Читать книгу Истории для кино - Наталия Павловская - Страница 9

МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА

На приветствие юбиляра брошена самая мощная сила – Ансамбль песни и пляски Советской Армии под управлением Бориса Александрова. Слаженный хор гремит известную песню Утесова, обращенную теперь к нему самому:

Утесов слушает, сопереживает, негромко подпевает своей песне.

Когда же она заканчивается, дирижер-генерал объявляет:

– Приказом про Краснознаменному Ансамблю песни и пляски Советской Армии товарищ Утесов Леонид Осипович зачисляется в состав ансамбля с присвоением воинского звания – «ротный простой запевала»!

Ансамбль дружно козыряет, зал аплодирует, а Утесов интересуется.

– Имеется один вопрос: это звание рядового?

– Так точно!

– Слава богу, а то я боялся, что мне пришпандорят генерала!

– Ну, вы и так генерал нашей песни.

– Спасибо, но я опасался, что мне как генералу дадут дивизию и велят командовать: «В бой!» А я не люблю, когда – в бой… Хотя это тоже, конечно, нужно. Но мне больше по душе, когда солдаты возвращаются после боя домой…

И он негромко запевает «Солдатский вальс»:

ОДЕССА, 1914 ГОД

С рокового выстрела сербского студента Гаврилы Принципа в австрийского эрцгерцога Фердинанда началась Первая мировая война. Еще не было страшного поражения России, еще солдаты бодро шагали на фронт, еще командиры эффектно взмахивали шашками, маршируя впереди колонн и командуя залпами артиллерии, а в небе кружили невиданные в прошлых войнах, забавные и казавшиеся совсем не страшными аэропланы… Но война уже так или иначе вошла в каждую страну, в каждую семью, в каждый дом.

В доме Вайсбейнов опять разгорается скандал.

На диване сидят Лёдя и Лена. Мама Малка с преувеличенным вниманием перебирает крупу на столе. Папа Иосиф нервно ходит по комнате и возмущается:

– Нет, я не понимаю! И где вы были все это время? Так хорошие дела не делаются! Кругом война, а тут здрасьте вам – такие сюрпризы!

– Вот именно – война, – соглашается Лёдя. – Меня могут в любой день забрать в армию. И я хочу, чтобы Лена спокойно пожила у вас.

– А кто она такая – эта Лена? – вопрошает папа.

– Моя жена.

– И где это написано? Вы что, были в синагоге?

– Нет…

– Почему же нет, если она таки твоя жена?

Лёдя пафосно объясняет:

– Потому что не синагога подтверждает любовь! Лена – артистка и не должна связывать себя кастрюлями!

Мама Малка жестко смотрит на Лену. Лена спокойно выдерживает ее взгляд. А папа продолжает негодовать:

– Она – артистка, ты – артист, чудная пара! Но что, интересно, вы собираетесь кушать? И как вы думаете кормить ваших детей, если они таки у вас будут?

Лёдя не снижает накал пафоса:

– Мы не думаем о быте! Мы думаем об искусстве и любви!

Мама ссыпает перебранную крупу в банку и наконец подает голос:

– Будет так! Сегодня вы едете к родителям девушки и получаете их согласие. Затем мы идем в синагогу. А потом вы переезжаете к нам. И не волнуйся, Лёдя, твою жену – но только настоящую жену – мы не обидим.

Папа рад такому разрешению ситуации и облегченно улыбается:

– Только с внуками не тяните, очень хочется понянчить маленьких Вайсбейнов!

Лёдя тоже улыбается с облегчением. Но Лена встает с дивана и говорит так же жестко, как мама Малка:

– Нет, будет так! Мы с Лёдей снимем комнату. Я не собираюсь уводить вашего сына из семьи, но и не собираюсь замуж только из-за древних предрассудков. И отношения мои с Лёдей – это только наши отношения, а вас они касаться не будут. При всем уважении к родителям моего – что бы вы там ни говорили – мужа!

Лена холодно раскланивается и уходит.

Лёдя идет за ней, но оборачивается в дверях:

– Я же ее люблю!

Мама удаляется на кухню, бросив на ходу:

– На ужин сегодня – фиш.

Лёдя убегает за Леной.

А папа, оставшись один, горестно качает головой:

– Мир перевернулся… Оказывается, замуж – это теперь древний предрассудок!

Лёде и Лене все-таки посчастливилось найти работу. Причем – общую. На сцене «Открытого театра» они исполняют дуэт Хаима и Фрадл из пьесы Шолом-Алейхема «Мазлтов»:

В зале военного времени зрителей мало, да и те – старушки, дети и один инвалид. Правда, смотрят они с интересом и хлопают от души.

После спектакля Лена и Лёдя целуются за кулисами. Мимо проходит антрепренер и тактично кашляет. Влюбленные отшатываются друг от друга. Антрепренер настроен элегично:

– Эх, где моя быстро утекшая юность! Когда я жил одним днем и не думал, что будет завтра…

– Завтра будет та же программа, – улыбается Лёдя.

– Завтра программы не будет, – мрачнеет антрепренер.

– А что будет? – удивляется Лена.

– То же, что и сегодня, – война. Кому ходить в театр? Все воюют…

Словно в подтверждение его слов, за кулисами появляется щуплый солдатик.

– Виноват, как бы мне найти Лазаря Вайсбейна?

– Не знаю! – Антрепренер уходит.

Солдатик растерянно смотрит ему вслед. А Лёдя уже все понял и протягивает руку:

– Давай! Я – Лазарь Вайсбейн.

И солдатик вручает ему повестку в армию.

Лёдя и Лена бредут по берегу моря. Настроение паршивое. Конечно, они знали, что повестка в армию придет рано или поздно, но все-таки не ждали, что так рано… Как же теперь Лена будет здесь без него – одна? А она не будет здесь и не будет одна, она поедет в Никополь – мама пишет, что их театр еще не закрыли. Это сообщение Лены как-то настораживает Лёдю. Он останавливается и смотрит ей в глаза:

– Ты дождешься меня?

Лена только улыбается и хочет идти дальше. Но он удерживает ее:

– Нет, постой! Ты будешь меня ждать?

Лена смотрит на него печально:

– Хорошо же ты обо мне думаешь, если спрашиваешь такое…

Лёдя подхватывает Лену на руки, кружится с ней по песку.

– Прости, ну прости, я болван!

Лена вырывается и бежит к морю. Лёдя ее догоняет. И они, как при первой своей встрече, начинают по-детски весело и беспечно брызгаться водой…

Но вскоре на лице Лёди – совсем иные брызги: дождь, грязь, пот… Вместе с другими солдатами он бежит по лужам в полной походной выкладке. А подпрапорщик Назаренко надсадно орет:

– Вперед, мать вашу, вперед! Не останавливаться! Вперед!

Щуплый солдатик, вручавший Лёде повестку, падает лицом в грязь. Подпрапорщик пинает его ногой, поднимает за шкирку, и солдатик, спотыкаясь, бежит дальше.

Назаренко – фигура драматическая, но в то же время и комическая. Маленький человек, желающий показать свою большую – пусть и сиюминутную – власть. Он сам из солдат, дослужился на сверхсрочной только до фельдфебеля. То есть он еще не «ваше благородие», а только «господин подпрапорщик». От его служебного рвения зависит число обученных наскоро солдат, а чем больше он их обучит, тем дольше просидит в тылу, вместо того чтобы месить грязь в окопах. Вот Назаренко и несет службу свою рьяно: его матерщины хватило бы не только на роту, а и на целую дивизию, а кулаки его только и ищут, кому бы вмазать.

После марш-броска подпрапорщик в казарме обучает притихших новобранцев:

– Солдат – есть слуга царя и отечества, защитник от врагов унешних и унутренних!

Рослый солдат-молдаванин засыпает и валится кулем на щуплого солдатика. Оба падают на пол. Солдаты хихикают. У подпрапорщика яростно раздуваются ноздри.

– Унгуряну! Котов! А ну на плац, мать вашу!

На плацу молдаванин и щуплый, вытянувшись во фрунт, уже в сотый раз тупо повторяют за подпрапорщиком:

– Солдат – есть слуга царя и отечества… Защитник от врагов унешних и унутренних… Есть слуга царя и отечества… Защитник от врагов унешних и унутренних… Царя и отчества… Врагов унешних и унутренних…

– Смир-рна! – орет подпрапорщик. – Бего-ом ма-арш!

Молдаванин и щуплый воспринимают эту команду не как наказание, а как облегчение – лишь бы не твердить навязшую в зубах словесную жвачку, – и дружно бегут по кругу.

На плацу появляется Оксана – крутобедрая, румяная жена подпрапорщика Назаренко. Певуче растягивая слова, она сообщает мужу:

– У меня-я кулеш поспе-ел. Кушать будете?

Подпрапорщик вместо благодарности орет:

– А ну марш с военного плацу!

Оксана, качнув крутым бедром, поворачивается и уходит.

Эту картинку наблюдают Лёдя с капитаном Барушьянцем, стоя у открытого окна его кабинета. Барушьянц сразу приметил и выделил Лёдю из серой рабоче-крестьянской массы солдат. Капитан страшно тоскует здесь, в тылу, от бессмысленной службы, сводящейся к тупой муштре. И у него есть лишь два развлечения: баловство кокаином и светские беседы с Лёдей.

– О времена, о нравы! – вздыхает Барушьянц.

– Так точно, господин капитан! – вытягивается Лёдя.

Барушьянц морщится:

– Да что вы так… Присаживайтесь… – Он указывает на стул перед своим столом.

Лёдя послушно садится. Барушьянц усаживается напротив.

– Господин Вайсбейн, вы – интеллигентный человек…

Лёдя не подтверждает, но и не опровергает это утверждение.

– Так скучно… Невыносимо скучно… Скажите, вам здесь не скучно?

– Нам скучать не приходится, – играет простака Лёдя. – Только и глядим: где еды урвать да как под розги не попасть.

– Ну да, ну да… Вокруг свинство, унижение… Я просился на передовую – нет, заперли в этой дыре!

– Отчего так?

Барушьянц усмехается, достает из стола изящную коробочку, открывает ее. Внутри – белый порошок и миниатюрная ложечка.

– Желаете? – предлагает капитан.

– Не, – усмехается Лёдя, – у меня своей дури в голове полно!

– А мне, видимо, своей не хватает…

Барушьянц берет порошок ложечкой, вдыхает его одной ноздрей, затем – другой. Зрачки его блаженно расширяются.

– Вы читали «Короля Лира»?

– Дурак он был, этот Лир! – гнет линию простачка Лёдя.

– Любопытно. Ну-ка, ну-ка, поделитесь…

– Ему важно было, что о нем скажут, а не что о нем думают.

– Хотите сказать, что вы не такой?

– Такой. А разве кто сказал, что я сильно умный?

Капитан смеется и грозит хитровану Лёде пальцем.

Сегодня Лёдя дежурный по кухне. Это значит, что он тащит бачок с борщом из кухни в казарму, что-то напевая на ходу. За ним наблюдает подпрапорщик Назаренко.

– Рядовой Вайсбейн! Ко мне!

Лёдя ставит бачок, бежит к подпрапорщику, отдает честь:

– Рядовой Вайсбен прибыл!

– Ты, говорят, до армии был артистом?

– Так точно, господин подпрапорщик!

– С завтрашнего дня освобождаешься от строевой службы.

Лёдя удивленно таращит глаза. А Назаренко поясняет:

– Для поднятия боевого духа у нашей воинской части треба создать тиятр. С патриотическим наклоном.

Подпрапорщик, наставительно подняв палец и сделав важное лицо, выдает эту идею за собственную. Но, конечно же, эта мысль не могла сама прийти в его квадратную голову. Нет, ее туда в приказном порядке внедрили армейские, как сказали бы сегодня, политработники. Так было и так будет во все времена: когда родине грозил враг, даже самые тупые идеологические умы вспоминали об искусстве, справедливо полагая, что врага легче разбить, если его предварительно высмеять. А уж нижние чины воспринимали это указание как руководство к действию. Вот и подпрапорщик Назаренко сообщает Лёде:

– Назначаю тебя ответственным за тиятр!

– Есть ответственным за театр! – радостно рапортует Лёдя.

– Рано радуешься. Ежли выйдет хреново – начальство снимет мне голову. Но до того, ей-богу, я сверну башку тебе. Ясно?

– Так точно, ясно, господин подпрапорщик! – не унимает своей радости Лёдя.

И тащит дальше с бачок с обедом в казарму. Голодные солдаты обступают бачок. Кто ложками черпает варево из бачка в миски, кто зачерпывает котелком и пьет через край.

Унгуряну выхватывает из бачка руками редкие куски мяса и кладет их на свою расстеленную портянку. На него налетает рыжий солдат и орет, что не станет жрать мясо с вонючей молдаванской портянки. Начинается драка. Она сметает щуплого солдатика, который тянулся к бачку с едой, но так и не дотянулся.

Лёдя вытаскивает тощенького из кучи-малы дерущихся и уводит из казармы.

На втором этаже армейской кухни расположена квартира подпрапорщика Назаренко. В окне с пестрыми занавесочками румяная Оксана поливает цветущую герань.

А из окна первого этажа высовывается по пояс повар в белом колпаке и кричит вверх.

– Оксана, а Оксана, приходь до меня! Я колечко подарю, пока твой на учениях…

– Кобель! – Оксана гневно захлопывает окно.

А повар смеется. К нему подходят Лёдя и щуплый.

– Покорми артистов! – требует Лёдя.

– Каких-таких артистов?

– Я – командир военного театра, а это – мой главный артист, – указывает Лёдя на щуплого. – Нам положен усиленный паек. А то командующий скажет: что это у вас такие заморыши представляют армию Его Императорского Величества?

Повар уважительно кивает:

– Раз такое дело – заходите!

Щуплый немедля заскакивает в кухню. А Лёдя не спешит, наблюдая, как из дома выходит Оксана и развешивает на веревке выстиранные сорочки и кальсоны мужа. Лёдя подкатывает к ней:

– Добрый денек, госпожа подпрапорщица! – Берет руку Оксаны и подносит ее к своим губам.

Оксана жутко смущается и вырывает у него руку:

– Та вы шо, я ж не графиня какая! Вся ж кожа потрескалася от хозяйства…

– Нет, ваши ручки чисты и прекрасны!

Лёдя все-таки ухитряется поцеловать руку потерявшей способность к сопротивлению женщины.

Репетицию военного театра Лёдя ведет все там же – в казарме. Да и актеры знакомые – молдаванин, рыжий, щуплый и другие солдаты.

Вначале Лёдя сообщает, что играть они будут комедию. И сейчас он распределит амплуа и роли. Тут он делает паузу и по лицам будущих артистов догадывается, что они совершенно не соображают, чего он там сейчас распределит. Приходится объяснять, что это он им расскажет, кто кого будет играть, а потом даст грамотным листочки со словами, а неграмотным будет сам читать – пусть запоминают.

Рыжий солдат возмущается, что ни черта он не сможет запомнить, когда башка гудит с голодухи. Его поддерживает молдаванин, заявляя, что он вообще не желает никакого такого театра. Другие тоже галдят, наращивая бузу, а некоторые норовят улизнуть.

Лёдя спокойно наблюдает их исход. И сообщает, что они могут себе катиться, а он найдет артистов в екатерининском полку: они там не дураки, соображают, что артистам – двойной солдатский паек. Воины тут же возвращаются на свои места.

Лёдя с довольной ухмылкой раскладывает листки текстов. И сообщает, что играть они будут кто солдата, кто подпрапорщика, кто офицера… Рыжий немедля делает заявку, что хочет играть «охвицера». Но Лёдя пресекает его строгим режиссерским тоном: хотеть мало, надо еще уметь. Ну, а что они умеют, это сейчас будет видно. Пока же он познакомит их с текстом – сам сыграет за всех персонажей. И действительно, Лёдя играет все роли интермедии, преображаясь на глазах.

Грозным подпрапорщиком оглядывает строй и командует:

– Ста-а-ановись! По места-ам! Чище выровняться! А до тебе команда не касается?!

И тут же оправдывается робким тоном рядового:

– А я же ж на месте и стою.

– Отставить! Пораспускались! Два часа строевой! Равняйсь! Подбородок выше! Грудинку вперед! Смир-р-рна! Отставить! Резкий поворот головы, как один!

Тут Лёдя преображается в господина офицера:

– Подпрапорщик! Ко мне на носках! Быстро!

Подпрапорщик с ходу превращается из грозного командира в робкого подчиненного:

– Слушаюсь, господин охвицер! Есть на носках быстро!

– Эт-то что у тебя здесь происходит!

– Вверенный мне… то есть вам… то есть взвод… в полной боевой готовности готов для исполнения любых приказаний! За время вашего отсутствия никаких происшествий…

– Молча-ать! – рявкает офицер. – Не тарахти словами!

– Да я ж еще и слова не сказал! – удивляется подпрапорщик.

– Что? Возражать? – гневается офицер. – Смир-рна! Смир-рна стоять, я сказал! Муха пролетит – чтоб слышно было!

Лёдя имитирует жужжание мухи. И в образе офицера довольно ухмыляется:

– О! Слышно!

Он хлопает ладонями, прекращает жужжание и объявляет:

– Одна муха-ероплан не вернулась в расположение части!

Солдаты радостно гогочут.

Румяная Оксана исподтишка наблюдает из окошка за Лёдей, идущим к дому подпрапорщика. Когда он поравнялся с домом, она выходит, разбрасывает корм копошащимся у порога курам и воркует:

– Цып, цып, цып!

Добрый денек, госпожа подпрапорщица!

Лёдя вновь галантно целует ручку Оксаны.

На этот раз она не вырывает руку, а наоборот, смущенно шепчет:

– Я теперь на ночь салом мажу…

Из окна выглядывает подпрапорщик Назаренко: щеки в мыльной пене, в руке – бритва. Увидев жену с Лёдей, он пулей вылетает из дома:

– Ты чего издеся стала! Или работы по дому нету?

Оксана быстренько ретируется в дом. А подпрапорщик приближается к Лёде, поигрывая бритвой.

– Слухай, Вайсбейн, шо-то мне докладывают: ты тут часто околачиваешься!

– Я не околачиваюсь, господин подпрапорщик. Я нахожусь в месторасположении части.

– А шо ты околачиваешься в месторасположении? В увольнительную сходил бы, что ли…

– Но мне же надо репетировать спектакль.

– Да пошел он, твой спектакль! – Назаренко спохватывается: – То есть… потом порепетируешь… А зараз сгинь, чтобы очи мои тебе не бачилы!

– Совсем сгинуть? – уточняет Лёдя.

– Совсем! – рявкает подпрапорщик, но тут же уточняет: – На три дня.

Ничего не сказав родителям, не предупредив жену, Лёдя немедленно рванул к ней в Никополь. В армейской форме и с вещмешком за плечами, он явился в Театр оперетты. Но там никого не застал – выходной день. Лёдя собрался было бежать к Лене домой, но сторож театра сообщил ему, что госпожа Ленская с утра обычно бывает в скверике за театром. И даже в выходные, удивился Лёдя. Да каждый божий день, подтвердил сторож.

Лёдя отправляется в сквер, видит вдали беседку и в ней – силуэт Лены, стоящей к нему спиной. Он улыбается в предвкушении встречи, тихонько крадется к беседке и… слышит страстный голос жены:

– Я люблю тебя и только тебя! Пойми, тот, другой, не значит для меня ничего!

Улыбка сползает с лица Лёди. Он замирает перед беседкой. И слышит не менее страстный голос мужчины:

– Тогда будь моей! Прямо сейчас!

Лёдя бросается вперед, перелетает через ограду беседки. И видит стоящего на коленях перед Леной смазливого молодого человека. При появлении Лёди он вскакивает и нарывается на кулак разъяренного мужа. Лена в полном ужасе, не в силах проронить ни слова.

Зато слова находятся у седого мужчины, которого Лёдя не заметил в углу беседки.

– Что вы творите! Кто вы такой?

– Нет, это кто ты такой? И кто этот негодяй, – Лёдя тычет в скулящего красавчика, – который отбивает чужих жен, пока их мужья защищают родину!

Лена наконец обретает голос и спокойно сообщает:

– Лёдя, ты дурак!

Теперь, наоборот, Лёдя теряет речь от возмущения – стоит с распахнутым ртом.

Красавчик все стонет, держась за челюсть. А седой всплескивает руками:

– Что вы наделали? Ему этим лицом работать! Вы сорвали репетицию и, возможно, спектакль!

– Какую… репетицию… спектакль? – бормочет Лёдя.

– Познакомься, – насмешливо говорит Лена. – Это – наш режиссер, а это – мой партнер… был!

Режиссер, держась подальше от буйного Лёди, объясняет:

– Мы в беседке репетировали сцену в беседке. Для большей достоверности…

Лёдя растерянно смотрит на стонущего артиста, который все еще держится за челюсть, и не находит ничего лучшего, чем предложить:

– Хотите, я за него сыграю…

– Нет уш, шпашибо! – шепелявит актер. – Как-нибудь беж ваш шыграю!

Он удаляется, режиссер спешит за ним.

Лёдя с Леной остаются в беседке вдвоем. Молчат. Потом Лёдя бормочет:

– А мне увольнительную дали… На три дня.

– Ты дурак, – на этот раз ласково сообщает Лена.

И обнимает Лёдю.

Утром Лёдя еще нежится в постели, а Лена перед трюмо закалывает волосы. Он влюбленно наблюдает за нею и вдруг выпаливает:

– Давай поженимся!

– Лёдичка, мы ведь договорились, – мягко отвечает она. – Я люблю тебя, ты – меня. Незачем усложнять нашу жизнь условностями.

Лёдя вздыхает. Лена присаживается к нему на кровать:

– Нам так хорошо вдвоем! Ах, если бы тебе вообще не нужно было уезжать…

Лёдя привлекает ее к себе, целует, Лена забирается к нему под одеяло и шепчет:

– У нас ведь есть немного времени?

– Есть, есть, – шепчет в ответ Лёдя, – сегодня только четверг…

– Нет, сегодня пятница, – шепчет Лена.

– Как пятница? – уже обычным голосом удивляется Лёдя. – Ты путаешь…

– Я не путаю: по пятницам у нас нет репетиций.

Лёдя выпрыгивает из постели. Лена пугается:

– Что случилось?

– В пятницу я должен быть в части!

Лёдя роется в своем вещмешке и находит бумажку – увольнительную.

– Да! Пятница! Тринадцатого!

– Что же теперь будет?

– Любой патруль может меня погнать под трибунал…

Лена ахает, берет увольнительную, внимательно ее изучает.

– Знаешь, тройка очень смахивает на пятерку…

Лёдя тоже заглядывает в бумажку:

– Да, смахивает. Если чуток подправить…

– И получится, что в часть тебе – только пятнадцатого, – завершает план операции Лена.

Лёдя прыгает обратно к ней в постель:

– Так до пятнадцатого еще столько времени!

Однако номер не прошел. Подделка документов оказалась не таким простым делом. И подчистку даже всего одной циферки немедля просек глаз-алмаз подпрапорщика Назаренко. Уж он-то над Лёдей поизмывался всласть. Тыча ему в нос несчастной увольнительной, Назаренко и фальшивомонетчиком его обзывал, и полевым судом грозил, и даже на неизбежный расстрел намекал.

Лёдя вяло сопротивлялся, уверял, что это не он, это писарь перепутал… Но подпрапорщик хохотал мефистофельским смехом: какой писарь, тут же кажное дите видит, шо чистой воды подлог. И отправил Лёдю в карцер. До выяснения.

Лёдя печально сидит на голом полу в темном подвале.

Дверь открывается, впуская скудную полоску света. Лёдя вглядывается в появившийся силуэт. Это капитан Барушьянц.

– Ну что, Вайсбейн, насиделись?

Лёдя поднимается, держась за стену:

– Так точно, господин капитан, насиделся! – и добавляет не по уставу: – Вполне!

Капитан достает знакомую коробочку кокаина:

– Из мрачного подвала легко отправиться в светлые эмпиреи с помощью этой штуки…

– А другого способа нет?

– Есть, – усмехается капитан. – Просто уйти отсюда со мной к чертовой матери!

Лёдя с готовностью спешит на выход, но капитан его придерживает:

– Нет, не столь стремительно, а проводя время в приятной беседе. Ну, скажем, о поэтике Гете…

Они выходят во двор. После темного подвала Лёдя щурится на солнечный свет и покорно начинает диспут:

– И что нам этот Вертер? Тоже мне страдалец!

Капитан с удовольствием подхватывает:

– А вы не разделяете его страдания?

– Да что там разделять?

– Нет, но позвольте…

Они проходят мимо плаца, на котором подпрапорщик муштрует солдат. При виде мирно беседующих «интеллигентов» подпрапорщик Назаренко стискивает зубы и еще яростнее орет:

– Лечь! Вста-ать! Лечь! Вста-ать!

А пламя страшной войны разгорается. Уже нет, как в ее начале, бодро марширующих солдат, а есть кровавая бойня, безжалостная мясорубка, в которой гибнут тысячи и тысячи воюющих с обеих сторон. И на колючей проволоке, ограждающей немецкие окопы, повисают тела русских солдат, бежавших в атаку, но не добежавших – их скосили не пулеметы, а впервые примененные в этой грязной войне отравляющие газы.

На смену павшим с обеих сторон спешно готовились новые и новые когорты. Маленькой песчинкой в этой огромной массе пушечного мяса была и воинская часть, где проходил подготовку Лёдя. Но время ухода на войну еще не настало – пока что настал лишь день премьеры армейского театра.

Солдаты-актеры выступают перед солдатами-зрителями. В представлении, кроме Лёди, участвуют, как умеют, и молдаванин, и рыжий детина, и щуплый солдатик – все в немецкой форме. Содержание интермедий, естественно, сугубо патриотическое.

РЫЖИЙ: Рядовой Поппер, как вы будете приветствовать лейтенанта?

ЛЁДЯ: Если немецкого – подниму одну руку, а если русского – подниму обе руки!

МОЛДАВАНИН: Ну что, герр офицер, инициатива на фронте по-прежнему в наших руках?

ЛЁДЯ: Нет, герр генерал, она уже в‐наших ногах!

ЛЁДЯ: Герр офицер, в бою с русскими ни один из наших солдат не отступил!

ЩУПЛЫЙ: О, гут! Все перешли в наступление?

ЛЁДЯ: Нет, все сдались в плен!

Зрители встречают каждую репризу радостным гоготом. А Лёдя еще добивает их задорной частушкой:

Солдаты-зрители одобрительно гогочут и свистят. Солдаты-артисты раскланиваются чуть не до земли. Лёдя тоже кланяется, но более сдержанно, с достоинством – он ведь главный виновник этого праздника искусства. О чем принародно и сообщает всем капитан Барушьянц, благодарственно пожимая руку режиссеру представления.

Усталой походкой победителя Лёдя бредет в казарму. А там к нему подбегает дневальный:

– Вайсбейн, с вахты кличут: до тебя гости!

За воротами части стоит Лена. Лёдя бросается к ней, подхватывает на руки, кружит.

– Пусти! Ну, пусти! – смеется и отбивается она. – Хватит, я приехала по важному делу!

Лёдя бережно опускает Лену наземь:

– По какому – важному? Ты меня разлюбила?

Лена только вздыхает от такого нелепого предположения и сообщает:

– Я согласна.

Лёдя напряженно соображает:

– Согласна… это хорошо… а на что ты согласна?

Лена опять вздыхает от его бестолковости и говорит прямо:

– Я согласна выйти за тебя замуж.

Но, видимо, сегодня все-таки не Лёдин день, потому что он тупо молчит. Лена волнуется:

– Ты что, передумал?

– Нет! – кричит Лёдя. – Я не передумал, я тоже согласен! Но зачем я тебе такой… Солдат, без гроша в кармане… Я тебя люблю, но, может, сейчас не время…

– Самое время!

Лена с улыбкой распахивает пальто. Под платьем обнаруживается заметно округлившийся живот. Лёдя замирает, потом осторожно прикладывает дрожащую ладонь к ее животу. Лена накрывает его руку своей.

Ну, какая после этого служба?! Жениться надо… А как? Эту проблему обсуждают всей казармой. Щуплый солдатик полагает, что надо попросить увольнительную по семейным обстоятельствам. Но Лёдя понимает, что проси, не проси – пустое дело: увольнительной после подчистки документов ему не видать.

Решительный молдаванин Унгуряну предлагает просто-напросто дезертировать из армии. Но Лёде это не кажется, мягко говоря, лучшим выходом из положения.

Рыжий говорит, что в конце концов у подпрапорщика Назаренко тоже есть жена, и надо просто взять бутылку самогона и потолковать с ним как с человеком. Но Лёдя сомневается, что подпрапорщика можно отнести к этому разряду млекопитающих.

А впрочем, задумывается он, подпрапорщик… его жена… в этом что-то есть!

Жена подпрапорщика Оксана выбивает перину перед своим домом. Лёдя появляется с букетиком полевых цветов и вручает его чернобровой. Подпрапорщица радостно тает:

– Ой, яки красыви!

– На фоне вашей красоты они чахнут и вянут! – заверяет ее Лёдя.

– Ой, шо вы такое говорите…

– Чистейшую правду!

Лёдя отработанным движением ловит руку Оксаны и прижимает к своим губам. На руке перышко от перины, оно щекочет нос Лёди, но он терпит, не отнимает руку Оксаны от губ и косит глазом на окно подпрапорщика. Но в окне никого нет.

Зато в окне кухни на первом этаже появляется внимательная рожа повара.

Лёдя удовлетворенно усмехается.

И действительно, на вечернем плацу подпрапорщик оглядывает строй, хлопает одного солдата по выпирающему животу, другому подбивает сапогом носок, вылезший из строя, затем смотрит, мягко говоря, без особой любви на Лёдю и объявляет:

– За добрую работу по части военного театра рядовой Вайсбейн награждается увольнительной!

В Одессе Лёдя первым делом отправился в синагогу. И, судя по устало-терпеливому взгляду раввина и взмокшему от напряжения Лёде, их диалог продолжается уже довольно долго.

– Но поймите, мы очень любим друг друга! – заверяет Лёдя.

– Хорошо, – соглашается раввин. – И что?

– Но мы – артисты.

– Тоже хорошо. И что…

– А тут еще эта война!

– Нехорошо. И что?

– Но моим родителям Леночка в принципе нравится…

Раввин перебивает Лёдю:

– Любовь, артисты, война, родители… Я все понимаю, и что вы хотите?

– Как что? – удивляется его непонятливости Лёдя. – Мы хотим пожениться!

– Хорошо. Пожениться. А кольцо золотое у вас есть?

– Кольцо?

– Да, по еврейскому канону – одно кольцо на двоих. Золотое.

Лёдя выбегает из синагоги, перед которой на скамеечке сидит Лена, сложив руки на арбузике живота.

– Ну что? – привстает она.

– Сиди! Я за кольцом!

В ювелирном магазине продавец шустро выкладывает перед Лёдей кольца.

– Обратите внимание: копия кольца самого барона Ротшильда! И всего двадцать рублей. Ваше жена будет вами гордиться…

– Нет, она почему-то не любит Ротшильдов.

– Тогда это – с бриллиантиком. За восемнадцать рублей он подчеркнет блеск ваших молодых глаз!

– Боюсь, все ослепнут от этого блеска. А подешевле у вас что-нибудь есть?

Продавец поджимает губы, но все же показывает еще одно кольцо.

– Вот. Дешевле только скумбрия в сезон.

– И сколько?

– Пять рублей

– Наверное, эта скумбрия приплыла тоже от Ротшильда!

Лёдя гневно покидает ювелирный магазин и отправляется туда, где, как известно, можно реально осуществить любые мечты и надежды – на одесскую толкучку.

Он останавливается перед цыганом с гроздью цепочек, висящих на его растопыренных пальцах.

– Обручальные кольца есть?

– Как не быть, ромале? Конечно, есть! – Цыган вытаскивает из жилетного кармана два кольца. – Бери, дешево отдам.

– Да мне только одно…

– Ты что, сам с собой жениться будешь?

– Нет, у евреев полагается одно. Для невесты.

– А-а, одно дороже будет.

– Почему?

– А кому я второе без пары продам?

– Еще одному еврею.

– Уговорил! Бери, давай рубль!

– Рубль? Это что, копия кольца барона Ротшильда?

– Это не копия. Это оно и есть!

– Даю гривенник.

– Ай, на него одного материала больше ушло, чем на гривенник!

– Ну, еще полушку.

– Ай, посмотри, какая работа! Твои правнуки с этим кольцом еще пять раз переженятся!

– Ну нет у меня больше денег. На всю свадьбу – пять рублей.

Цыган оторопело качает головой:

– Первый раз вижу еврея, который за пять рублей женится… Ладно, давай гривенник.

Лёдя отдает монету.

– А еще полушка?

– Ты же сказал: давай гривенник.

– А ты сказал: дам еще полушку.

Лёдя добавляет монетку и запоздало рассматривает кольцо:

– А оно вообще-то золотое?

– Золотее только корона царская!

– А где проба?

– Какая проба? На заказ мастер делал. Для себя хотел, да жениться раздумал!

Лёдя вручает раввину добытое с таким трудом ювелирное изделие. Ребе, как сам Лёдя на толкучке, подозрительно интересуется.

– Оно золотое?

– Ха! Как царская корона!

– А где проба?

– Так мастер для себя делал!

Раввин бросает на Ледю скептический взгляд:

– Ну, допустим. – И отдает ему кольцо.

Лёдя счастлив:

– Значит, мы можем жениться?

– Что жениться… Как жениться… И где ваш минен?

Лёдя с досадой шлепает себя по затылку:

– Забыл! А без минена нельзя?

Раввин удивленно глядит на Лёдю:

– Может быть, вы не еврей?

– Еврей! Еще как еврей! – клянется Лёдя.

– Тогда что вы торгуетесь? Тут синагога, а не Привоз. Каждый еврей знает, что для венчания нужен минен – десять свидетелей. Но я вижу, вы так собираетесь жениться, как я ехать на Северный полюс!

Лёдя снова выскакивает из синагоги. На скамеечке терпеливо ждет Лена.

– Ну, что?

– А! Удивительно, что евреям еще не требуются десять свидетелей для брачной ночи!

Оставив Лену в полном недоумении, Лёдя убегает на стоянку биндюжников.

Могучие бородатые мужики сидят и лежат на своих телегах-биндюгах в ожидании работы. Но дожидаются пока что только запыхавшегося всклокоченного Лёдю, который вопит:

– Евреи! Нужен минен! Даю по двадцать копеек на брата!

Десять биндюжников тяжело топают в синагогу мимо сидящей на скамейке Лены.

А сияющий Лёдя подлетает к раввину:

– Все есть – кольцо есть, минен есть! Можем венчаться!

– И как? – интересуется раввин.

– Что – и как? Я же говорю: кольцо есть, минен есть…

– А невеста есть?

– О-о! – Лёдя опять лупит себя по затылку.

Он вылетает из синагоги и возвращается с Леной. Ребе косится на ее живот и вздыхает:

– Невеста таки есть…

И в синагоге начинается древний свадебный обряд. Торжественные биндюжники стоят позади невесты и жениха. Раввин проводит новобрачных под балдахином – хупой. Лёдя и Лена взволнованно держатся за руки.

Раввин читает благословение над бокалом вина. Стоя под хупой, Лёдя надевает на палец Лены кольцо и, как положено, сообщает ей, что этим кольцом она посвящается ему в жены по закону Моисея и Израиля.

Один из биндюжников украдкой смахивает скупую мужскую слезу.

Раввин зачитывает кетубу – брачное свидетельство.

Двое биндюжников, обтерев ладони о штаны, подписывают свидетельство.

Раввин вручает этот главный документ невесте.

Дома папа Иосиф, сменив пенсне очками на веревочке, изучает брачное свидетельство.

Мама Малка поглядывает на живот Лены.

Молодожены смирно сидят рядышком и ждут решения родителей.

– Ну вот, – довольно заключает папа, – теперь все как у приличных людей!

– Жить будете в комнате Клавдии, – говорит мама Малка. – Она у нас в Англии.

– Социял-демократка! – осуждающе поясняет папа Иосиф.

Мама Малка насмешливо смотрит на Лену:

– Постель я дам. Приданого, как я догадываюсь, у тебя нет?

Папа Иосиф поспешно напоминает:

– Малочка, а разве ты пришла в этот дом с каким-нибудь приданым?

Мама, не удостоив его ответом, выходит из комнаты, кивнув Лене. Невестка послушно следует за ней. А папа интересуется у сына:

– Лёдя, и как ты теперь думаешь кормить семью? Мне сдается, на солдатское жалование в тридцать две копейки твоя жена не сильно растолстеет.

– А зачем ей толстеть? Леночка мне и так нравится, – улыбается Лёдя.

– Ну, это я – в философском смысле, – улыбается папа в ответ.

В соседней комнате мама Малка, подавая Лене накрахмаленное постельное белье, тоже интересуется:

– И на что же вы думаете жить?

– У меня есть кое-какие сбережения… Я откладывала, пока работала в Никополе…

Мама Малка то ли одобряет, то ли язвит:

– Мой сын таки родился в рубашке – ему досталась самостоятельная жена!

Потом Лёдя и Лена хозяйничают в своей комнате: Лена застилает кровать простыней, а Лёдя неумело запихивает подушку в наволочку. Вдруг Лена садится на кровать и плачет. Лёдя бросается перед ней на колени.

– Леночка, ты что!

– Ничего… Я не знаю… Как-то страшно, что будет…

– Будет все! И все будет хорошо! Любимая, не плачь, я что-нибудь придумаю… Муж я тебе или не муж?

Лена улыбается сквозь слезы:

– Муж… Мальчишка…

– Жена, помолчи! – играет грозного мужа Лёдя. – У тебя теперь даже нет паспорта, ты прописана в моем.

– Глупый, все напутал… Это ты теперь, по закону Моисея, мой до ста двадцати лет!

Она демонстрирует Лёде обручальное кольцо на пальце. И вдруг охает, прижимая руки к животу. А Лёдя приникает к ее животу ухом.

– Брыкается!

– Как его папа, – улыбается Лена.

Но свадьба – свадьбой, а увольнительная закончилась, и Лёдя – опять в армии. Сидит на пороге казармы и чистит ружье. К нему подходит капитан Барушьянц.

– О, Вайсбейн, вы снова с нами?

– Так точно, ваше высокоблагородие! – вытягивается во фрунт Лёдя.

– Сидите, к чему эти церемонии… Как прошла ваша свадьба?

Лёдя ожесточенно орудует ежиком для чистки дула:

– Благодарю за внимание, ваше высокоблагородие!

– Что же вы – прибыли и не заходите? Вот помнится, у Данте в «Божественной комедии»…

Лёдя отшвыривает ежик:

– У меня в голове не божественная комедия, а земная трагедия! Хотел бы я видеть, как этот Вергилий шляется по кругам ада, а у него дома жена с ребенком – голодные!

Барушьянц задумчиво смотрит на Лёдю:

– Интересная трактовка…

– Извините, господин капитан! Я сорвался…

– А что – тяжко живется?

Лёдя опять принимается чистить ружье.

– Да мне-то ничего – сыт, одет, обут… Но если бы я с оружием Отечество защищал – другое дело. А штаны тут протирать, когда у семьи на ужин, кроме пустого чая, ничего… – Лёдя умолкает.

Капитан сурово глядит куда-то вдаль. Лёдя усмехается:

– Меня бы под суд за антипатриотические настроения, да? Но на самом деле я Россию люблю.

– Какой иудей не любит Россию! – тоже усмехается капитан.

Но затем он серьезнеет и озабоченно интересуется, а не жалуется ли рядовой Вайсбейн на сердце, что-то у него какая-то подозрительная одышка… Лёдя изумленно смотрит на капитана. Затем, угадав его намерения, расплывается в улыбке.

Лёдя в общем строю занимается упражнениями на плацу. Подпрапорщик Назаренко исподтишка приглядывается к Лёде. И наконец командует:

– Вайсбейн! Подь сюды!

Лёдя бегом направляется к подпрапорщику.

– Та не бежи… Шагом можно, шагом.

Лёдя козыряет:

– Рядовой Вайсбейн явился по вашему приказанию!

– Та бачу, шо явился. А зараз будем прощаться, – с явным сожалением сообщает Назаренко. – Приказ начальства: по болезни сердца освободить на три месяца. Для поправки здоровья.

Лёдя с трудом скрывает радость и говорит покорно:

– Начальству виднее…

– А я б тебе свои лекарства прописал! – не удерживается подпрапорщик. – Три раза на день заместо еды – ремня хорошего по известному месту!

Лёдя откровенно наглеет:

– Жаль, что я не могу испробовать ваши прогрессивные методы лечения.

– Вернешься – попробуешь! – обещает подпрапорщик.

Лёдя бодро уходит из расположения части с вещмешком на плече.

А из окна своего домика смотрит ему вслед подпрапорщица Оксана, прижимая к груди засохший букетик полевых цветов.

Дома Лёдя кружит Лену по комнате:

– Я вернулся! Вернулся!

Мама Малка лупит сына полотенцем.

– Совсем ума лишился в своей армии! Поставь ее на место, она ж может выкинуть!

Лёдя бережно опускает Лену на пол:

– Ох, извини!

Но Лена опять просится к мужу «на ручки»:

– Я же не больна, я всего лишь беременна.

– Слушайте, что вы делаете друг с другом, меня не касается, но там, – мама Малка патетически указывает на живот Лены, – там мой внук!

– Или внучка, – предполагает Лёдя.

– Не морочь мне голову! Если живот яичком, будет девочка, а если уголком, то мальчик. А где вы видите тут уголок? Настоящее яичко!

Семейные радости сменялись бытовым отчаянием. Работы у Лёди не было. Ну никакой работы! Но он упорно ходил, искал, даже клянчил хоть какое-нибудь дело.

В небольшом ресторанчике Лёдя сопровождает по пятам суетливого хозяина, который то поправляет посуду на столе, то пересчитывает бутылки в шкафу, то дает подзатыльник поваренку. А Лёдя ходит за ним и просит:

– Дайте мне работу – не пожалеете! Вы можете посмотреть меня… Совершенно бесплатно… Универсальный репертуар!

– А у меня уже есть репертуар. С десяти до двенадцати – на скрипке кривой Мойша, а с двенадцати до двух – шансонетки Сони Заможней.

– Я могу и после двух…

– А после двух мои гости уже поют сами.

Лёдя восклицает в полном отчаянии:

– Но мне очень нужны деньги!

Хозяин сочувственно вздыхает:

– Слушайте сюда: Мойша играет просто за то, что я даю ему пить мое пиво, а Соня еще мне отдает процент со своих клиентов. Так о каких деньгах вы говорите?

Лёдя безнадежно плетется к выходу. А хозяин зовет мальчишку-официанта.

– Янек, пора открывать, а скатертев нема! И где, я тебя спрашиваю, скатерти?

– С прачечной не вернули. Видать, всех китайцев на войну мобилизовали.

– Так и что? Мои скатерти, слава богу, не мобилизовали.

– Но и не постирали.

Хозяин хватается за голову:

– Я не могу стелить грязные скатерти! Что делать?!

Уходящий Лёдя оборачивается:

– А вы застелите столы бумагой.

– Бумагой? Клиенты меня убьют!

– Нет, они посмеются. Если вы на ней напишете: «Лучше чистая бумага, чем грязная скатерть!»

Хозяин с интересом смотрит на Лёдю:

– Слушайте, это мисль! Янек, пулей в лавку за бумагой! А вы, молодой человек, не уходите, я налью вам пива.

– Спасибо, но мне некогда, надо искать работу…

– С такими мозгами вы ее таки найдете!

Лёдя, благодарно улыбнувшись, идет к двери, а дверь распахивается ему навстречу, и на пороге возникает Евгений Скавронский – как обычно, нетрезвый и жизнерадостный. Старые друзья смотрят друг на друга, не веря своим глазам.

А дальше было все, как сказал Лёдя. Шустрый Янек прибежал из лавки с рулоном бумаги, хозяин и официант кроили ее по размерам столов, а Лёдя и Скавронский в четыре руки расписывали бумагу вышеизложенным текстом и другими забавными надписями, которые они на пару придумывали уже по ходу дела.

И действительно, появившиеся клиенты заведения сначала с недоумением, а потом с интересом разглядывали бумажные скатерти и смеялись, и усаживались за столы, и заказывали еду и выпивку. Благодарный хозяин выделил неожиданным спасителям столик в углу и выставил выпивку за счет заведения. Лёдя и Скавронский воспользовались его любезностью.

Впрочем, они не столько закусывают, сколько выпивают.

Лёдя жалуется, что в Одессе практически все театры закрыты, а в кафе и рестораны не пробиться – артисты устраиваются поближе к харчам. Скавронский утешает, что на одной Одессе свет клином не сошелся и предлагает Лёде отправиться в город Харьков. Лёдя логично отвечает, что в Харькове его никто не ждет. Зато, как сообщает Скавронский, там ждут его – там ему предложен ангажемент на месяц и уйма денег. На что Лёдя столь же логично отвечает, что он тут не при чем, этот ангажемент – Скавронского, значит, ему и ехать в Харьков. Но Скавронский уверяет, что логика не всегда права. Хотя этот ангажемент действительно – его, но он ехать не может. Потому что, да будет известно брату Лёде, его брат Евгений, кажется, запил. Произнеся эту речь, Скавронский осушает бокал, удовлетворенно прислушивается к своим ощущениям и решительно заключает:

Точно, запил!

И роняет голову на бумагу с мудрым текстом, придуманным Лёдей.

Гастроли в Харькове прошли на редкость удачно. Война и ее отголоски были все же довольно далеки от этой русскоязычной культурной столицы Украины. И зритель ходил в театр, и Лёдя проходил у зрителя на «ура».

Неплохо откормившийся, слегка приодевшийся и с новым кожаным саквояжем в руке, Лёдя возвращается с харьковских гастролей домой. Удивленно оглядывается посреди пустой комнаты, достает из саквояжа пачку денег, выкладывает ее на стол и громко объявляет:

– Артист Утесов прибыл на побывку!

Ответом ему – тишина. А затем – протяжный стон из соседней комнаты. Лёдя бросается туда, распахивает дверь, но его останавливает мама Малка.

– Тебе тут не место!

Лёдя, вытягивая шею, пытается заглянуть через материнское плечо:

– Леночка, я здесь!

– Ты ей сейчас не нужен!

Мама Малка захлопывает дверь. Лёдя ходит по кухне из угла в угол. Похоже, он действительно никому не нужен. Какие-то женщины проносят тазы и кувшины с водой, простыни и полотенца.

Выходит, тяжело ступая, повитуха мадам Чернявская, которая когда-то принимала самого Лёдю. Она заметно состарилась, но по-прежнему активна и уверена в себе.

– Ну? Что? – бросается к ней Лёдя.

– Ничего.

– Что значит – ничего?

– Ничего – значит ничего. Надо ждать.

– Так уже сколько ждем! – возмущается Лёдя.

– Эх-хе! Заделать дитя – это раз плюнуть, а вот выродить – попробуй сам!

Повитуха моет руки, мама Малка льет ей воду из кувшина. Женщины садятся пить чай. Мадам Чернявская кушает с аппетитом:

– У вас такие справные пирожки, мадам Вайсбейн! А что вы даете заместо яиц? Теперь же их не достать…

– Я даю спитую заварку. Получаются немножко темноватые, но тесто держится. А со сдобой беда – дрожжей нигде нема.

– Вы не поверите, но меня научили заместо дрожжей разводить нашатырь.

Лёдя с ужасом смотрит на повитуху и маму:

– Как вы можете! Она там мучается, а вы… Пирожки!

– Слушай, дите, – улыбается мадам Чернявская. – Я в своей жизни невроку пирожков испекла меньше, чем ребятков приняла, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Так что имею полное право спокойно выпить чаю, пока там природа без меня делает таки свое дело…

Ничуть не успокоившийся Лёдя убегает из кухни в комнату, падает на колени перед кроватью и обцеловывает покрытый бисеринами пота лоб измученной жены.

– Леночка, прости! Прости меня!

– За что?

– Ты из-за меня страдаешь!

Ой, дурачок!

Лена с усилием улыбается. А потом резко морщится и вскрикивает.

Немедленно появляется повитуха и гонит Лёдю:

– А ну, погуляй, мальчик, делай ноги отсюда!

Лёдя дремлет на кухне, сидя на табуретке и прислонившись к стене. Рядом тихо бормочет молитву папа Иосиф. Входит мама, и Лёдя тут же просыпается:

– Ну что – ничего?..

– Ничего себе – ничего! – возмущается мама, – Девочка у нас, а не ничего!

В подтверждение ее слов раздается крик младенца. Лёдя несется в комнату, папа ковыляет за ним, на ходу интересуясь у мамы:

– А шо ж ты, Малочка, говорила: если живот уголком – мальчик будет!

– Ой, каким уголком? У этой тощей херувимки живота вообще не было!

Семейство Вайсбейнов выходит из своей квартиры и гордо пересекает родной двор. На руках у Лены – крошечный комочек в кружевных пеленках и одеяле.

Отовсюду на них глядят соседи: и Розочка, и Аня, и мадам Чернявская, и опять беременная Маруся с очередным младенцем у своей неиссякающей груди, и портниха Галина Сергеевна, и, конечно, вечный старичок. Соседи напутствуют новорожденную:

– Зайгезунд! – кричит повитуха.

– Чтоб здоровенькая была, все остальное приложится! – желает Галина Сергеевна.

– Мазлтов! – машет сухонькой ручкой вечный старичок.

– Шоб была красивая, як мама Леночка! – заявляет Розочка.

– Только не такая худенькая, – уточняет жена мясника Аня.

А Розочка продолжает:

– И шоб такая шустрая, як папа Лёдя!

– Ой, боюся, ее муж за цэ спасыби не скаже! – смеется Маруся.

– Та шо ты такое говоришь! – возмущается Розочка. – Ее муж будет из нею счастлив!

Лена слушает соседей, ничего не отвечает, просто тихо улыбается. На лице Лёди тоже блуждает бессмысленно-блаженная улыбка молодого отца, еще толком не осознавшего этот факт своей биографии. Дедушка Иосиф делает спящей внучке «козу». А бабушка Малка поправляет одеяло и ворчит, что ребенку надо прикрыть головку, а то простудится, не дай бог, у этих бестолковых родителей.

Галина Сергеевна крестит вслед уходящее семейство Вайсбейнов.

– Шо вы такое делаете? – удивляется Аня. – Они ж не православные…

– Ай, я думаю, не повредит! – улыбается вечный старичок.

У дверей синагоги Лена бережно передает младенца на руки Лёде. Женщины, как положено, остаются на улице, а мужчины с ребенком входят в синагогу.

Синагогальный служка – шамес – открывает толстую книгу записи рождений и смертей, придирчиво осматривает ее и снимает пылинку с пера ручки. И задает первый вопрос:

– Отец?

– Утесов… – начинает было Лёдя, но под взглядом папы Иосифа осекается: – Вайсбейн. Лазарь.

– Мать?

– Вайсбейн Елена.

Далее шамес производит запись, подсказывая самому себе:

– Младенец женскаго полу… – И задает очередной вопрос: – Имя?

– Эдит, – отвечает Лёдя.

Шамес удивленно поднимает глаза на Лёдю и откладывает ручку:

– Нет такого имени!

– Как нет, есть, – заверяет Лёдя.

– Где есть? У нас есть Циля, Двойра, Роза в крайнем случае… А это что за имя, где оно есть?

– Например, в Норвегии, – упрямствует Лёдя.

– А где это она есть – эта Норвегия?

Лёдя на секунду задумывается и сообщает:

– В Америке.

– А-а, ну если в Америке, тогда можно… В Америке вообще все можно! – Шамес аккуратно вписывает диковинное имя в книгу, приговаривая: – Когда мой дядя Эфраим уезжал в Америку, у него были одни рваные штаны, а теперь у него – миллион!

– Зачем ему миллион рваных штанов? – недоумевает дедушка Иосиф.

Шамес озадаченно смотрит на него. А Лёдя, никого в целом мире не замечая, повторяет нежным шепотом на разные лады:

– Эдит… Дита… Диточка…

И вглядывается в личико новорожденной дочери, словно пытаясь провидеть все, что будет связано с ней в его долгой жизни, – любовь и боль, печаль и счастье.