Читать книгу Городской триптих - Наталья Ермаковец - Страница 6

Дарима

Пейзаж был испорчен. Мазки изгибались на манер червяков, а не ложились ровно, и все из-за дрожащей неизвестно почему руки. От этого вместо задуманных волн на берег накатывалось что-то вроде сине-зеленой яичницы, а пенные гребешки походили на остатки дохлых медуз. Нет, мучить бумагу дальше не стоило.

Со вздохом Дарима поболтала кисточкой в баночке с грязной водой, отчего ворс не стал чище, и тут затрещал дверной звонок.

Сначала Дарима заглянула в комнату мамы Нины. По телевизору шло рейтинговое шоу, в котором ведущий, как обычно, красовался перед публикой и делал паузы в неподходящих местах, чем вносил легкую сумятицу в ряды гостей и углублял интригу. Позёр! От кровати доносилось глубокое носовое дыхание. «Надо же, заснула… – удивилась Дарима. – А этот соловей в коридоре никак не умолкнет! Как бы он не разбудил маму Нину».

На полутемной лестничной площадке стоял человек в невнятной одежде, и Дарима непроизвольно прищурила глаза, чтобы лучше его рассмотреть. Едва мужчина шагнул в выхваченный светом треугольник на бетонном полу, стала отчетливо видна его темно-синяя форма.

– Добрый вечер. Сержант Бондарь. – Мужская рука дотронулась до головного убора, удивительно смахивавшего на бейсболку. – Это вы звонили по поводу драки?

– Здравствуйте. Да, я. – Дарима поправила сползающие очки и подумала, что фигура полицейского не совсем пропорциональна: то ли плечи слишком широки, то ли ноги коротковаты. – Только она закончилась давно.

– Отлично. – Из интонации говорившего не было ясно, рад он этому факту или, наоборот, расстроен.

Кто-то стал подниматься по лестнице, шумно нашаривая ногой неосвещенные ступеньки, а потом раздалось поскуливание собаки. Наверное, Вира со второго этажа опять скучала без хозяев, лежала под дверью, носом к щели, ждала знакомый запах и время от времени негромко жаловалась. Зачем вообще заводят домашних животных, если потом им суждено проводить все дни взаперти и в одиночестве?

Пронзительный и замысловатый вопль телевизионной рекламы привел Дариму в чувство. И тогда она сообразила, что по-прежнему стоит в дверях, а напротив нее – все тот же полицейский, только на его круглом лице стали отчетливо заметны усталость и искусственно удерживаемая внимательность.

– Мне надо что-то подписать в протоколе?

Сержант покачал головой:

– Нет. Всего хорошего.

Он сделал «под козырек», но не сдвинулся с места. Тогда Дарима застенчиво улыбнулась вместо прощания и закрыла обитую дерматином дверь. И вовремя: из комнаты донеслось протяжное «Ри-има-а!».

Глаза мамы Нины были открыты и очень ясны. За месяцы вынужденного лежания она научилась просыпаться мгновенно и выглядела бодрой даже после двадцатиминутного сна.

– Рима, мы ужинать будем или по плану сегодня голодовка? И телевизор не трогай, пусть идет. Все одно лучше, чем на твое постное лицо смотреть.

Пока в кухне Дарима наливала в миску борщ, мяла его толкушкой для пюре и напоследок протирала через металлическое сито, до нее долетали обрывки фраз мамы Нины о том, что никто не ценит сделанное ему добро. Вот и Дарима ничуть не лучше других: мечтает, чтобы родная бабушка скопытилась побыстрее, и тогда не нужно будет никого кормить с ложечки, брезгливо мыть кожные складки и выносить грязные горшки…

Эти упреки лились на Дариму как из ведра, едва к маме Нине вернулась способность к связной речи. Сначала Дарима спешила оправдаться, успокоить маму Нину, что все не так, что в мыслях у нее нет ничего подобного, а потом перестала. Пусть говорит, если хочет, надо же человеку как-то развлекаться. Все равно Дарима знала, что мама Нина любит ее, а за этими злыми словами прячет раздражение на свою немощь.

Самым трудным было подтянуть маму Нину повыше, чтобы она не захлебнулась едой. Потом уже мелочи: накрыть полотенцем грудь и поднести к сморщенным губам неполную ложку борща, который после измельчения выглядел как выплюнутая непереваренная субстанция. Обычно кормление длилось не менее получаса, и Дарима успевала о многом передумать. Как сейчас, например, все о тех же брошенных обвинениях.

Глупо отрицать, что ей не хотелось выбраться вечером в город, сходить на дискотеку, может, даже познакомиться с кем-то. Да просто попинать ногами собранные в кучи листья и вдохнуть прохладный, чистый воздух вместо этого душного склепа! Дарима вздохнула, и по полотенцу растеклась бордовая капля. Мама Нина укоризненно чмокнула.

Смешно сказать: в свои двадцать три года Дарима ни разу не целовалась, не то что остальное, а если перепадало посмотреть хороший фильм про любовь, после долго ворочалась в постели и мечтала.

В школе она всегда была излишне робкой, настоящей серой мышкой, только приглядывавшейся к мальчишкам. Уже в техникуме ей понравился один парень, но, откровенно говоря, этот Антон очаровал всех однокурсниц. Он явно чувствовал себя чем-то вроде петуха на птичьем дворе: особей много, разных пород и достоинств, выбирать – не выбрать. Вот и вышагивал Антон по коридорам неизменно в компании двух, а то и трех поклонниц, которые менялись от раза к разу. Дариме в такой ситуации, естественно, ничего не светило, и она молча вздыхала по красавцу.

Вот Юлька бы не колебалась ни минуты, а подошла бы к Антону в первый же день учебы, чтобы заявить:

– Ты мне нравишься. Будем встречаться?

На робкие попытки Даримы объяснить, что так нельзя, ведь девушка не должна первой признаваться в чувствах, Юлька приводила неоспоримый, с ее точки зрения, аргумент:

– Ты про Татьяну Ларину слышала? А тогда был девятнадцатый век…

«Может, оно и правильно, – рассуждала Дарима, – время зря не теряешь, неделями не грызешь по ночам ногти: «нравлюсь ему или не нравлюсь», в случае отказа у окошка разок поплачешь. Только я так не умею, да никто и не взглянет в мою сторону. А сейчас и подавно о личной жизни можно забыть».

Когда мама Нина поджала губы: все, наелась, Дарима убрала ложку. «Теперь получше взбить подушки, провести вечерние обтирания-умывания. Пока мама Нина наслаждается очередной мелодрамой, есть время перекусить и мне, если хочется. Ну, борщ-то я люблю… А потом спать. Завтра перед работой нужно хорошенько накормить маму Нину и гнать прочь неумолкающие угрызения совести, мол, как можно оставлять на целый день больного человека одного да еще и без обеда!» Но Дарима твердо знала: на пенсию по инвалидности они с мамой Ниной не проживут. Поэтому выхода нет – и, скрепя сердце, она уйдет.

Выпавшие с утра задания в столовой новизной не отличались: почистить гору лука и моркови (картофелечистка, которую приспособили под такие вещи, опять барахлила), потом натереть эту самую морковь для супа и овощного рагу. Вот с котлетами дело было позаковыристей: умудриться их наляпать так, чтобы не было заметно, что треть мяса экспроприировала Вера Семеновна, а для сохранения веса сунула Дариме размоченный батон. Потом старший повар впихнет добычу в бюстгальтер и кокетливо продефилирует через проходную. Удивительно, но она ни разу не попала под досмотр на выходе. Предупреждают ее, что ли, что в этот день проверки не будет? Такие махинации, от которых за версту разит грязным душком, проворачивались не впервые. Дарима изначально зареклась идти против течения, иначе тогда ее запросто могут попросить на выход, а где тогда найти деньги и удобный график работы поваром только в первую смену?

Пожалуй, единственным отличием этого дня было то, что Дарима ошпарила руку, когда оставшийся после варки макарон кипяток неудачно плеснула на правую кисть. Все поохали, посоветовали засунуть покрасневшее место под холодную воду, чтобы не появился волдырь, и вернулись к своим делам: в столовой частенько травмировались из-за спешки и невнимательности. Дарима сглотнула рвущиеся слезы и жалость к самой себе и продолжила готовить. Она давно привыкла, что никто ей ничего не должен, но, когда стрелки часы приблизились к четырем, вздохнула с облегчением.

Правда, особо не спешила: расписание автобусов составлено так, что ближайший приедет лишь через пятнадцать минут. В Печицах вообще было немного автобусных маршрутов. Один, самый длинный, проходил почти через все улицы, словно проводился экскурсионный тур, и Дарима помнила его наизусть. Вот потянулись приземистые частные дома, где в палисадниках росли вишни и мелкие абрикосы, на медовый запах которых слетались полчища ос. За ними началось здание хлебзавода, благоухающее булочками с ванилином и вызывающее неконтролируемое слюноотделение. Потом зазмеились овраги, прорезающие холмистые гряды вдоль и поперек. Дальше раскинул ветви с наростами-яблоками огромный сад. Посередине его высился песчаный холм, куда Дарима ходила на зарисовки из художественной школой…

Тихий, спокойный, чересчур правильный городок. Не то что мегаполис, где училась Юлька и куда Дарима как-то выбралась в гости. Вот уж там жизнь кипела и била ключом! Бесконечные вереницы машин, сквозняки в метро и духота в троллейбусах, очереди в летних кафе и толпы прохожих в любое время суток… Самые суматошные два дня в жизни Даримы.

Наконец на площадке у диспетчерской заворочался автобус и, вывалившись на дорогу, неторопливо подкатился к остановке. Люди придвинулись к краю тротуара. Сейчас у них еще получится занять сиденье, а вот дальше начнутся настоящие бои. Но Дарима предпочитала сразу юркнуть в последнюю дверь, где у длинного поручня было ее любимое местечко, норка, как она мысленно звала его.

До дома ехать пятнадцать минут, а то и все двадцать, если светофоры не дадут спешить. Можно смотреть в заднее стекло, где все побежит как на обратной перемотке: автобус движется вперед, а улица – назад. Можно подумать о чем-то хорошем, например, о том, что вечером она позвонит Юльке и хоть на время забудет обо всем. Или даже помечтать…

Но пофантазировать Дариме не удалось: двери начали уже закрываться, когда в салон влетел какой-то человек и встал недалеко от нее. Он был одет в черную куртку с высоким воротником, но показался Дариме знакомым. А когда выверенным движением зачесал назад длинноватую челку, она его узнала, хоть и не было приметной бейсболки. Автобус резко тронулся, Дарима еле успела схватиться за поручень, чтобы не упасть. Вчерашний визитер покосился на нее, и тогда она слегка кивнула. Так, вежливое приветствие, не больше.

– Ну что, опять не дебоширили?

Он широко улыбнулся, и между передними зубами мелькнула щербинка.

– Нет, все было тихо.

– Я так и подумал, иначе бы вы снова позвонили. С работы едете?

– Да.

– И, судя по тому, что сели у швейной фабрики, работаете вы там же?

– Ну, по вашей логике, и вы должны быть швеей-мотористкой, раз вошли в автобус на той же остановке, но это не так. – Удивительно, но Дарима совсем не робела, наверное, потому, что отчаянно пыталась вспомнить фамилию собеседника, а не думала о разговоре.

– Хорошо подмечено. – Полицейский с улыбкой протянул руку. – Владимир.

– Дарима.

Когда он крепко пожал ее руку в ответ, Дарима не удержалась и ойкнула: заболело обожженное место на кисти.

– Извините, производственная травма. – Под внимательным взглядом Владимира она натянула рукав куртки пониже. Еще очень хотелось подуть на кожу, но это показалось неудобным.

– Значит, к швейной фабрике вы все-таки не имеете никакого отношения, ведь там обычно прошивают пальцы, а не выплескивают на себя что-то горячее.

Непроизвольно Дарима снова улыбнулась: ей понравилась эта игра в угадайку.

– Я повар… в фабричной столовой.

– Ну, хоть не полностью облажался. – В салон стали заходить люди, и Владимир придвинулся к Дариме чуть ближе. – А я был в ремонтной мастерской: у нас холодильник сломался. Вот же ж гады! Обещали починить еще три дня назад, а все тянут кота за… Пардон! – В улыбке снова стала заметна щелка между зубами. – Короче, придется по старинке вешать еду за окно. Вы так делали?

– Нет, у нас всегда был холодильник.

– А моим родителям довелось, мы очень бедно жили. Как сейчас помню, на ветру авоська раскачивается, и все гадают, что хуже: если разобьется стекло или протухнет мясо. Так что я сейчас в общаге тоже имею все шансы столкнуться с этой дилеммой.

Они помолчали. Автобус стал тяжело взбираться на гору, и Дариме отчего-то захотелось, чтобы у него не получалось и чтобы он все скатывался и скатывался вниз.

– Так вы повар… Везет вашей семье. Наверное, готовите им деликатесы.

– Да… – неопределенно ответила Дарима, а потом не удержалась: – У меня только мама Нина, она парализована, поэтому важнее, чтобы еда была полезной.

Владимир покаянно прижал руку к груди, и Дарима зачем-то отметила, что кольца на пальце нет, хотя носят ли их военные вообще? Или полиция не относится к военным?

– Извините, не имел в виду ничего плохого. Так вы живете с мамой?

– Бабушкой, – поправила Дарима. – Мама Нина – это бабушка, просто я с детства зову ее так.

– Как все непросто.

Автобус осилил подъем и покатил быстрее, лишь Дариме стало от этого грустно. Еще две остановки – и ей выходить. Она переложила сумку из одной руки в другую, тронула платочек на шее и наконец набралась храбрости посмотреть на Владимира, на его прямой нос и губы. Нижняя была очень пухлой. Когда сержант перевел взгляд на Дариму, она заметила, что у него зеленоватые глаза, которые в окружении густых темных ресниц казались немного водянистыми. Через секунду она опустила голову, а еще спустя миг услышала:

– Дарима, уже вечереет. Зачем одинокой девушке искушать судьбу и ходить одной? Мало ли что. А мое общежитие все равно на Метлицкого.

Это была соседняя улица. И когда двери автобуса открылись на Калинина, вместе с Даримой вышел Владимир. До самого дома они молчали. У подъезда Дарима кивнула на прощание, но вместо этого Владимир взял ее левую, невредимую, кисть и аккуратно коснулся губами. Как в кино, только ощущения в тысячу раз приятнее.

– Мы же еще увидимся, верно?

Он не спрашивал, а будто предупреждал. Стукнула прикрываемая где-то вверху форточка, на рябине голодно мяукнул брошеный кот. На третьем этаже горело лишь одно окно, в бывшей Юлькиной комнате, и этот светлый квадрат словно послужил Дариме знаком, чтобы сказать:

– А знаете, мой холодильник полупустой, и я с удовольствием помогу вам спасти продукты.

Глаза Владимира притягательно сверкнули.