Читать книгу Городской триптих - Наталья Ермаковец - Страница 3

Дарима

Нож с хрустом перерезал капустный кочан пополам.

Одну часть она уберет в холодильник, пригодится для салата. А из второй сделает борщ. Морковки еще много, и последняя купленная картошка оказалась очень удачной: почти без темных «глазков». Мясо она приготовила еще вчера, варила чуть ли не четыре часа, чтобы говядина стала мягкой и легко разрывалась на волокна. Правда, в тарелке все равно придется борщ превратить в месиво, неаппетитное, но легко проглатываемое, иначе маме Нине его не осилить.

Дарима перевернула капусту разрезом вверх и начала методично рубить. Слева, справа, этот бок, тот… Отсекала узенькие полосочки, специально старалась потоньше. Пальцы методично делали свое дело, а мысли вернулись к давно передуманному и от этого еще более грустному.

Денег не было. На прошлой неделе на карточку пришла ее зарплата, но и та уже почти вся израсходована. Иногда Дариме казалось, что, если бы деньги выдавали ей на руки купюрами, которые можно пересчитывать, раскладывать в стопочки, пусть и тонюсенькие, они бы не утекали настолько быстро.

А так она уже боялась подходить к банкоматам, чтобы не увидеть въевшееся под кожу предупреждение «Недостаточно средств на счете». Какое «недостаточно»! Их просто катастрофически не хватает.

Коммуналка, еда (сносная для нее и приличная, с мясом, для мамы Нины), лекарства… Одних подгузников в день уходит три, а то и четыре штуки. А за семь дней? А если еще сложить все недели?

Дарима вздохнула и принялась чистить лук, но слезы упорно не лились.

Да, поначалу, в те далекие первые месяцы кошмара Дарима обходилась без памперсов. Сама мыла маму Нину, переодевала и бесконечными часами склонялась над замоченными в ванне грязными простынями и запачканными пододеяльниками. Они так и не успели купить стиральную машинку-автомат, за которую женщины всего мира готовы были расцеловать изобретателя, если бы знали его имя. А теперь, с этой вечной нехваткой денег, даже мечтать о покупке не стоило. Спустя пару недель немыслимой стирки спина у Даримы превратилась в один загнутый крючок, от едкого запаха в квартире выворачивало нутро, и она сдалась: памперсы так памперсы. Ничего, может и не съесть лишнюю булочку или колбасу, все равно это вредно. Зато с рук сойдет краснота и заживут саднящие трещинки от дешевого порошка, разрезавшие подушечки чуть ли не до кости: стирать в перчатках ей всегда было до жути неудобно.

Вот и сейчас пальцы непроизвольно задрожали, и Дарима опустила нож, чтобы ненароком не пораниться.

Да, все зажило. Только не думала она, что гречка может быть такой постылой, до тошноты. Что настанет время, когда она предпочтет остаться голодной, чем снова запихивать в себя суховатые крупинки и заливать сверху пустым чаем.

Сколько это тянется? Два года? Три? Наверное, где-то так. Да, точно, три. Она тогда закончила учиться в техникуме и только устроилась поваром в вонючую столовую возле швейной фабрики.

Как сейчас помнит, в тот вечер она поставила тушиться минтай: небольшие кусочки на подушке из тертой морковки и мелко нарезанного лука, а сверху сметанное одеяло. Глупо, наверное, но с тех пор она не выносит запах рыбы, особенно морской, и в буквальном смысле завязывает себе нос платком, если приходится ее готовить на работе.

Через пару минут должен был начаться детектив, и блестящий Эркюль Пуаро указал бы на убийцу. Дарима неизменно ошибалась в своих догадках и оттого любила английский сериал еще больше: за интригу и неприметные улики.

На пороге кухни появилась мама Нина. Она сняла с полки чашку и открыла кран. Странное дребезжание заставило Дариму обернуться. Чашка стучала о зубы мамы Нины, а вода заливала подбородок и капала на пол. Цветастый платок, которым она красиво подвязывала волосы, свешивался с плеча.

– Все, отбегался Гришаня.

Голос мамы Нины дрогнул, она забормотала еще что-то вязкое, неясное и свалилась на пол. Дарима не успела ее подхватить да и не смогла бы, даже если очень хотела: мама Нина была раза в три крупнее самой Даримы.

Им несказанно повезло, что скорая приехала через пару минут. Врач констатировал обширный инсульт и забрал маму Нину в больницу, откуда через полтора месяца ее отправили домой с длинным списком рекомендаций и параличом всего тела как «последствием поражения головного мозга».

А дальше для Даримы начался ад. И дело вовсе не в том, что она не могла бросить работу – иначе мизерной пенсии по инвалидности не хватило бы даже на хлеб – и перевелась на полставки. Она настойчиво делала с мамой Ниной гимнастику, пыталась повторять рекомендации массажиста, научилась ставить уколы. Но труднее всего было то, что мама Нина отказывалась бороться, а вместо этого кривила губы, плакала и не хотела, чтобы ей делали больно. Врачи утверждали, что подвижность к левой руке должна вернуться и даже с ногой может быть улучшение, но для этого необходимо сражаться. Через не могу, через мучения и слезы.

Пока были силы, Дарима так и делала. Но постепенно, вслед за мамой Ниной, сдалась, и остались только обыденные процедуры: помыть, переодеть, протереть, чтобы не было пролежней, накормить неподвижное тело. И прошел не один день, прежде чем речь мамы Нины стала четче и разборчивее, но и до сих пор она злилась и ругалась, если Дарима не сразу понимала, чего от нее хотят.

А хотели от нее многого: вкусной и разнообразной еды (Зря, что ли, на повара ты почти три года долбилась?), интересных передач (и именно Дарима оказывалась виновата, если телевизионная программа не отвечала сиюминутным желаниям мамы Нины), чтения вслух (только дешевые женские романы, после которых Дарима изо всех сил сдерживала рвущуюся наружу блевотину, а мама Нина тоскливые вздохи), прогулок (на это Дарима качала головой, потому что в спине ее до сих пор стреляло и хрустело при каждом удобном случае). Но то, что ей самой казалось решительным отказом, на самом деле выглядело жалким и робким отнекиванием, чем моментально пользовалась мама Нина: обиженно закатывала глаза и вспоминала о родстве Даримы с Гришаней. Чего, мол, от такой ожидать сочувствия и помощи.

«Гришаня» – это отец Даримы. От него она получила невзрачную фамилию Севко и особое отношение к алкоголю. Правда, если Дарима от десяти граммов любого спиртосодержащего напитка покрывалась красными пятнами, похожими на лишай, и потом начинала задыхаться, то с Гришаней дело обстояло в точности до наоборот.

Мелкий и на вид хлипкий, он странным и гадким образом умел залить в себя за раз пол-литра, а то и литр водки. После чего мир вокруг заселялся врагами и предателями, которых он, Гришаня, считал своим священным долгом наставить на путь истинный. Проще говоря, поколотить.

Драться Гришаня любил. Когда его кулак с хрустом встречался с носом противника, на лице Севко появлялась улыбка блаженного. Самого его били мало, но качественно, после чего он на время затихал и неделю-другую пил только с проверенными дружками.

Вопрос, почему за этого скота вышла замуж ее мать, всегда занимал Дариму. Маленькая женщина с руками, по которым можно было изучать кровеносную систему – так просвечивали сквозь кожу сосуды, – была забитой и слабой, выросшей в детдоме. Наверное, на нее притягательно подействовали ухарский вид кудрявого чуба или нескончаемые шуточки Гришани, в которых сальность маскировалась веселым смехом.

Сам Гришаня признавался матери, что женился из любопытства. «А вдруг что выйдет?» Он принялся поколачивать жену со второго дня супружества. Не исключено, что и первый день не обошелся бы без кулаков, но тогда Гришаня набрался так, что уснул за столом, прижавшись мордой к вилке, из-за чего неделю ходил с четырьмя отчетливыми дырочками на лбу. «Под рога», – шутили собутыльники, отчего Гришаня ярился и сбрасывал напряжение на молодой жене.

Предсказания друзей не исполнились. Через год, одарив мужа крошечной хилой дочерью, темноволосая женщина захлебнулась в ванне. Гришаня все спихнул на ее неустойчивую психику (попойки с соседом-врачом не прошли даром) и долго бравировал этими звонкими словами. На поминальном столе были только водка да парочка маринованных огурцов, с которых Севко смыл беловатую плесень, а первый провозглашенный им тост в этой обстановке прогремел кощунственно: «За свободу!» На доносящиеся из другой комнаты писки новорожденного ребенка Гришаня обращал не больше внимания, чем на хрустящих в темной кухне под ногами тараканов.

Если бы не медсестра, зашедшая проведать девочку на следующий день, вероятнее всего, Гришане предстояли бы новые траурные хлопоты. Крошку забрали, Гришаня продолжал пить… И тут появилась мать Гришани, Нина.

Именно она не позволила оставить девочку в детском доме и после лишения Гришани родительских прав оформила опекунство над внучкой на себя. Первое слово «мама», сказанное девочкой, незаметно заменилось на «мама Нина», а в мебельной стенке тускло выцветала единственная уцелевшая фотография женщины с греческим именем Фаина – настоящей матери Даримы.

Когда Дарима перешла в третий класс, маму Нину попросили с места автобусного кондуктора. Причину озвучили стандартную: «Истечение срока действия трудового договора», но на самом деле все заключалось в приближающемся пенсионном возрасте. Не помогло ничего: ни униженные просьбы, ни обещание не брать больничных, ни даже наличие несовершеннолетнего опекаемого ребенка. За лето обежав приятелей и просто знакомых, повалявшись в ногах, мама Нина умудрилась найти место вахтера в общежитии ПТУ на другом конце города. А через день соседка упомянула своего племянника, которому срочно понадобился обмен квартиры как раз из того района на этот. Выгодная сделка, с точки зрения мамы Нины, раз она получит три комнаты вместо настоящих двух. И неважно, что новые комнаты своими размерами больше напоминают чуланы. Нереальная удача, как оказалось, для Даримы, потому что в результате этого переезда она познакомилась с Юлькой Репьевой и Женькой Марчуком.

За все двадцать с лишним лет Гришаня ни разу не вспомнил о дочери и продолжал куролесить и исправно надираться. Кончил он так же страшно и глупо, как жил: пьяным курил на балконе и слишком низко перевесился. В их маленьком городке слухи расходились быстро, и за спиной Даримы долго еще раздавались шепотки соседок-сплетниц, что в гробу Севко лежал синий-синий (на ум Дариме сразу приходило сравнение с мятым баклажаном, и она ничего не могла с этим поделать) – все-таки седьмой этаж – и в неглаженом костюме с чужого плеча.

На похороны они не попали: мама Нина лежала в реанимации, а сама Дарима не сочла нужным идти прощаться с чужим, по сути, человеком.

Из комнаты донесся протяжный зов, и Дарима отмерла. Кастрюля булькала, видно, уже давно. Когда крупные пузыри переваливались через эмалированный край, фиолетовый цветок включенного газа на время терял лепестки и моргал. На кухонной тумбе аккуратной горкой лежали нашинкованные капуста и морковка. Края нарезанной кубиками картошки начали темнеть. Мясо отдыхало в холодильнике.

– Ри-ма-а! – Мама Нина с младенчества звала ее только так и хмыкала, что сочиненное невесткой имя «Дарима» не занесено ни в один справочник.

– Сейчас, только овощи брошу. – И Дарима обреченным жестом сгребла все в кастрюлю и уменьшила огонь.

Мама Нина лежала в большой комнате, утопая в подушках. Она всегда отличалась внушительным для женщины телосложением, но после долгих месяцев в постели еще больше поплыла. Под одеялом угадывались ее крупные ноги, похожие на колонны, широкие бедра и мощные руки молотобойца. После долгих убеждений она согласилась постричь свои жесткие волосы, запутывавшиеся из-за постоянного лежания в тугой комок. И сейчас на макушке мамы Нины смешно топорщился хохолок, который Дарима, подойдя ближе, механически пригладила рукой.

– Скоро будем кушать. Тебе что-нибудь нужно пока?

– Включи телевизор, – окончания слов звучали чуть смазано, – и шторы прикрой: глаза режет.

Дарима подошла к окну задернуть портьеры и бросила взгляд сквозь стекло. Знакомая скамейка все так же стояла на месте, лишь край одной ножки отбился и дерево висело некрасивыми щепками.

Только сейчас, вместо любимых Юльки и Женьки, там были двое: сосед с пятого этажа (то ли Милослав, то ли Мирослав, все похоже и одинаковая концовка) и незнакомец. Именно этот неизвестный возвышался над «Славом» на полголовы и методично размахивал перед лицом того сжатыми кулаками, словно двигающийся маятник: туда – сюда, туда – сюда.

Из-за спины Даримы раздался демонстративный вздох: мама Нина намекала, что солнце по-прежнему ей мешает. Дарима обернулась к кровати буквально на секунду, чтобы успокаивающе улыбнуться. Когда взгляд ее вернулся к улице, «Слав» валялся на земле бесформенной кучей, которую незнакомец остервенело пинал ногами. Доносившиеся звуки были странными: никаких криков или стонов, а что-то похожее на выдох дровосека, с размаха опускавшего топор на особо плотное полено. Хэк, хэк…

С тихим аханьем Дарима бросилась в прихожую к телефону и набрала «ноль два», номер, вдалбливаемый в память с детства. Едва лишь палец отпустил отверстие последней цифры и раздался легкий щелчок, она нажала рычаг сброса. Глупая, забыла впереди цифру «один». Полиция ответила после пятого гудка.

– Здравствуйте. Здесь драка. Приезжайте, пожалуйста. – Дарима не успела заранее мысленно выстроить свою речь, как обычно делала, чтобы не запинаться.

В трубке подавили широкий зевок:

– Адрес. И ваша фамилия.

– Калинина, восемь. У первого подъезда. А меня зовут Севко Дарима.

– Квартирку добавьте, – равнодушие в тоне говорящего сменилось неприкрытой развязностью.

– Третья…

– Наряд приедет, ждите.

Когда Дарима вернулась к окну, у скамейки было пусто. Ни корчившегося «Слава», ни отбивающего ему почки амбала. Как будто испарились по взмаху волшебной палочки. А этим чудом стал ее звонок, да? Ну, значит, все живы и вероятнее всего здоровы.

Она даже не подозревала, к чему приведет это обычное, по-человечески понятное желание спасти соседа.

Дарима задернула шторы и щелкнула телевизионным пультом. Увидев логотип НТВ, мама Нина удовлетворенно засопела, а Дарима проверила борщ и скользнула в другую комнату. На столе лежал незаконченный пейзаж: море. Дарима никогда там не была, но, едва брала кисточку в руки, ей отчетливо слышались шум прибоя и шуршание песка под ногами, а щеки обдавали солоноватые брызги.