Читать книгу В погоне за солнцем - Наталья Ахмадуллина - Страница 5

– Зачем он это сделал? – Дима поглаживает пальцами кожаный руль. – Пытаюсь понять и не могу.

– Разве можно понять такое?

– Я стараюсь. И все спрашиваю себя: что же было в том конверте, который он тебе передал? Почему ты его сразу не открыла?

Всю последнюю неделю, с самых похорон Вильчука, этот разговор между Димой и Агатой возобновляется снова и снова.

Агата вздыхает:

– Чего теперь гадать? А конверт я не открыла потому, что Андрей Борисович сам просил меня прочесть письмо дома.

– Значит все-таки письмо? Ты же говорила, не уверена в том, что это было письмо?

– Что ты цепляешься к словам? Он сказал, это напутствие для профессиональной деятельности или как-то так. Я не предала этому значения и сразу же убрала конверт в сумку. Ты как-будто допрашиваешь меня, Дим.

– Возможно это было предсмертное письмо, понимаешь?

– Понимаю. И куда оно в таком случае подевалось? Кому понадобилось?

Дима хмурится:

– А когда ты заметила, что конверт исчез?

– В миллионный раз повторяю: когда вернулась в зал за сумочкой, тогда и заметила.

– Его могли вытащить во время драки?

– Не знаю. Наверное.

– Черт, Агатка… В последнее время ты виделась с Андреем чаще меня. Может, он рассказывал что-то такое, что могло бы…

– Нет. Ничего не рассказывал. Прошу тебя, перестань меня доставать. Я не знаю почему Андрей Борисович покончил с собой. Не имею ни малейшего представления, ясно?

– Извини, – Дима подносит руку Агаты к своим губам. – Прости, малыш.

Агата не в состоянии избавиться от ощущения необъяснимого ужаса, преследующего ее с выпускного вечера.

Страшны не сами воспоминания: тело, накрытое белой простыней; скорая; полиция; царившее кругом смятение. Страшнее врывающееся вспышками осознание того, что Андрея Борисовича, учителя и друга, которого она ценила и уважала с самого детства, больше нет. Что он умер, исчез, ушел в темноту, да еще так страшно и необъяснимо.

– Обещаю больше не мучить тебя расспросами и не поднимать эту тему, – мягко говорит Дима. – У нас сегодня важный день, так?

– Вот именно.

Мысли Агаты тут же метнулись от похорон Вильчука к предстоящему ужину с родителями Димы. Знакомство с родителями Димки. Ужин у Лазаревых. Звучит просто, но для Агаты подобное событие запросто способно заслонить мысли о чем угодно.

«Девушка, которая приходит в дом родителей молодого человека с выпечкой собственного приготовления, демонстрирует хорошее воспитание», – уверяла Нелли несколько часов назад, вынимая пирог из духовки.

Именно этот миндальный пирог, испеченный под четким руководством Нелли, Агата сейчас бережно держит на своих коленях, пока они с Димой мчатся по городу, совершая нехитрый маршрут от дома Агаты по улице Панфилова, до улицы Кипренского, где находится коттедж Лазаревых.

Ужин у Лазаревых…

Миндальный пирог лишь малая часть приготовлений Агаты к походу в гости. Весь день накануне она (пересилив себя) провела в гардеробной комнате Регины, где под пристальным надзором, знающей толк в таких делах, подруги, выбирала себе наряд.

– Правильно сделала, что пришла, – Регина прикладывала к Агате то одно, то другое платье, оценивая в зеркале как оно сочетается с цветом ее глаз. – Хоть оденешься по-человечески! А то знаю я тебя – додумаешься идти в джинсах и кедах! Вот это тебе идет. Зашибательское! От Valentino, между прочим. Повернись-ка спиной!

Но сегодня, за полчаса до выхода из дома Агата все-таки отказалась от выбранного Региной платья. Она решила, что должна остаться собой, а желание произвести впечатление и казаться не той, кто она есть на самом деле, по ее мнению могло только все усугубить. То же самое Агата решила насчет прически – длинные, немного вьющиеся от природы волосы, на взгляд Регины смотрелись весьма неряшливо. Агата должна была идти в парикмахерскую, делать прическу, но в итоге просто собрала волосы в конский хвост. Осталась в своем привычном облике.

«Димка полюбил меня именно такой. Почему я должна что-либо в себе менять ради его родителей?»

Легкий толчок. Дима притормаживает на светофоре.

– Привет! – вдруг раздается благозвучный женский голос, и Агата окончательно выходит из задумчивости.

– Ой, привет, Наташка! – отзывается Дима, облокотившись на открытое окно. Агата наклоняет голову, выглядывая из-за Димкиного плеча, чтобы посмотреть с кем он поздоровался – к машине подходит великолепно одетая девушка. Агата встречается с ней взглядом и поспешно отворачивается: «Не знаю ее и знать не хочу…»

Дима не знакомит Агату с девушкой – в этом нет необходимости, их разговор мимолетный, но теплый и доверительный: девушка отрицательно качает головой, в ответ на дружеские уговоры Димы подвезти ее; они смеются и любезничают; Дима даже обещает передать от нее «привет» своей маме.

– Ладно, счастливо! – весело прощается Дима. – Тоже передавай своим «привет»! – и как только загорается зеленый сигнал светофора, сразу же нажимает на газ.

Агата чувствует, как к лицу приливает кровь, как учащается ее пульс и дыхание, решает, что слишком перенервничала за последнюю неделю, потому что отчетливо представляет, как вцепляется в волосы этой великолепной, незнакомой девушки и слышит ее истошный визг.

– Это дочь друзей моих родителей – Наташа, – поясняет Дима, хотя Агата не требует никаких объяснений. – Мы вместе выросли. Я ее вот такусенькой помню. Она – журналистка, пишет книгу о Японии.

– То есть у вас много общего.

– Ты что?

– Ничего…

Дима иронизирует:

– Было бы некрасиво не поздороваться, не находишь?

– Меня это абсолютно не волнует.

– А что же тебя волнует? С чего вдруг такая перемена в настроении?

– Да так… Вспомнила, что завтра первый вступительный экзамен, – Агата старается, чтобы ее ложь прозвучала правдоподобно. Дима улыбается:

– Кажется, кто-то у нас просто переутомился. Тебе бы выспаться. А какой завтра экзамен?

– Рисунок. А во вторник – натюрморт.

– Да ну, ерунда! Это для тебя простая формальность.

– Ну, не скажи. В крайнем случае, если провалюсь, можно будет поступить на менее привлекательный факультет, а уже через год перевестись…

– Все у тебя получится, Агатка. Что ты себя накручиваешь?.. Ну вот, – Дима поворачивает в сторону большого каменного коттеджа, – мы и дома.

Машина въезжает в автоматически распахнувшиеся ворота и останавливается возле гаража.

Агата выходит первой.

Ухоженный газон, красивые сосны, растущие по всему участку, просторное крыльцо с колоннами… В окне дома Агата замечает силуэт:

– У меня ощущение, что я знаю это место, – говорит она.

– Я думаю это добрый знак, – захлопнув водительскую дверцу, Дима подходит к Агате.

– Почему?

– Все мы когда-то встречались, не в этой жизни, так в другой. Ты просто узнала то место, где мы уже когда-то были счастливы, – Дима обнимает и нежно целует Агату в висок. – До встречи с тобой я смеялся над подобными вещами, а сейчас убеждаюсь, что это правда.

– Нет. Не в этом дело, – Агата не может оторваться от дома.

– А в чем?

– Не знаю, – Агата чувствует, как за ней одновременно наблюдает тысяча глаз, а за каменными стенами таится нечто опасное.

– Пойдем? – Дима берет Агату за руку и ведет к дому. Девушка заставляет себя улыбнуться, но на самом деле ей хочется сбежать. Звуки, запахи, все вокруг закручивается узлом с событиями последней недели, со смертью Вильчука, словно возрождая забытый кошмарный сон.

– Перестань бояться, трусишка! – у Димы прекрасное настроение. Он крепко сжимает руку Агаты. Открывает входную дверь:

– Мам, пап! Это мы!

Ступени широкой лестницы, в которых мягко горят встроенные светильники, заворачивают на второй этаж. Агата сжимает ладонь Димы, услышав приближающиеся шаги:

«Сейчас я увижу их».

Вероника Аркадьевна Лазарева безупречна с головы до ног. Светло-персиковый костюм сидит на ней как на манекене, гармонируя с такого же цвета обувью. Каштановые волосы аккуратно убраны – будто каждый волосок знает свое место. Агата обращает внимание на миловидные черты Лазаревой, словно контрастирующие с суровыми, почти черными глазами.

«Димка внешне похож на мать, – думает Агата. – Даже мимика одинаковая. А вот от отца достался высокий рост и темперамент».

Сергей Афанасьевич так же как и Дима довольно сдержан и элегантен. Но в отличии от звучного баса сына, у Сергея Афанасьевича невероятно тусклый и слабый голос. С трудом верится, что этим самым голоском руководитель крупной строительной компании разговаривает, внушая страх, со своими подчиненными.

– Это вам, – Агата смущенно протягивает свой подарок и поднимает голубые глаза на хозяйку дома.

– Очень тронута, – Вероника Аркадьевна с улыбкой принимает пирог и внимательно изучает лицо гостьи. – Домашний. Вы разрушили мое сложившееся мнение, детка, будто современная девушка не умеет готовить.

– Что ты, мам! Агата – мастер на все руки! – радостно подхватывает Дима.

– Счастлива, наконец, с вами познакомиться, – Лазарева делает вид, что не слышала последних слов сына. – Будьте как дома!

От дверей парадного входа, в сопровождении Вероники Аркадьевны и Сергея Афанасьевича (который на удивление, не проявляет абсолютно никаких эмоций, сохраняя холодное, рыбье выражение лица) Агата с Димой направляются в гостиную. Агата идет потупя голову, даже стесняясь смотреть по сторонам. На секунду подняв глаза, она видит себя в зеркале и приходит в ужас от того, насколько ее облик не соответствует обстановке – словно уличная кошка, по ошибке забредшая в чужой роскошный дом. Агата с досадой вспоминает о Регинкином платье, оставшемся висеть в шкафу…

– Долго же мне не удавалось заманить вас в гости, – смеется Лазарева, усаживаясь за безупречно накрытый стол. – Неужели вы меня избегаете?

Всем телом Агата ощущает, как гулко колотится ее сердце. Лишь не желая разочаровывать Димку, она запрещает себе бояться:

– Что вы, Вероника Аркадьевна, конечно нет! Но мне действительно было некогда. Днем – школа, вечером —подготовительные курсы…

– Чистая правда, – подтверждает Дима, разливая вино по бокалам, – даже мне с трудом удается втиснуться в ее плотное расписание.

Агата переводит взгляд на Сергея Афанасьевича. Тот приступает к трапезе, не дожидаясь остальных, не обращая на гостью никакого внимания.

– Ну, теперь рассказывайте, что же вы за таинственная девушка такая? – Лазарева сплетает тонкие пальцы в замок.

– Я?

– Агата, не смущайся. Мама очень любит задавать странные вопросы, – с улыбкой говорит Дима.

– Ради Бога, что Агата обо мне подумает? – Лазарева смеется. – Димуля рассказывал, вы готовитесь к поступлению в художественный институт?

– Надеюсь поступить.

– И как вы оцениваете свои шансы?

– Она обязательно поступит! – подхватывает Дима. – Весь год занималась с репетитором, но, думаю, в дополнительной подготовке не было необходимости. Ее и так примут в любой институт с такими-то способностями!

– Димуля, ты не прав, – тут же возражает Лазарева. – Талантливых людей великое множество. Отправляться в институт без соответствующей подготовки – неразумно. Если, конечно, нет человека готового замолвить за вас словечко.

– Я согласна с вами, Вероника Аркадьевна.

– Мне кажется, вы обе преувеличиваете.

– Нет, Дим, так и есть, – Агата снова мельком взглядывает на Сергея Афанасьевича. Тот по-прежнему игнорирует происходящее, только ест и пьет. – Сейчас определяющий фактор для поступления не талант студента, а его связи.

– Ну, не только сейчас, – Лазарева прищуривает черные глаза. – Заискивание преподавателей перед влиятельными людьми старо как мир. А кто ваши мама и папа, позвольте спросить?

Агата находит вопрос двусмысленным, но не теряется:

– Мама – учитель русского языка и литературы, папа – военный инженер.

– Надо же, – протягивает Лазарева. – Инженер. Учитель. А вас увлекла живопись.

– Да, действительно, родители далеки от искусства и не имеют прямого отношения к моему выбору. Но мне повезло встретить талантливого преподавателя, благодаря которому и появилось твердое намерение заниматься живописью.

– О ком вы говорите, детка?

– Об Андрее Борисовиче Вильчуке.

– Который повесился?!

Агата и Дима переглядываются. Сергей Афанасьевич продолжает орудовать ножом и вилкой, будто все сказанное ни в коей мере его не касается.

– Димуля, ты вроде говорил, что картины Вильчука поднялись в цене после громких заголовков в прессе? – вкрадчиво спрашивает Лазарева.

– Есть такое, – кивает Дима. – Цены на его картины выросли в несколько раз после того… что случилось. Странные люди.

– Какая жуть. Покончить с собой, практически на глазах у всей школы. Может, он это сделал специально? Ради славы?

– Мам, если можно, сменим тему, – мягко просит Дима. – Агата очень переживает из-за случившегося.

– Хорошо, хорошо. Светлая память вашему преподавателю. Знаете, детка, я всегда уважала преподавателей, поддерживающих инициативу творческих детей. И, признаться, ничуть не удивлена, что вы и Вильчук, как бы это сказать, нашли общий язык. Я немного его знала. Он производил впечатление довольно эксцентричного человека.

– Что вы имеете ввиду? – Агата чувствует, как дрогнули пальцы на бокале.

– Вы не обидитесь, если я скажу, что нахожу вас довольно необычной, странной что-ли. Я это без всякой задней мысли.

– Я понимаю.

– Для творческой личности – это даже хорошо! – Лазарева, махнув рукой, невинно улыбается. – Видимо, вы были необычным ребенком?

– Агата была необыкновенным ребенком, – поправляет Дима и подмигивает ей, – и работы ее – такие же. Знаете, – он поочередно смотрит на родителей, – просто уникальная реалистическая техника письма! Агата писала мой портрет и…

– Мы даже не ставим это под сомнение, – Лазарева сверкает глазами в сторону Агаты, – и все-таки быть художником в современном мире… Далеко не все талантливые художники могут реализовать себя в профессии. Подобный выбор, если хотите знать – связан с огромным риском, тем более для девушки не имеющей… реальной опоры под ногами. Упорства у вас безусловно хватит, но дело ведь не только в этом. Можно потратить годы, и ничего не добиться. Нет никаких гарантий, что аудитория будет принимать ваше творчество так же восторженно, как мой сын. На современном небосклоне живописи лишь немногие творцы достигают значительных высот. Особенно это касается России, в которой почти не осталось известных художников. Взять хотя бы вашего преподавателя – всю жизнь занимался живописью, а заговорили о нем только после его смерти.

– Мам…

– А что я такого сказала?

– Мне нравится то, чем я занимаюсь, Вероника Аркадьевна, – Агата берет тон человека, способного за себя постоять. – Более того, живопись – моя страсть с самого детства. Я не вижу себя ни в какой другой профессии. Мне не нужна слава, не нужен успех, я занимаюсь живописью не поэтому. Просто я – художник и должна самовыражаться, а для всякого художника, строит ли он здания, сочиняет симфонии или пишет картины, его работа это единственный способ дальнейшего постижения жизни и единственный смысл существования. Поэтому я не считаю, что чем-либо рискую, даже не имея, как вы сказали, реальной опоры под ногами.

– Если вы намерены удачно выйти замуж, тогда вы действительно ничем не рискуете, – сухо вставляет Сергей Афанасьевич. Все оборачиваются. Выражение лица хозяина дома по-прежнему не выдает никаких эмоций.

– Агатка, знаешь что нужно, чтобы картины заняли достойное место в истории живописи? – Дима спешит нарушить неловкую паузу. – Нужно хорошо кушать. Художнику нужны силы, а ты ничего не ешь! Даже к жаркому не притронулась, а мама ведь так старалась!

– У меня идея, – Лазарева поднимается. – Пойдемте-ка, организуем вместе десерт, детка. Может, это разбудит ваш аппетит?

– Конечно, – Агата торопливо поднимается, нечаянно задев вилку, которая со звоном падает на пол. – Ой… Простите.

– Да ну, пустяки, – Лазарева дружески обнимает Агату за плечи и ведет на кухню. – Заодно покажу вам дом.

Дима одобрительно провожает их взглядом, но, вопреки ожиданиям, его мать не собирается показывать дом Агате. Скрывшись из поля зрения Димы, хозяйка дома моментально меняется в лице. Ее глаза становятся еще более черными, губы плотно сжимаются, она тут же отстраняется от Агаты.

Агата понимает, что происходит. Лазарева сделала огромное одолжение, потакая прихоти сына, и знакомство с его так называемой девушкой, было организовано с единственной целью – доставить удовольствие избалованному ребенку, топнувшему ножкой, требуя удовлетворения нелепого каприза. И ничего, что его ножка давно сорок шестого размера.

Вероника Аркадьевна не считает Агату подходящей партией для своего единственного сына и уводит ее из-за стола вовсе не для того, чтобы познакомиться поближе или обменяться женскими секретами, а лишь для того, чтобы покончить с ней. Раз и навсегда.

«Может, это не так уж и плохо оказаться с ней с глазу на глаз? – Агата тоскливо оглядывается в направлении столовой, где остался Дима. – Можно будет откровенно поговорить без надзора ее мужа. Она – женщина, у нее есть сердце. Она должна понять!»

Агата готовит в уме целый монолог, желая объяснить, что для нее значит Дима, но не успевает и рта раскрыть.

– Ну, что ж, детка, давайте поговорим начистоту, – Вероника Аркадьевна заводит Агату на кухню.

– Давайте. Только позвольте…

– Нет уж! – интонация Лазаревой кардинально меняется. – Позвольте сначала мне, – она открывает стеклянную дверцу шкафчика и вынимает изящные, фарфоровые чашки. – Вы милая. Я вижу, вы отлично справляетесь с ролью вежливой, сдержанной, воспитанной девушки, но прекрасно понимаю, что вы представляете из себя на самом деле, – Лазарева ставит чашки на поднос. – «Казаться» и «быть» – не одно и то же, – невозмутимо продолжает Лазарева. – Кроме того, наслышана о проблемах в вашей семье: отец-алкоголик, мать не в своем уме, жизнь у вас – не сахар, да еще эта одержимость живописью… Конечно, я вам сочувствую, не дай Бог пережить все то, что пережили вы, – Лазарева стучит по столу. – Я могла бы долго ходить вокруг да около, но, раз уж дело дошло до того, что Димуля приводит вас в дом, думаю, мне следует сразу же объясниться с вами, дабы развеять иллюзии.

– Вероника Аркадьевна… я люблю Диму. Разве может быть что-то…

– Ну разумеется любите! – Лазарева приторно улыбается и наливает кипяток в чайник. – А как же вам его не любить? А материальные блага вас, естественно, интересуют постольку-поскольку. Я вполне допускаю, что случайное знакомство между молодыми людьми из разных социальных слоев может перерасти в некое чувство, но у вас с Димулей нет будущего. Да вы и сама – умная девочка, это прекрасно понимаете. Юность мимолетна, а жизнь длинная, сложная, – Лазарева принимается неторопливо нарезать пирог. – Жизнь необходимо тщательно, стратегически планировать, и это не просто слова, это жестокая необходимость. Людям с такими амбициями и претензиями как у вас, ох, как не просто живется…

«Как же она наслаждается собой, упивается своей властью! Именно в такие минуты жизнь этой женщины приобретает смысл. Но если она надеется, что я сейчас расплачусь…»

– Не думайте, что у меня есть какие-либо предрассудки по поводу разницы в социальном положении, – спокойно продолжает Лазарева. – Просто я прожила больше вас и лучше знаю, как устроен мир. Вы, конечно же, сию минуту не распрощаетесь с Димулей – это невозможно. Я не какой-нибудь лютый зверь, и прекрасно все понимаю, но совершенно бессмысленно затягивать и усложнять эту ситуацию. Уверяю вас. Напрасно время потратите, пытаясь его удержать, и себе причините лишнюю боль. Неужели вы сами не чувствуете, что ваши отношения с моим сыном даются ему с трудом?

– Ничего такого я не чувствую. Я знаю, что он любит меня…

Лазарева вручает Агате поднос, на котором аккуратно по четырем тарелкам разложен миндальный пирог:

– Мы поняли друг друга, детка?

– Вероника Аркадьевна, – Агата пытается сохранять хладнокровие, но всем телом ощущает тряску, – в моей семье действительно есть определенные сложности, но какое это имеет значение? Вы же видите что я за человек. Мне не нужны ваши деньги, мне нужен только ОН!

– Вы ЕГО не получите.

– За что вы так со мной? Что я вам сделала плохого?!

Лазарева бросает на Агату снисходительный взгляд и по-матерински приглаживает ее светлые, доходящие до середины спины, волосы. В этом прикосновении улавливается какая-то недоброжелательность, нечто оскорбительное: где уж тебе, бедной сиротке, сделать мне что-то плохое.

– Так вы услышали меня? – переспрашивает Лазарева, дав понять, что не намерена продолжать разговор.

– Да…

– Вот и замечательно, – Лазарева берет прежний гостеприимный тон и радушно смеется. – Пойдемте, попробуем ваш пирог!