не пойдет – тот от зависти помрет!

Балаган переполнен. Зрители от мала до велика не только лузгают семечки, но и что-нибудь, да то едят – орехи, пироги, конфеты, леденцы. И все – и стар, и млад – с одинаковым детским нетерпением глядят на арену.

Наконец появляется Бороданов во фраке и цилиндре:

– Многоуважаемая публика! Сейчас перед вами выступит всемирная звезда – от Японии до Каледонии! Только этот чемпион поднимает рекордный вес! Вам крупно повезло: проездом из Парижа в Херсон – Яков Ярославцев! Встречайте!

Публика встречает Ярославцева – в черном трико – щедрыми рукоплесканиями. Двое ассистентов из последних сил волокут к силачу гири. Силач разминается, демонстрируя публике внушительные мускулы. Потом легко и ловко жонглирует пудовиками. Потом гнет на своей шее железную кочергу. Публика восторженно ахает, взволнованно затихает и снова ахает.

На арене опять появляется Бороданов:

– Уважаемая публика! Может быть, среди вас тоже есть силачи? И может быть, кто-то желает померяться силами с чемпионом Ярославцевым? Победителю приз!

Лёдя в клоунском наряде выносит рыжего петуха и обходит с ним арену по кругу, заводя публику:

– Кто поборет русского богатыря, тому достанется этот французский петух! Он занял первое место на всемирном конкурсе певчих петухов! Все куры от него в безумном восторге!

В рядах публики какая-то возня, и наконец, подталкиваемые соседями-болельщиками, на арену выбираются трое крепких мужиков. Ассистенты Ярославцева устанавливают на арене столик, и начинается то, что нынче именуется «армрестлинг» – соревнование на руках.

Ободряющие крики публики не помогают отважным мужикам – Ярославцев легко укладывает на столик руку одного, второго и третьего. Под конец они уже все втроем наваливаются на одну руку силача. Но он укладывает и троих.

Публика смеется над посрамленными мужиками, возвращающимися на свои места.

А Лёдя дергает петуха, тот бьет крыльями и кукарекает.

– Ага! Обрадовался! Он не хочет расставаться со своим хозяином! Господин Ярославцев – не только самый сильный, он еще и самый добрый – очень любит птиц и детей!

Лёдя с петухом убегает за кулисы. А на арену ассистенты выкатывают телегу, в нее набивается множество детишек, а одного пацанчика силач усаживает на свою шею и катает всю эту братию, гикая и посвистывая, как извозчик.

Публика ревет от восторга.

На заднем дворе балагана Лёдя кормит с ладони петуха.

Из зала еще доносятся овации. Возвращаются ассистенты, с трудом волокущие по земле пудовые гири Ярославцева. Потом появляется и сам богатырь, утирая пот полотенцем. При виде Лёди он ухмыляется:

– Смертельный номер – «Укротитель петуха»!

Лёдя, не реагируя, бросает остаток зерен наземь, отходит в сторону, к лошадям, и принимается расчесывать им гриву. Но силач не отстает:

– О, это еще лучше! Аттракцион «Лошадиный цирюльник»! Публика всей Касриловки будет рыдать от счастья!

Лёдя стискивает зубы, но продолжает молчать.

Довольный петух вальяжно расхаживает по земле, поклевывая упавшие зерна. Ярославцев спотыкается об него, пинает петуха, тот возмущенно орет, силач орет еще громче:

– Нынче же тебя сварю!

Ярославцев уходит. А с арены доносится голос Бороданова:

– Гвоздь сезона! Для изящных дам и солидных кавалеров! Для почтенных родителей и очаровательных детишек! Мировая знаменитость, мисс Лав Бьютифул! И ее несравненные королевские болонки!

Лёдя оставляет лошадей и убегает в шапито.

На арене – тоненькая прелестная Любаша в облаке голубого кружева и розовых ленточек. Вокруг нее такие же нарядные, в кружевах и ленточках, кудрявые собачонки. Любаша чарующим голоском приветствует зрителей:

– Здравствуйте, многоуважаемая и многолюбимая публика! – Она взмахивает рукой – собачки послушно рассаживаются по тумбам и кланяются. – Мы приветствуем вас на нашем королевском балу!

Собачки, все, кроме одной, соскакивают с тумб и попарно, опершись друг на друга передними лапками, кружатся на задних по арене. Публика даже не аплодирует, а, затаив дыхание, не отрывает глаз от этого чуда.

Любаша подходит к оставшейся на тумбе собачке:

– Милая принцесса, а почему вы не принимаете участия в нашем торжестве?

Собачка горестно воет.

– Что вы говорите! Вам не пишет принц? Какой ужас! И сколько же дней от него нет весточки?

Собачка отрывисто лает пять раз.

– Сколько-сколько? Я не поняла…

Любаша оборачивается к другой собачке:

– Зизи, ты расслышала, сколько дней принц не пишет Мими?

Собачка бежит к разложенным на арене карточкам с цифрами, хватает и приносит в зубах цифру «5». Любаша демонстрирует карточку зрителям. Тут-то они, наконец, разражаются аплодисментами.

И Лёдя, влюбленно наблюдающий за номером Любаши в щелочку занавеса, тоже бурно аплодирует.

А Любаша печально восклицает:

– Ах, неужели уже целых пять дней принц не пишет Мими!

Несчастная Мими спрыгивает с тумбы и падает на арену вверх лапками.

– Ох! Принцесса в обмороке! Доктора! Скорее!

Выбегает собачка в колпачке с красным крестом. Она обнюхивает Мими, трогает ее лапой, садится рядом и скулит. Любаша огорчается:

– Вы ничем не можете помочь? Только весточка от принца может спасти ее?

Любаша театральным шепотом обращается к другой собачке:

– А может быть, нам удастся успокоить ее маленькой хитростью?

Собачка хватает в зубы кисть, подбегает к листу бумаги и водит по нему кистью. Любаша показывает зрителям нарисованное собачкой большое сердце. Сердца зрителей тронуты – они взволнованно аплодируют.

И конечно, сердце Лёди, аплодирующего у занавеса, покорено навеки.

Любаша подает сердечную весточку все еще лежащей без чувств Мими.

– Милая принцесса, вам письмо от принца!

Мими вскакивает, радостно обнюхивает бумагу, возмущенно лает и разрывает фальшивку в клочья.

– О, простите, принцесса, простите! – умоляет Любаша. – Ваше сердце подсказывает вам, что это не настоящее письмо принца?

Мими задирает голову и грустно воет. Все собачки подсаживаются к ней и подхватывают ее печальную песню. Но тут на арену выскакивает лохматый барбос с золотой короной на голове, подлетает к Мими, лижет ее мордочку, она ласкается в ответ. Все собачки радостно визжат. «Принцесса» вскакивает на спину «принца» и счастливая парочка совершает круг почета по арене.

Публика чуть ли не рыдает.

И Лёдя у занавеса, похоже, готов пустить слезу восторга и любви.

Но из мира грез его вырывает за шиворот тяжелая рука Бороданова.

– Что тут торчишь? А кому одеваться на выход!

В закутке между ящиками и декорациями Лёдя переодевается из клоунского наряда в гимнастическое трико.

Впархивает ангелочек Любаша. И, ничуть не смущаясь присутствием Лёди, освобождается от кружев и ленточек. Лёдя замер и уставился на Любашу. Она улыбается:

– Что это вы подглядываете?

– Я не подглядываю!

– Подглядываете-подглядываете… А не рано ли вам на девушек смотреть?

Лёдя поспешно привирает, чуть дав от волнения петуха:

– Мне… двадцать лет… уже!

– Двадцать? – Любаша смеется. – Что, плохо кормили – такой мелкий вырос?

Лёдя совсем теряется, но его выручает крик Бороданова:

– Лёдька, чертово семя! На арену!

Лёдя, на ходу втискиваясь в рукава трико, убегает.

Он работает номер акробата-гимнаста: серия кувырков, стойки на руках, прямые и обратные сальто, проходки колесом на руках. Мужчины к этому довольно равнодушны. А женщинам симпатичен ловкий юноша, они переглядываются, шепчутся и хихикают, указывая друг дружке на Лёдю.

А он уже на трапеции. Раскачивается, взмывает к потолку, отрывается, делает сальто-мортале, летит вниз. Зрительницы в искреннем испуге зажимают рты ладошками. Но Лёдя успевает в последний миг ухватиться за трапецию. И женщины облегченно аплодируют. Одна темпераментная юная селянка даже вскакивает с места, но строгая мамаша дает ей по заднице, на которую темпераментная и приземляется вновь.

Лёдя продолжает совершать прыжки, кувырки, сальто, фляки. Раскланиваясь после каждого трюка, он косит глазом в сторону закрытого занавесом форганга: не наблюдает ли за его подвигами Любаша. Но в проеме занавеса сидит и широко зевает лишь ее лохматый барбос-«принц».

И снова дорога. Тащится обоз с цирковым скарбом.

Лёдя спрыгивает с первой бородановской подводы бежит назад – к подводе, на которой сидят Любаша и Ярославцев. Силач грозно сводит мохнатые брови. И Лёдя не решается подсесть на его подводу, а просто идет с ней рядом, достает из кармана пряники, ломает на кусочки, угощает ими благодарно повизгивающих собачек и преданно поглядывает на Любашу.

Девушка улыбается Лёде – доброжелательно, но довольно равнодушно. А силач зашивает портновской иглой атласную туфельку Любаши и сердито зыркает на Лёдю.

Циркачи раскинули свой шатер на площади очередного городка. Лёдя работает уже не просто акробатический, а еще и музыкальный номер: кувырки, сальто и стойки на руках он перемежает с игрой на развешанных по арене бубнах, балалайках, трещотках и даже обычных бутылках. Да плюс к тому на руках и ногах Лёди – браслеты с бубенцами, которыми он тоже умудряется вызванивать если не мелодию, то хотя бы ритм.

Теперь уже Любаша восхищенно смотрит на него из-за кулис. К ней подходит силач Яков.

– Любуешься на своего конюха?

– Он не мой! – вспыхивает Любаша. – И он не конюх.

– Ага, ну да, старший клоун младшего подметалы!

Презрительно сплюнув, Яков уходит. Любаша огорченно всхлипывает.

Лёдя после номера вылетает за кулисы и при виде Любаши сияет.

– Видала, как я… – Он осекается, заметив ее слезы. – Что с тобой? Кто обидел?

– Да не обидел, а цепляется… Чего он – мы же с тобой просто друзья…

Лёдя осторожно утирает пальцами ее слезы.

– Конечно, друзья… Навеки! И я тебя никогда не обижу…

Любаша благодарно улыбается.

Лунной ночью Лёдя собирает в поле цветы, бережно складывает их в букет.

С этим букетом он подходит к отгороженному декорациями закутку, нерешительно топчется у входа. Вдруг оттуда раздаются шум борьбы и голоса:

– Яков Петрович, миленький, не надо… Ну, отпустите меня, ну, Яков Петрович! – жалобно просит Любаша

– Тихо, глупая! – бубнит Ярославцев. – Тихо, тебе ж лучше будет!

– Ну, пожалейте, ну не надо! – Любаша уже плачет в голос.

Лёдя не выдерживает и врывается в закуток.

Там на убогих цирковых матах Ярославцев ломает Любашу. Лёдя без лишних слов лупит его букетом по спине.

– Ах, сморчок! – удивленно и легко, как от мухи, отмахивается Яков. – Ты откуда нарисовался?

– Скотина! Не трогай ее!

– А-а, ты сам намылился ее потрогать? Хрен тебе!

Силач ударом кулака отправляет Лёдю в нокаут.

– Не надо, Яков Петрович! – умоляет Любаша. – Он тут случайно… он нечаянно…

– А за нечаянно бьют отчаянно!

Яков снова замахивается на Лёдю, но тот, обученный на Молдаванке французской борьбе, ловко уходит от удара и наносит свой удар. На стороне Якова – сила и масса, а у Лёди – умение и ловкость. Драка идет яростно: падают декорации, разлетается реквизит, плачет Любаша, визжат ее собачки.

Лёдя уже выдыхается, силач явно побеждает, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы от перевернутой ими в драке керосиновой лампы не загорелась декорация. Бойцы прекращают схватку и вместе с Любашей бросаются гасить огонь.

Утром Ярославцев и Лёдя стоят перед Бородановым.

– Кто зачинщик? – громыхает хозяин. – Ты, Яков?

Силач лишь презрительно сплевывает.

– Ты, Лёдька?

Лёдя тяжко вздыхает.

– Молчишь? Ну-ну… Сдается мне, Яков Петрович – мужчина солидный, не стал бы тебя попусту задирать?

Лёдя сохраняет упорное молчание.

– Из-за чего хоть подрались? Пигалицу эту, что ли, не поделили? – Бороданов ухмыляется. – А чего там делить – пшик один!

Тут уж Лёдя не выдерживает, вступается за честь любимой:

– Она не при чем! Просто мне его рожа не нравится! И я ему дал в эту рожу! Первый дал!

Бороданов удивленно смотрит на Лёдю. Не меньше удивлен наглостью юнца и Ярославцев.

– Ладно, – Бороданов указывает на фингал под глазом Лёди. – Ты первым дал и вторым схлопотал. Так что вы квиты… Миритесь!

Силач нехотя, но все же протягивает руку Лёде. А юноша прячет свою руку за спину:

– Мириться с этим… Ни за что!

Бороданов свирепеет:

– Смуты не потерплю! В цирке все должны быть – во как! – Хозяин сжимает кулак и трясет им в воздухе. – А ты… Сопляк с гонором! Прочь отсюда! Вон!

Одинокий Лёдя сидит на холме и, опустив подборок на прижатые к груди колени, печально наблюдает, как внизу по дороге удаляется цирковой обоз. Без него.

Когда обоз скрывается за поворотом дороги, Лёдя встает, подхватывает узелок со своими убогими пожитками и решительно направляется по пыльному избитому колесами шляху в том направлении, куда уехали циркачи.

Он будет идти долго и упорно, оборванный и голодный. Ночевать там, где застанет ночь. Есть то, что заработает своим актерским умением. Но он будет идти и идти, он не остановится, пока не догонит цирк, где его Любаша.

Украинское село.

В прокуренном трактире на базарной площади Лёдя с чувством выводит задушевную украинскую песню:

Нетрезвые посетители трактира слушают, роняют слезу, требуют еще выпивку.

А Лёдя заливается печальным соловьем:

Денег за выступление Лёде не платят, просто кормят на кухне. Лёдя уминает за обе щеки шмат сала с хлебом. А пышная хозяйка трактира сочувственно наблюдает за ним, подперев ладонями пухлые щеки.

– Молодець, як гарно спиваешь! Сьогодни я горилки вдвое бильше продала! – Она проводит пухлым пальцем по выглядывающей из-под рубашки ключице Лёди. – Тонесенький ты, наче херувимчик!

Лёдя невольно ежится, застегивает ворот рубахи и отодвигает еду.

– Спасибо большое!

– Та ешь, ешь еще… А то оставайся насовсем, я буду тебе кормить, поить, ласки свои дарить… А ты мени тильки спивать будешь!

– Нет-нет, – Лёдя отстраняется от пышущей жаром хозяйки и бормочет: – Мне надо… ну, идти… дальше надо…

Ночует Лёдя под обрывом морского берега, прямо на песке, укрывшись какой-то рваниной. Он спит, и снится ему прекрасная Любаша – в пенных кружевах и розовых ленточках. Да и сам Лёдя ей под стать – в сверкающем блестками и звездочками трико.

Они вдвоем летают на трапеции под куполом, а собачки пляшут внизу на арене. Лицо Любаши приближается в полете к его лицу, оба прикрывают глаза, их губы тянутся друг к другу.

Но на арене появляется силач Ярославцев с брандспойтом. Он направляет его на влюбленных, и брандспойт мощной струей воды сбивает их с трапеции.

Лёдя падает на опилки манежа и… просыпается. Брандспойт… нет, просто реальный дождь поливает его, как из ведра. Над морем сверкают молнии.

Молдавское село.

В отличие от грустной украинской песни, молдавская песенка в исполнении Лёди звучит веселее, хотя и она тоже – про любовь.

Горячие молдаване, ставши в круг, пляшут под песню Лёди.

Потом они провожают его до околицы села и там долго прощаются, жмут руку, заводят короткие танцы уже безо всякой музыки. И долго машут вслед уходящему Лёде.

А солнце садится и тоже провожает последними лучами Лёдю, в одной руке у которого – сочная молдавская плачинда, в другой – початок вареной кукурузы. Он ест и то, и другое, попеременно кусая то сырный пирог, то кукурузу. Вообще-то не очень совместимые блюда, но какое это имеет значение, если с утра в желудке было пусто.

Татарское село.

На лавочках у добротных домов сидят степенные мужчины в шитых золотом тюбетейках. А женщин практически не видно, только мелькнет одна-другая в низко надвинутом на лоб платке-хиджабе.

Здесь Лёдя ничего не поет – татарского языка не знает. Местные же не знают русского. И не получается у них никакого разговора, когда Лёдя расспрашивает, был ли здесь цирк, а если был, то когда уехал и куда. Татары вполне уважительно слушают Лёдю, понимающе кивают, но явно ничего не понимают.

Лёдя переходит на международный язык жестов: он изображает силача с гирями, делает сальто, становится на четвереньки и лает, как собачки Любаши. Теперь уже татары переглядываются с тревогой. Один седобородый сочувственно качает головой и что-то сообщает другим мужчинам.

Но мальчик, который все терся у сапога седобородого деда, звонко кричит:

– Нет, ата, он не больной, он спрашивает про артистов! – И сообщает Лёде: – Артисты вчера здесь были… Такой сильный батыр и красивая хатын!

Седобородый гладит смышленого внука по головке и тоже обращается к Лёде на ломаном русском:

– Ты хатеть… арытысты?

– Да! Да! Артисты! Цирк! – радуется Лёдя.

– Арытысты – ек… нету… уехать арытысты… ёк.

– А куда поехали? В какую сторону? Покажите!

Седобородый непонимающе пожимает плечами. Но опять выручает мальчишка:

– Они сказали – поехали в Затоку.

– Затока? Точно?

– Заток, Заток, – подтверждает седобородый. – Мой сын ехать… туда… завытыра.

– Пусть возьмет меня! – умоляет Лёдя.

– Тебя? – Седобородый прищуривается. – А ты рука-нога работать?

Лёдя, обливаясь потом, грузит мешки на арбу, у которой прогуливается, похлопывая кнутом по своему сапогу, молодой татарин.

Когда мешки погружены, татарин залезает на место возчика и указывает кнутом Лёде на кучу мешков. Лёдя взбирается на вершину кучи и, обессиленный, падает, раскинув руки и глядя в небо.

Седобородый отец что-то строго приказывает сыну, тот почтительно отвечает, прикладывая ладонь к груди. Наконец седобородый машет рукой, молодой стегает кнутом лошадей, и арба отправляется в путь.

На площади села Затока разбит шатер цирка Бороданова. На раусе, где прежде зазывал публику Лёдя, теперь работает зазывалой Любаша. Делает она это не так темпераментно, как Лёдя, но зато по-своему очаровательно:

– Уважаемые зрители! Дяди, тети и родители! Дедушки, бабушки и детишки-лапушки! Наши артисты чудно хороши! Заходите, посмотрите – отдых для души!

На площади появляется Лёдя. И замирает при виде циркового шатра. Потом медленно, нерешительно приближается к нему. Стоит и взволнованно смотрит на Любашу.

Почувствовав его взгляд, девушка оборачивается и радостно бросается ему на шею:

– Лёдька! Ты нашел нас! А я скучала!

Позади них раздается голос Бороданова:

– И долго будем обжиматься?

Молодые люди испуганно отшатываются друг от друга. Лёдя виновато и умоляюще смотрит на хозяина цирка. Бороданов глядит на него в упор. И строго повторяет:

– Долго будем обжиматься? А кто за тебя, паразита, работать будет!

– Я буду работать! Я! – кричит счастливый Лёдя

От избытка чувств он делает колесо на руках – одно, второе, третье – и так удаляется к служебному входу цирка. Бороданов и Любаша с улыбкой глядят ему вслед.

И не замечают силача Якова, провожающего Лёдю взглядом, не сулящим ничего хорошего.

Любаша перед установленным на ящике зеркалом взбивает золотистые локоны, борясь с одной непокорной прядью, никак не желающей укладываться на лбу.

Лёдя – в огненно-рыжем клоунском парике – вышагивает туда-сюда за ее спиной, и пламенно фантазирует. Он рассказывает девушке про сон, который снился ему под дождем на морском берегу. Про то, как они летали вдвоем на трапеции под самым куполом – красивые, нарядные и сильные. И про то, что они с ней обязательно сделают этот номер не во сне, а наяву – под куполом большого настоящего цирка.

Любаша, продолжая борьбу с локоном, лишь тихо улыбается: сон все это, фантазия, сказка… Но Лёдя не сдается: сон непременно станет явью, если только сильно верить, если только очень стараться, если стремиться к этому и быть всегда вместе…

Любаша, почуяв, что разговор сворачивает с темы высокого циркового искусства в сторону сложных личных отношений, машет рукой на непокорную прядь и освобождает Лёде место у зеркала – пусть гримируется, а то опоздает на выход.

Лёдя усаживается перед ящиком, пообещав, что они еще обсудят общий номер. Любаша соглашается: обсудим, обсудим, – и выпархивает из шатра. А Лёдя зачерпывает из коробки грим, наносит мазок на лоб, растирает его и кричит от боли:

– А-а! О-ой! А-а-а!

На его крик возвращается Любаша:

– Что?! Что случилось?

– Жжет! О-о, печет!

Лёдя вопит, держась за лоб и раскачиваясь из стороны в сторону.

Сбегаются другие циркачи. Быстро входит Бороданов.

А ну цыть, не пугать мне публику! Что за базар?

Он отнимает руки уже не вопящего, а жалобно стонущего Лёди от его лица, приглядывается к вспухающим волдырям:

– Так, известь! Быстро воды!

Любаша убегает, приносит воду, смывает со страдающего Лёди грим. А цирковые перешептываются в сторонке. Один вспоминает, как в Бердичеве молодой клоун старому сыпанул извести в грим, и старый вообще ослеп, а молодой взял и стал работать его коронный номер. Другой возражает, что Лёдин-то номер вроде бы делить некому. Третий уверяет: что поделить – всегда найдется…

Лёдя тихо поскуливает. Бороданов осматривает обожженный лоб. И заверяет, что до свадьбы заживет. Надо только смазать жиром.

Любаша опять убегает. Появляется силач Яков. С деланным удивлением он оглядывает собравшихся.

– Что за шум, а драки нету?

Бороданов смотрит ему в глаза. Яков спокойно выдерживает его взгляд. Хозяин раздраженно приказывает:

– Ну, чего сбежались – идите, работайте!

Цирковые понуро расходятся.

Лёдя лежит на попоне, Любаша делает ему перевязку. Лёдя стискивает зубы от боли, но стоически молчит. Любаша сочувственно гладит Лёдю по лицу. Юноша задерживает ее руку на своей щеке:

– Такая теплая…

Любаша улыбается.

– А можно еще погладить? – просит Лёдя.

Любаша приглаживает его волосы:

– Вы, наверное, по дому скучаете?

– А вы?

– Мой дом – здесь.

– Ну, теперь и мой – здесь. – Лёдя морщится, трогает повязку.

– Больно? Бедненький вы мой!

Любаша склоняется к Лёде и, едва коснувшись губами, целует его. Глаза Лёди расширяются от радостного изумления. Он обхватывает Любашу за шею, но она мягко отводит его руки и встает:

– Выздоравливайте поскорее…

– Да я уже здоров! – Лёдя хочет сорвать повязку, но стонет и падает навзничь.

Волны моря набегают на берег. Лёдя с Любашей отпрыгивают от них. Голова Лёди по-прежнему перевязана, а в его глазах – восторг первой любви. Умаявшись, они падают на песок. Лёдя пускает камешки «блинчиками» по воде. А Любаша будничным голосом рассказывает печальную историю своей жизни.

Детство раннее у нее было золотое: мамка любила, отец баловал. Только отец болел сильно. Болел-болел, да и помер. Вскоре после него и мамка на тот свет отправилась. А тетка – мамкина сестра – та прямо сказала, что ей Любаша вовсе не нужна. Тогда и настало времечко – хоть с голоду помирай. И тут ей повстречался Яков Петрович. Это ничего, что он с виду такой жуткий, но в душе-то он добрый. Силач Любашу на улице подобрал, в цирк привел. А там надоумил собачками заняться. Сама-то она ничего не умела, ничего не понимала…

Лёдя, сочувственно слушающий Любашу, пламенно обещает:

– Не бойся, мы теперь с тобой вместе будем!

Она грустно улыбается:

– Ты еще такой молодой, не знаешь жизни…

– Да знаю я! Вот гастроль с Бородановым отработаем, и сами двинем в Одессу или в Харьков, в настоящий театр наймемся. Мы с тобой станем знаменитыми артистами!

Любаша усмехается, рисуя что-то пальцем на песке.

– Так не бывает…

– А у нас будет! – Лёдя возбужденно вскакивает. – Ты мне верь! Будет!

Очередное пристанище цирка – еврейское местечко Тульчин.

Три дня назад в Днестровске цирк покинули его музыканты. Их переманил хозяин местного ресторанчика. У которого, в свою очередь, музыканты сбежали попытать свое музыкальное счастье в одесском варьете. Потому представление в Тульчине сопровождают местные тульчинские музыканты: два скрипача – юная, но не сказать, чтоб очень хорошенькая Аня и ее долгоносый папа, а также толстяк с барабаном.

Барабанщик бухает колотушкой, когда силач Ярославцев играет с гирями.

Скрипачи играют вальс, когда Любаша работает со своими собачками.

После Любаши на арену кувырками выкатывается Лёдя в наряде рыжего клоуна:

Публика встречает его смехом. Юная скрипачка Аня от восторга распахивает рот и даже забывает о своей работе. Но папа толкает ее в бок, Аня подхватывает скрипку, и музыканты выдают туш.

Любаша возвращается после номера в свой закуток. А там ее поджидает Ярославцев. Он хватает девушку за руку:

– Кукла чертова! Вчера опять со щенком путалась?

– Ай, пустите! Мы просто гуляли…

На арене Лёдя, совершив еще несколько клоунских кульбитов, вдруг громко лает по-собачьи и вопит:

– Ой! Злая собака! – Продолжая лаять, он в мгновение ока вскарабкивается на центральный шест. – Ай! Спасите, помогите!

Публика хохочет. Юная скрипачка Аня восторженно хлопает. На арену выходит грозный Бороданов:

– А ну, слезай! А то уволю!

– Ой, дяденька, не увольняйте!

Лёдя умоляюще складывает ладони и от этого срывается с шеста. Публика ахает. Но Лёдя удерживается на шесте ногами – вниз головой. Публика аплодирует.

А за кулисами силач нависает над забившейся в угол Любашей:

– Догуляетесь вы с ним… Я его убью!

– Нет! Вы и так уже чуть не убили…

– Ха, это я еще только предупреждал!

Лёдя, цепляясь за шест одной рукой и одной ступней, лает и вопит:

– Ни за что не слезу! Я этого волкодава боюсь!

Публика веселится. Бороданов обращается к ней:

– Дамы и господа! Прошу вас, снимите этого болвана!

Но никто не проявляет такого желания.

За кулисами Любаша тихо плачет. Силач немного смягчается:

– Любаня, девочка, пойми: он – малец, сопляк… Ничего не знает, не может. А я тебе – опора в жизни. – Он пытается обнять девушку.

Она отталкивает него. Он снова разъяряется:

– Ну, гляди, я его раздавлю! Одним пальцем!

– Не надо! – вскрикивает Любаша. – Не трогайте его… – И начинает покорно расстегивать кофточку…

На арене Бороданов взывает к публике:

– Господа, нам нужно продолжать представление! Кто поможет снять этого паразита – плачу рубль!

Подтверждая свое обещание, он поднимает рубль над головой. На арену лезут несколько мужиков-добровольцев. Но Лёдя опережает их:

– Шо? Вам – рубль? Та нехай все злые собаки на свете подавятся – за рубль я и сам слезу!

Лёдя – не просто, а с акробатическими фокусами – спускается с шеста. Публика не жалеет ладоней. Оркестр опять играет туш. Скрипачка Аня не отрывает от Лёди восхищенного взгляда.

А он выхватывает у Бороданова рубль, снова заливисто лает, изображая бегство от собаки, и покидает арену.

Окрыленный успехом Лёдя, еще с намалеванной на пол-лица клоунской улыбкой, вбегает в закуток Любаши и замирает. Девушка, распростертая на куче тряпья, уставясь невидящим взглядом в потолок, мерно дергается под натиском мощного тела Якова.

Услышав появление Лёди, силач оборачивается и, не прерывая своего занятия, мерзко ухмыляется.

Лёдя вылетает из цирка, стаскивая на бегу рыжий парик.

Идет проливной осенний дождь. Лёдя бежит, не разбирая дороги, по кривым глинистым улочкам. Ливень смывает грим, и по лицу Лёди текут грязные потоки – то ли дождь, то ли слезы. Лёдя выкрикивает какие-то слова, разобрать их в шуме дождя невозможно, но и так ясно, что слова эти, как сказано у классика, «облиты горечью и злостью». Лёдя грозит кулаком затянутым пеленой дождя небесам. Но небеса равнодушны к его угрозам и даже не унижаются до того, чтобы ответить Лёде хотя бы громом, не говоря уже о молнии.

Ноги Лёди разъезжаются на глине, он спотыкается, падает ничком в лужу, лупит кулаками по грязи и постепенно так и замирает – лицом в луже. А потом бессильно переворачивается на спину и закрывает глаза, чтобы больше никогда не видеть этот бесконечный дождь, это равнодушное небо, эту несправедливую жизнь…

А когда Лёдя все-таки с трудом открывает глаза, он уже лежит на белоснежной подушке под разноцветным лоскутным одеялом в чисто выбеленной комнатке.

Над ним склоняется юная скрипачка Аня, которая вместе с отцом сопровождала цирковое представление.

– Где я? – Лёдя еле шевелит языком.

Аня прижимает палец к губам:

– Доктор не велел вам разговаривать. Отдыхайте…

Она осторожно меняет компресс на лбу Лёди. Глаза юноши закрываются сами собой.

Лёдя уже сидит, опершись на груду подушек. Аня поит его чаем из блюдца.

Заглядывает долгоносый Анин папа:

– Очухался? Ну, от и добре… Аня, собирайся на похороны.

– Кто-нибудь умер? – волнуется Лёдя.

– Ну, ясно, умер, раз похороны…

Папа достает из шкафа скрипку. Дочь поспешно объясняет Леде, что в цирке они, к сожалению, играли только раз, а вообще у них такая работа – играть на похоронах.

Папа бодро уточняет: почему только на похоронах – они играют и на свадьбах, и на обрезаниях, и на бармицве… Он со своей скрипкой выходит, а дочь достает из футляра свою, тихонько трогает струны и сообщает, что лично она как раз даже больше любит играть на похоронах. Потому что музыка печальная и красивая. А на свадьбах нужны только гоп-цоп два притопа, да еще мужчины напиваются и начинают приставать.

Лёдя сочувственно кивает. Аня укладывает скрипку в футляр и добавляет, что ей очень понравилось играть у господина Бороданова – было так празднично, весело. Жалко, что цирк уехал.

– Как уехал?! – Лёдя пытается вскочить, но сил не хватает.

– А-а, – спохватывается Аня, – вы же ничего не знаете, вы столько были без памяти… Господин Бороданов сказал, что уже вся публика Тульчина в цирк сходила и надо ехать дальше.

Лёдя потрясен:

– А я?! Как же я?!

– Вот и девушка, которая с собачками, спросила: а как же вы? А господин Бороданов говорит: ничего, он крепкий – выдюжит! Так и сказал – выдюжит…

– Бросили они меня! – горестно заключает Лёдя.

Аня хочет его утешить, но раздается голос папы:

– Иди же, доча! Покойник ждать не будет!

Через неделю уже чуть окрепший Лёдя сидит в кресле, безвольно уронив руки на подлокотники. На нем слишком просторная рубаха – явно с чужого плеча. Аня кормит его бульоном с ложечки. И вдруг, отстранившись, смотрит на Лёдю.

– Какой вы красивый!

Лёдя смущается и выпаливает:

– Если кто здесь красивый, так это вы!

– Ой, бросьте!

– Правда-правда… У вас удивительно тонкие черты лица…

Аня грустно улыбается:

– Мне никто еще так не говорил. И не только мне… У нас в Тульчине девушке трудно… Если она из богатой семьи, родители, конечно, находят ей жениха, а если нет… – Она умолкает.

Лёдя пытается встать. Аня его удерживает:

– Доктор вам не разрешил самому! Я помогу…

– Да не надо…

– Надо! И не стесняйтесь, когда-нибудь вы мне тоже чем-нибудь поможете.

– Обязательно помогу! – обещает Лёдя.

Аня помогает ему доковылять от кресла до кровати, укладывает, укрывает одеялом. Лёдя отворачивается к стене, закрывает глаза. Аня любуется им. Думая, что он уже уснул, осторожно проводит рукой по его волосам. Лёдя приоткрывает глаза и тут же снова зажмуривается.

И вот наконец, опираясь на Анино плечо, Лёдя делает первые шаги по комнате.

– Молодец, умница! – поощряет его Аня. – Сейчас пойдем во двор – на солнышко…

В комнате появляются ее родители; мама – такая же долгоносая, как папа. Аня замирает в предчувствии дальнейшего. А Лёдя еще ни о чем не догадывается.

Папа с мамой как-то преувеличенно любезно улыбаются. Лёдя вежливо улыбается в ответ. Мама многозначительно предлагает:

– Анечка, доча моя, что бы тебе не сходить в курятник – выбрать для Лазаря Иосифовича свежих яичек на обед.

Аня со странной поспешностью выходит. Неловкая пауза. Лёдя вопросительно смотрит на родителей Ани. Мама усаживает Лёдю в кресло:

– Присаживайтесь, молодой человек…

И опять повисает пауза. Потом начинает папа:

– Лазарь Иосифович, вам уже нивроку достаточно лет…

– Семнадцать! – быстро уточняет Лёдя.

Папа с мамой переглядываются. Мама вздыхает:

– Да? А в цирке говорили – двадцать. Ну, семнадцать – тоже хорошо… Не пора ли вам, Лазарь Иосифович, подумать о семье?

– А я о ней думаю, – все еще ни о чем не догадывается Лёдя. – У меня в Одессе мать, отец, три сестры, брат…

– Да-да-да, – кивает папа, – но у вас там, если я не очень ошибаюсь, нету жены?

– Жены нету.

Папа наконец берет быка за рога:

– Так у вас будет жена! Возьмите нашу Аню!

От неожиданности Лёдя вскакивает и снова падает в кресло. А папа развивает наступление:

– Аня – хорошая дочь и будет таки хорошей женой!

Папу быстренько поддерживает мама:

– И у Анечки нивроку хорошее приданое: серебряный портсигар и часы от дедушки! Где вы, хочу я знать, найдете лучше?

Оглушенный родительским напором, Лёдя беспомощно лепечет:

– Я… Конечно, я перед вами в долгу… Но я не думал… Я…

Появляется Аня – вся смущение, волнение, ожидание – и протягивает лукошко:

– Мама, вот свежие яички для Лазаря Иосифовича.

– Ай, зачем ему теперь яички! – восклицает папа. – Ему теперь надо рюмочку нашего домашнего вина!

Аня млеет от счастья. Лёдя потерял дар речи. А мама уже шустро накрывает стол вышитой скатертью.

– Сейчас пообедаем! По-семейному!

Аня мечет из буфета на стол тарелки и приборы. Папа подмигивает Лёде, указывая на дочь:

– Золотая будет хозяйка! Правду люди говорят: судьба и за печкой найдет!

Папа достает из буфета и ставит в центр стола бутыль вина. А мама волнуется:

– Жениху много не наливай – он еще слабенький!

Потом Лёдя – уже вполне здоровый, но очень скучный – сидит на крыльце дома, перебирая струны гитары. Аня подыгрывает ему на скрипочке. Получается странный музыкальный дуэт: бессмысленное, невпопад треньканье на гитарных струнах и нежный красивый голос скрипки.

Из дома выглядывает папа:

– От голубочки! Спелись? Будем теперь играть трио. Нет, на похоронах, конечно, гитара не пойдет, но на свадьбах – очень даже!

Довольный папа ныряет обратно в дом. А дуэт-какофония дополняется неожиданным аккомпанементом – жалобным тявканьем. Во дворе появляется собачка – тощая и грязная, но, похоже, когда-то вполне белоснежная, точь-в-точь Любашина болонка.

Лёдя откладывает гитару, бежит к калитке, распахивает ее, вылетает на улицу… Улица абсолютно пуста. Лёдя уныло возвращается во двор.

Там Аня гладит собачку:

– Бедненькая! Потерялась? Ну, мы тебя покормим, вымоем… Правда, Лёдя, она похожа на собачек из цирка?

Лёдя не отвечает, напряженно думает о чем-то своем, потом решительно направляется в дом. Аня растерянно смотрит ему вслед.

В доме на кухне папа прокручивает мясо через мясорубку. Мама раскатывает скалкой тесто. Лёдя входит, чуть мнется у порога и выпаливает:

– Мне нужно в Одессу – забрать свой гардероб!

– Что? – переспрашивает папа.

– Ну, мои вещи, вся одежда остались в цирке… Я ведь ношу – спасибо вам – все ваше… А мне нужен мой гардероб.

– Гар-дэ-роб? – мечтательно повторяет красивое слово мама.

– А как же без гардероба? – уважительно соглашается папа. – Поезжайте, Лазарь Иосифович!

Лёдя мучительно краснеет и выдавливает:

– Но… Бороданов… не выплатил мне содержание…

– А сколько вам нужно? – интересуется мама.

– Ну, на билет… – Лёдя поспешно добавляет: – Четвертого класса.

Перед воротами дома Ани возница сидит на телеге, наблюдая, как вся семья – папа, мама и Аня – провожает у ворот дома Лёдю, одетого в чересчур просторный для него костюм Аниного папы. Папа торжественно вручает Лёде деньги.

– Вот вам, Лазарь Иосифович, один рубль семьдесят копеек! Ровно на билет из нашего Тульчина до вашей Одессы.

Мама протягивает Лёде бумажный сверток с проступившими пятнами жира.

– Котлетки вам на дорогу. Домашненькие.

Возница нетерпеливо помахивает кнутом:

– Как бы к поезду не опоздать…

– Вы, пожалуйста, не гоните! – волнуется мама. – Это же таки жених нашей единственной дочери. Он едет у в Одессу за гардэробом!

Лёдя и Аня в неловком молчании стоят друг перед другом. Папа и мама деликатно отворачиваются. Молодые начинают что-то говорить одновременно, но замолкают и нервно смеются.

– Ну, – решается Аня, становясь на цыпочки и прикрывая глаза.

– Ну, – вздыхает Лёдя и целует Аню в щечку.

Мама и папа умиленно наблюдают за сладкой парочкой.

Не рассказать никакими словами и не живописать ни на каком полотне состояние души Лёди, когда он – счастливый и свободный – возвращается домой! Он идет, шагает, фланирует, летит, порхает по родной Одессе.

Кривая и узкая Малая Арнаутская улица… Прямая, как стрела, Итальянская… Тенистый Французский бульвар… Тихие переулочки, выщербленные ступеньки лестниц, витые чугунные ограды…

И море – спокойное, бескрайнее, искрящееся в солнечных лучах…

На Привозе Лёдя, как в еще вроде бы таком недавнем, но уже и таком далеком детстве, покупает мороженое. Маленький кудрявый мальчик, каким и Лёдя был когда-то, протягивает мороженщику копейку. Лёдя подмигивает ему и, облизывая сладкий шарик мороженого, легкой походкой свободного человека идет дальше – мимо овощных рядов, мясных, рыбных… И по людям, по их разговорам, по бессмертному юмору, Лёдя окончательно понимает: он таки да – в Одессе.

По рыбному ряду проходит разодетая не по-будничному дама. Торговки сразу же оживляются.

– Вы погляньте, какая дамочка! Красавица! Муж должен быть из нею счастливый! Мадамочка, возьмите у меня скумбрию! Это ж цельный кит, а не скумбрия! Красавица, возьмите!

– Ну, и почем ваша скумбрия? – интересуется дамочка.

– Гривенник.

– Что-то дорого…

– Дорого?! – Торговка мгновенно переходит от подхалимства к агрессии. – Вам дорого, так скидывайте парижское платье, кидайтесь у море, ловите рыбу сами – и вам будет бесплатно! Не, вы только погляньте на эту конопатую – ни рожи, ни кожи!

Все торговки радостно поддерживают коллегу дружным и презрительным:

– Тю-ю-ю!!!

Лёдя с интересом ждет развязки бабской дуэли. И дожидается – нарядной дамочке тоже, оказывается, палец в рот не клади. Она интересуется:

– Но скумбрия-то ваша хоть свежая?

– Еще какая свежая! – Торговка столь же мгновенно возвращается к подхалимству: – Вы, дамочка-красавица, не сомневайтесь, рыбка свежайшая!

– Да? А что ж, я смотрю, над ней мухи летают? Мухи – они знают, над чем летать, ха-ха-ха!

Дамочка язвительно хохочет и удаляется. Торговка остается с открытым ртом.

Лёдя пересекает площадь перед знаменитым круглым Оперным театром, который местные остряки называют «тортом». Огибая театр, Лёдя слышит из открытых окон голоса певцов, звуки инструментов. Взобравшись на какую-то тумбу под окном, Лёдя заглядывает в репетиционный зал, где пузатый тенор выводит арию Герцога из «Риголетто»:

А в скверике Пале-Рояль беседуют одесситы-меломаны в белых чесучовых костюмах.

– Что вы мне будете рассказывать! Да я знаю наизусть все эти ваши оперы!

– Это не мои оперы. К сожалению! Вчера в «Паяцах» я не услышал ни одного приличного тенорового «до», ни баритонального «соль»!

– А я обязательно хожу в оперу с клавиром. Я слежу и за оркестром, и за певцами.

– Ну, и что вы уследили за этим Де Нери?

– А что там можно уследить?

– Ну, так вам нечего делать в Одессе, можете ехать в Николаев.

– Зачем мне ехать в Николаев?

– А Де Нери поехал туда продавать петухов, которых он пускает в «Гугенотах».

– Слушайте, перестаньте кидаться на Де Нери, он хороший певец.

– Может, для Италии хороший, но для Одессы – это не компот!

Лёдя пересекает Пале-Рояль, распевая во весь голос только что услышанную арию Герцога.

– Ненормальный! – качает головой один меломан.

А другой, напротив, радуется:

– Что я вам говорил? «Ла Скала» отдыхает! Все таланты – в Одессе!

И наконец Лёдя дома.

Надо заметить, к чести всех домашних, нет ни слова упрека блудному сыну и брату, ни слова издевки над неудавшимся циркачом. Только – объятия, поцелуи, а кое у кого из женской половины семьи – даже слезы радости. Кроме, конечно, суровой мамы Малки. Нет, она тоже не выдержала, прижала сына к груди. Но не более. И сухо объявила:

– Сейчас будем обедать.

Младшая сестра Полина подливает воду из кувшина брату-близнецу, умывающемуся с дороги над фаянсовым тазом. Средняя сестра Прасковья подает полотенце. Лёдя утирается и норовит обнять маму, поцеловать ее в щеку. Но мама отстраняется и снова командует:

– Все за стол!

Во время обеда родственники не столько едят сами, сколько наблюдают, как уплетает домашнюю еду Лёдя. Прасковья приглядывается к брату:

– Повзрослел ты, что ли… Глазки уже не такие щенячьи…

– Что ты удивляешься, Песя? – строго замечает старшая сестра Клава. – Пора бы уже ему и повзрослеть – не мальчик!

– А похудел как! – огорчается папа Иосиф.

– Ты на гастролечках своих случайно не подженился? – усмехается брат Михаил.

Лёдя поперхнулся, закашлялся и отрицательно трясет головой. Мама ощутимо лупит сына кулаком по спине:

– Дайте человеку спокойно покушать с дороги! Фиш, между прочим, с косточками.

Все послушно умолкают, принимаясь за еду. Мама ставит блюдо с домашними пирожными. И по давней традиции, режет каждое на половинки, раздавая их взрослым уже детям. Лёдя получает свою половинку пирожного, с наслаждением откусывает кусочек и расплывается в облегченной улыбке, свидетельствующей, что вот теперь он уже окончательно и бесповоротно – дома.

Однако идиллию нарушает папа Иосиф.

– Ну, сыночка, что тебе сказать… Все мы, конечно, счастливы, что ты вернулся своими ногами и без конвоя. Но пора таки подумать о будущем…

Улыбка Лёди гаснет, он с тоскою ждет продолжения. И папа продолжает:

– Ты нивроку хорошо нагулялся…

– Я работал в цирке! – перебивает Лёдя.

– Ну да, ну да, ты нагулялся в цирке, – гнет свое папа, – а теперь пора за дело. Мы с мамой подумали: ты поедешь к дяде Фиме…

– В Херсон?!

– Да, в Херсон, у него там магазин: «Ефим Клейнер. Скобяные товары и садовый инструмент».

– И что я там буду делать?

– Работать. Конечно, это не так весело, как крутиться-вертеться в цирке. Но на старости лет ты уже не покрутишься, а лопаты, топоры и грабли будут нужны людям до самого Страшного суда.

– Но я не сумею! – умоляет Лёдя. – Это совсем не мое дело… Вы поймите…

Молчавшая до сих пор мама сурово обрывает Лёдю:

– Мне сдается, никто не предлагал тебе высказаться!

Лёдя безнадежно машет рукой и понуро опускает голову. А мама смягчается и протягивает ему вторую половинку пирожного.

– На, скушай… Папе уже вредно много сладкого.

Куда идет Лёдя в трудные минуты, в отчаянные моменты? Конечно же, к морю. Там отдыхают его душа и тело. И кажется, что все не так уж плохо. А может, скоро даже будет хорошо. Лёдя прыгает в море со скалы, ныряет надолго, потом выныривает, хватая ртом воздух, яростно работает руками и ногами, борясь с волнами моря, как с волнами жизни.

Потом он неподвижно покоится на воде, раскинув руки и глядя в солнечное небо.

И наконец, неспешно плывет к берегу. Выбирается на сушу, бесконечно усталый, шатающийся, делает несколько шагов и падает без сил на спину. Неподалеку расположилась веселая компания – мужчины и женщины расстелили скатерть на песке, выпивают, закусывают и болтают. Лёдя печально смотрит в небо, невольно подслушивая оживленную беседу.

– О боже, как наша прима вчера разбушевалась!

– А чего это? Ей ведь принесли на сцену десять корзин роз…

– Да, но заплатила-то она за двенадцать!

Компания смеется. Лёдя тоже слегка улыбается. И уже внимательней прислушивается к разговору.

Томная красивая брюнетка, слегка растягивая слова, рассказывает:

– Я как-то спросила этого индюка Потемкина… ну, из Малого драматического: «Сколько времени у вас в театре идет „Отелло“»? Он так важно надулся и отвечает: «Мадам, день на день не приходится: иногда – три часа, иногда – два». – «Как это?» – «А так: мы играем до последнего зрителя!»

Ее рассказ подхватывает бойкая толстушка:

– А я помню этого Потемкина еще совсем юнцом. Мы едем на гастроли, я говорю: «Возьми саквояж!» А он: «Зачем?» – «Как зачем? Сложишь в него костюм, белье…» – А он так испуганно: «Костюм и белье? Но тогда в чем же я поеду?»

Компания опять смеется. Лёдя садится на песке, с интересом наблюдая за происходящим. Кудрявый, вальяжный и заметно нетрезвый красавец разливает вино по бокалам.

– Дамы и господа! Предлагаю тост за нашу наивную и, увы, ушедшую юность!

– Наивную – да, ушедшую – ни за что! – возражает томная брюнетка.

Все выпивают. Вальяжный опять разливает вино, приговаривая:

– Ох, уж эти юнцы… Слыхали, мой-то Карпов, юное дарование, укатил!

– Как укатил?

– Вдова, гречанка-миллионерша, втюрилась в него, наобещала с три короба: я для тебя театр построю! Он с ней и уехал…

Сухопарая дама морщится:

– Обычно подобные истории – про актрис, а не про актеров.

Ей возражает мужчина с пышными бакенбардами:

– В наш век эмансипе от женщин и не такого дождемся!

– Да чихать мне на эмансипе! – восклицает вальяжный. – Этот Карпов, подлец, оставил меня без партнера…

Лёдя вскакивает и решительно направляется к веселой компании.

– Извиняюсь, что невольно подслушал ваш разговор, но вам, кажется, требуется артист?

Компания с любопытством смотрит на Лёдю.

– Артисты требуются всегда, – заявляет вальяжный. – А вы, простите, кто?

– Я как раз артист!

– А какого, позвольте полюбопытствовать, театра?

– Еще не знаю.

Компания удивленно переглядывается. Лёдя поспешно объясняет:

– Вообще-то, я работал в цирке, но это так, для разминки… А истинное будущее меня ждет в театре!

Артисты смеются, но не обидно, а доброжелательно. Вальяжный подает руку.

– Евгений Скавронский!

– Лазарь Вайсбейн! – пожимает его руку Лёдя.

Скавронский задумывается и решает:

– Ничего, это поправимо.

– Что? – не понимает Лёдя.

Скавронский не успевает ответить – Лёдю приглашает томная брюнетка:

– Присаживайтесь к нам!

Уговаривать Ледю не надо, он запросто плюхается на песок рядом с артистами. Скавронский, покачнувшись и слегка расплескав бокал, протягивает его Лёде:

– Выпьем!

– Спасибо, я не пью. Но с удовольствием разделю вашу компанию.

Лёдя сразу чувствует себя здесь своим и начинает травить байки.

– У нас, кстати, с вином был забавный случай. Я делал акробатический номер: на канат ставил стул, сам на него забирался, ставил на голову стакан вина и играл на скрипке!

Дамы восхищенно ахают. Польщенный Лёдя распускает павлиний хвост:

– Да-да! Так вот, я балансирую на канате и стуле с вином, и слышу, как господин в первом ряду громко сообщает своей спутнице: «Броня, помнишь, у нас выступал скрипач Шульман, так он таки играл лучше!»

Компания смеется. А Лёдю уже не остановить.

– Еще помню, как-то на представлении слышим скандал среди зрителей: «Мадам, снимите вашу шляпу! Я отдал за билет два рубля и хочу видеть артистов!» – «А я, – отвечает дама, – отдала за шляпу десять рублей, и хочу, чтобы ее видели все!»

Артисты опять смеются. А Скавронский поднимает палец:

– О! Хорошая мысль! Молодой человек, хотите заработать два рубля?

– Кто же не хочет? – удивляется Лёдя. – Если нужно что-то носить или грузить…

– Фи! – морщится Скавронский. – От вас требуется не физический труд, а интеллектуальный. Нужно сыграть в театре.

– В театре?! Да это я могу и бесплатно! – Лёдя поспешно уточняет: – Но за два рубля тоже согласен!

– Прелестно! Будете играть со мной «Разбитое зеркало».

В театре «На Большом Фонтане» идет репетиция интермедии «Разбитое зеркало». Суть незамысловатой комической сценки в том, что денщик нечаянно разбил зеркало, а его хозяин-офицер после бурно проведенной ночи пытается привести себя в порядок перед этим самым зеркалом, вернее перед пустой рамой, по другую сторону которой денщик лихорадочно повторяет все жесты и гримасы офицера, имитируя таким образом отсутствующее зеркальное стекло.

Комизм происходящего усиливается тем, что Лёдя – тощенький и шустрый, а Скавронский – крупный и неторопливый, так что признать одного в другом можно лишь после действительно бурной ночи.

Работники театра покатываются со смеху. А режиссер – маленький лысый человечек – наблюдает репетицию с выражением вселенской скорби на лице. Впрочем, по окончании он произносит неожиданно жизнерадостно:

– Блеск! Восторг! Завтра спектакль, юноша! Не опаздывайте!

Скавронский хлопает Лёдю по плечу:

– Я в тебя верил, Лазарь Вайсбейн!

– Спасибо! – Лёдя весело сбегает со сцены.

– Минуточку! – останавливает его режиссер, – Чего вы скачете, как бычок на сковородке! А что я напишу в афише? Вот это?!

– Что… это? – не понимает Лёдя.

– Ну, это… Лазарь… как?

– Вайсбейн.

– Представьте себе эту афишу: «Денщик – Лазарь Вайсбейн». Да зритель высмеет весь свой смех возле афишной тумбы и уже не дойдет до театра!

Скавронский повторяет загадочную фразу, сказанную им еще на пляже:

– Это поправимо.

– И поправлять надо немедленно! – приказывает режиссер. – Чтобы к вечеру мне было такое имя, какое можно написать на приличной афише!

Лёдя со Скавронским бредут по Дерибасовской в мучительных поисках выхода из сложившейся ситуации. Лёдя полон сомнений:

– Псевдоним… Легко сказать… Это же раз – и на всю жизнь!

– Не всегда, – возражает Скавронский. – Я, к примеру, был – Вронский. Ну, Лев Толстой, «Анна Каренина» – чем не имя для героя-любовника? Но как-то к нам приехал на гастроли столичный премьер. По фамилии… как ты думаешь?.. Вронский! Что оставалось делать? Я-то был всего лишь начинающий… Ну, сделал приставочку и стал – Скавронский.

Значит, надо придумать такой псевдоним, чтоб ни у кого не было! – решает Лёдя.

Он вертит головой по сторонам, замечает табличку с названием улицы – Дерибасовская:

– Вот, может, Дерибасов?

Скавронский скептически хмыкает. И сам Лёдя качает головой:

– Не, еще подумают, что дальний родственник Дюка…

Скавронский указывает Лёде на открытое кафе:

– У меня здесь назначена встреча. Деловая.

Скавронский и Лёдя сидят в кафе. Лёдя ест мороженое, сосредоточенно думая о своем. Скавронский блаженствует: пьет пиво с креветками.

– Лёдя, я успел заметить: у вас какое-то детское пристрастие к мороженому. Причем всегда – один сорт.

– Да, ванильное с клубникой и орехами… О! А если – Орехов?

– Критики станут язвить: надо Орехову выдать на орехи!

Лёдя уныло ест мороженое. Скавронский блаженно щурится на солнце.

– Так бы всю жизнь и сидел на бульваре!

– О! Бульваров! А?

– Нет… Это что-то кафешантанное.

– А как вам… ну, скажем… Звездов?

– Чего скромничать, уж лучше сразу – Солнцев!

В кафе впархивает очаровательное круглоглазое создание. Скавронский улыбается, приподнимаясь навстречу барышне. Лёдя насмешливо шепчет:

– Это и есть ваша встреча… деловая?

Скавронский шепчет в ответ:

– Пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает! – И усаживает девушку за столик:

– Прошу, Ниночка! Знакомьтесь, Лёдя, моя протеже – Нина Синявина, мечтает о сцене, собирается к Станиславскому… А это – восходящая звезда Малороссии… э-э-э… ну вы еще услышите его громкое имя! Ниночка, вы приготовили отрывок?

Барышня молча и часто-часто кивает. Скавронский вальяжно машет рукой:

– Ну-с, прошу!

Барышня робеет:

– Прямо… здесь?

– А почему бы и нет? Привыкайте к публике!

Барышня глубоко вдыхает, как перед прыжком в воду, и испуганно тараторит стихи:

– Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана…

Скавронский перебивает:

– Не верю! – и передразнивает писклявым голосом: – На груди утеса-великана… Я не вижу утеса! Лёдя, я вас прошу: покажите, как это делают профессионалы…

Лёдя теряется, но почтительный взгляд барышни придает ему смелости. Он прикрывает глаза, принимает театральную позу и басит нараспев:

– Ночева-ала ту-учка золота-ая на груди-и уте-е-еса-велика-а-ана… – И вдруг оборачивается к Скавронскому: – А как вам – Великанов?

– Великанов? С вашим-то ростом?

Лёдя обиженно надувается. Скавронский подхватывает под руку барышню:

Ниночка, пойдемте, вам нужны более глубокие и проникновенные знания! А вас, коллега, я оставляю в раздумьях!

Скавронский и барышня направляются к выходу.

А Лёдя, и верно, остается в напряженных раздумьях:

– На груди утеса-великана… Грудинин?.. Тьфу, бред! Утеса-великана… Утес! Утесин?.. Нет… Утесский? Нет… Утесов? А что, звучит – Утесов! Да! Утесов!

Лёдя выбегает из кафе за ушедшим Скавронским:

– Послушайте, а как вам – Утесов?

Но Скавронского уже и след простыл. А по улице идут люди, и все они заняты своими делами, и думают свои мысли, и никто из них даже не подозревает, что вот только что, сейчас, буквально на их глазах, рождается великий артист Лёдя… нет, какой Лёдя – Леонид… да, Утесов!

И он не выдерживает и кричит на всю улицу:

– Утесов!

Эхо многократно повторяет его крик. И кажется, что Лёде вторят улицы, дома, скалы, обрывы, море – вся Одесса:

– Утесов! Утесов!! Утесов!!!