Читать книгу Городской триптих - Наталья Ермаковец - Страница 8

Женька

Прямой выезд из города в коттеджный поселок Коньково был перекрыт: асфальтоукладочная машина неторопливо приминала горячую массу, похожую на зернистую плитку темного шоколада.

Пришлось разворачиваться и искать схему объезда, которую Женька в спешке пропустил. Пока «Хонда» кружила, он основательно познакомился с пейзажем: серые листы полей в рамке полустертых тракторных следов; кое-где мелкая решетка заборов от выскакивающих на шоссе диких животных; лесопосадки, кажущиеся лысоватыми и полупрозрачными из-за облетающих листьев. В общем, неприглядные родные дали.

Соседнее сиденье почти до упора было отодвинуто назад. И, когда Женька посматривал в правое зеркало, он не отказывал себе в удовольствии опустить глаза на вытянутые Кристинины ноги, плотно затянутые в джинсы. Все-таки она умела выбрать одежду. Вроде ничего особенного, синяя ткань, но взгляду хотелось бежать вверх, до фиолетовой курточки, и еще выше, чтобы нырнуть под небрежно завязанный на шее шарфик. С момента их знакомства Тина больше не стригла волосы и сейчас заплела их, прилично отросшие, в две нетугие косы.

Красивая девушка, яркая, а главное, не дура. Женьку устраивало в ней многое, лишь в одном их вкусы кардинально разнились – музыка. Первый раз, когда в салоне заголосила слащавая попса, он чуть не взвыл. Честно пытался потерпеть, но руки начали конвульсивно подергиваться и тянуть за собой руль. Тогда он выключил радио вообще, хотя очень хотелось для успокоения послушать прямодушные песни «ДДТ». Кристина даже не моргнула и ничем не показала недовольство, да и было ли оно? Наверное, все же было, иначе бы к следующей их совместной поездке она не подготовилась. А так вытащила из сумочки капельки наушников и невозмутимо вставила в уши. На этом и поладили: Женька неизменно выбирал русский рок, а Тина рядом беззвучно подпевала своим «пусям-мусям».

Вот и сейчас левая ступня Кристины постукивала по коврику: отбивала незамысловатый ритм, а на лице блуждала глуповатая улыбка.

Поселок Коньково строили еще в первую волну внезапно разбогатевших русских, и он смахивал на раскормленного червяка, рассеченного дорогой на две неравные половины. В ближней, широкой, так сказать, «головной» части высились огромные дома, порой бесформенные и даже уродливые, но призванные своей мощью, пародирующей средневековые крепости, свидетельствовать о достатке владельцев. Вдоль леса тянулся второй, «хвостовой» кусок домов попроще, все больше из массивных бревен и без аляповатостей на фасадах. От назойливых глаз дворы скрывались высокими заборами, из-за которых топорщились хохолки туй. Если деньги у хозяев и водились, показным хвастовством здесь и не пахло.

Когда Кристина кивнула в сторону леса, втайне Женька обрадовался: появился шанс, что день рождения обойдется без понтов и распальцовки. «Хонда» притормозила у высокой металлической изгороди, а в руках Тины пискнул вытащенный брелок. Ворота послушно отозвались и медленно поползли в сторону, открывая вид на мощеную площадку с тремя автомобилями.

– Поезжай налево. – Кристина скомкала проводки наушников и вслед за брелоком спрятала в боковой карман сумки. – За домом должно быть еще место.

Задний дворик действительно пустовал.

После салона воздух оглушил Женьку чистотой и свежестью, в которую смешались хвойные смолки, липкие маслята и рыхлый мох.

Набрав его полную грудь, Женька перевел взгляд на дом и довольно выдохнул. Да, Старовойтов-старший явно не страдал патологической манией совместить нелепые архитектурные изыски в одном месте. Трехэтажный дом был выдержан в одном стиле, начиная от каменного фундамента и оштукатуренных бежевых стен и заканчивая флажком флюгера на кончике ломаной темно-коричневой крыши. Единственными украшениями служили небольшие балки, сплетавшиеся у самой кровли в трилистник, да кованое ограждение балкона. Не вычурный особняк, а надежное семейное гнездо.

Таким же основательным выглядел и сам хозяин дома, привалившийся к углу террасы и определенно поджидающий их. Наверное, в старину из таких людей получались отличные бурлаки для перетаскивания грузов по реке. Не слишком высокий, но с широкой костью, на которой мясо с годами превратилось не в жир, а в витые мускулы, способные для потехи скрутить рулет из монетки, одним ударом сломать нос обидчику или же, напротив, ласково и невесомо пригладить волосики малыша. Подойдя ближе, Женька еще заметил, что кожу Старовойтова усеивали мелкие оспинки, а глаза под кустистыми бровями подрагивали, как при нервной болезни.

«Постаревший Геркулес, – подумал Женька, – но он мне нравится. Ведь так бывает. Бросаешь на незнакомца взгляд – и понимаешь: твой человек, очень близкий и родной по духу. Жаль только, что сойтись ближе нам не суждено».

– Привет, папочка. С днем рожденья! Люблю, люблю тебя.

– Спасибо, черепашка.

Отец с дочерью поцеловались, и Старовойтов протянул Женьке жилистую руку, оказавшуюся на ощупь шершавой.

– Николай Петрович.

– Евгений. С днем рождения вас. Здоровья там… всяких благ…

– Спасибо.

– Ну и где обещанный тихий дружеский обед? – Кристина кивнула на тесно припаркованные автомобили, и Женька мысленно с ней согласился. – Или объявились неизвестные мне приятели, а может, что еще хуже, родственники?

Старовойтов шутливо погрозил дочери указательным пальцем, а потом загнул его для перечисления:

– Так все ж свои. Мы, вы, да Кузьмины, да Гордеич. А вчера Рыбовецкие позвонили, что будут, хотя Маша и не думала их звать. Вот тебе еще двое. Но не волнуйся ты, черепашка, все ж тихие, почти семейные. Одним словом, пенсионеры.

– За такими старичками еще надо уметь угнаться. – Кристина насмешливо покачала головой и повернулась к Женьке: – Зай, не забудь нашу прелестницу.

Старовойтовы подождали, когда Женька вернется с коробкой в зеленоватой бумаге, и Кристина расправила примятый обо что-то в багажнике коричневый бант.

– Очередная глупость? – полюбопытствовал Николай Петрович и без усилий распахнул массивную дверь дома, откуда уютно запахло теплом и сушеными яблоками. – Имей в виду, черепашка, если так – повезешь обратно. И не надо морщиться.

– Да я вовсе не по этому поводу, – отмахнулась Кристина и бросила курточку на круглую вешалку, даже не посмотрев, повисла ли та или свалилась на пол. Потом провела сапогами по небольшому текстильному коврику у порога, как будто так могла отчистить возможную грязь, и раздраженно пояснила отцу: – Опять у мадам Рыбовецкой новые духи в стиле «Наслаждайся или сдохни». Нет, я все же раскошелюсь и на Новый год приподнесу ей что-нибудь человеческое, не уничтожающее кислород на десять миль вокруг.

Женька втянул носом воздух, но ничего ужасного не почувствовал. Да, ненавязчивый яблочный запах сменился чем-то сладковатым, может быть излишне приторным, но все равно не в такой жуткой вариации, как расписала Тина. Николай Петрович рядом хмыкнул:

– Эта вечная страсть к преувеличению… Как ты с ней миришься?

– Никак. Проще не замечать, чем спорить. – Женька помялся на месте, прежде чем Старовойтов забрал у него из рук коробку.

– Да ты проходи, не стесняйся. У нас все по-свойски. И обувь не снимай: сам не люблю при гостях выхаживать в носках, – предостерег отец Кристины, когда Женька наклонился к туфлям, и кивнул в сторону комнат: – Пошли, пошли!

Внутри дом тоже был добротным. Казалось, пройди его Женька с подвала до чердака – и не увидел бы ни одной вещи, назначением которой служило бы желание покрасоваться перед друзьями. Никакой пыли в глаза, только практичность и комфорт. И если диван и кресла в гостиной громоздкие, с высокими, чуть изогнутыми спинками, то это не потому, что так дорого или модно, а лишь для удобства сидящего. Многочисленные подушки из ярких тканей можно было собрать под натруженную спину. Ноги – для улучшения кровообращения – опустить на низкий кожаный пуфик. Светлый пол под мрамор создавал иллюзию чистого воздуха и отсутствия пыли. Той же цели служило громадное окно в полстены, разделенное шторами на три равные части. На стенах – несколько зимних пейзажей и зеркало в широкой раме. На каминной полке расставлены фотографии, но Женька со своего места не мог разглядеть лиц.

Старовойтов поставил коробку на низенький столик и принялся шуршать упаковкой, а вокруг него сгрудились все, кто был в комнате. Хотя нет, одна дама с Кристиной под руку направилась к замершему в дверях Женьке.

– Здравствуйте. – В невысокой женщине из-за сходства с Тиной он безошибочно признал хозяйку дома. – Меня зовут Мария Яковлевна.

Правила этикета Женька никогда специально не учил. В голове мелькнуло что-то про целование рук на приеме, но он решил не мудрить и пожал протянутую кисть, стараясь, чтобы большой перстень на безымянном пальце Старовойтовой не врезался в ее же кожу.

– Очень приятно. Евгений. – Удивительно, но ему и в самом деле было приятно. – У вас очень красивый дом.

– Спасибо, Тиночка постаралась. – Мария Яковлевна с легкой улыбкой приняла комплимент как само собой разумеющийся. – Как доехали? Легко нашли дорогу?

– У меня был отличный проводник – ваша дочь.

Их поразительное сходство с Кристиной просто било в глаза. Как там утверждала пословица? «Если хочешь знать, какой будет твоя жена, посмотри на ее мать». Женитьба не входила в планы Женьки, но тем не менее он признал, что годы ничуть не испортят Тину. Во всяком случае, они только украсили Марию Яковлевну. От природы низкорослая, с возрастом Старовойтова осталась миниатюрной и даже худощавой. Никаких вторых подбородков, упавших на живот грудей или кругов сала на талии и ниже. Она могла позволить себе носить обтягивающие юбки, как та смелого персикового цвета, что была надета сейчас. Высокие каблуки наталкивали на мысль, что о варикозе она просто не слышала. Несколько морщинок возле губ свидетельствовали о властности натуры, но от них отвлекал теплый взгляд карих глаз. Лишь волосы отливали легким серебром, но и этот недостаток Мария Яковлевна сделала плюсом и намеренно добавила в цвет волос больше жемчужного оттенка. Нет, Женькина мать даже в сорок пять выглядела значительно хуже, не говоря уж про более поздние годы.

От столика донеслось оханье, которое перекрыл довольный рокот Старовойтова:

– Ну, хитрецы, угодили. Беру слова обратно.

В руке он держал бронзовый бюст девушки. Головка была кокетливо повернута набок, отчего в волосах виднелся краешек банта. На обнаженное плечо стекала прядь вьющихся волос, на втором красовался короткий рукав.

– Маша, это же ты. – Пышная женщина заняла половину дивана и выверенным жестом отстранила вбок плюгавенького мужичка, заслонившего ей обзор. – Нет, ну глянь: нос, волосы, плечи… Точно же ты.

Старовойтова подошла ближе, медленно провела пальцем по тонкой косточке на шее, придававшей девушке грацию и изящество, и вынесла неожиданный вердикт:

– Настоящая кокотка. Странный подарок, Кристина.

– А на мой вкус самое то. – Николай Петрович подошел к камину и бережно опустил подарок на портал. – Гораздо лучше прошлогоднего кальяна или – чего там еще?.. – портативного гриля. Спасибо, черепашка. И вам, Евгений, – он сделал что-то вроде полупоклона в сторону Женьки. – А теперь приглашаю всех к столу.

Около Женьки появилась Кристина и, пока остальные переходили в другую комнату, зашептала:

– Так. Мадам Рыбовецкую Алину Аркадьевну ты уже видел, такое трудно не заметить.

Она кивнула на кустодиевскую красавицу с бусами в три ряда: нижний из мелких камешков доходил до того, что в медицине принято называть тазом; средний лежал на груди, цепляясь за ее шестой или седьмой размер; верхний впивался в мясистую шею на манер бархотки, только из жемчуга.

– Идем дальше. Ее муж Толюся. Без всяких отчеств и регалий.

Рука Тины указала на того самого субтильного дядечку, которого пышка бесцеремонно отталкивала, когда он мешал. Сейчас Толюся пытался приобнять жену, чтобы отвести к столу, но легче было найти талию на чехле для танка, чем продвинуться ниже бескрайней подмышки Рыбовецкой.

– Возле отца его давний друг Петр Гордеич, тот, что в красной рубашке. Рядом с ним – Светлана Ивановна и Василий Викторович.

Гости, названные последними, как раз отодвигали стулья и размещались за столом. Высокий мужчина с родимым пятном возле уха и под стать ему сухопарая женщина. Серые, незаметные люди, одни из толпы.

Стол был накрыт со знанием дела: множество тарелок и тарелочек, несколько видов ложек и вилок у каждого, выстроенные стеной бокалы. Вроде гостей пришло немного, но сервировка: салаты, колбасы, овощи и множество бутылок – словно подчеркивала, что в дом пригласили весь поселок.

Кристинина ладонь скользнула вдоль позвоночника Женьки и замерла у ремня.

– Мы же пообедаем, верно?

– Для этого и приехали. – Женька перехватил Тинины пальцы, пока они не сбежали еще ниже, и жестом заправского джентльмена положил себе на согнутый локоть. – Пррошу!

Им досталось место с краю, почти у кухни. И в кои-то веки Женька возблагодарил Кристинину привычку молчать во время еды: «Отлично! Стало быть, и мне не нужно поддерживать светскую беседу. Интересно, откуда вообще пошла Тинина манера безмолвствовать за столом? Непохоже, что с детства: вон как воркуют ее родители. Можно допустить, что это влияние некой секты, но, насколько помнится из институтского курса религиоведения, большинство мировых конфессий, наоборот, приветствовали серьезные разговоры во время трапезы. Да и сама Тина создает впечатление человека, далекого от проблем потусторонней жизни. Как бы то ни было, сейчас я смогу просто жевать и глотать, лениво слыша остальных».

Наконец все расселись, и Николай Петрович принес огромную белую супницу. «О, такую не грех использовать в качестве наглядного пособия на уроке ботаники!» – мысленно решил Женька. Нарисованные на фарфоре растения отражали все стадии своего развития: от малюсенького семечка до скукожившихся листьев, а на повернутой к Женьке стороне виднелось длинное корневище какого-то полевого цветка.

Но все насмешливые мысли улетучились, едва именинник снял крышку и наружу вырвался густой запах ухи. Настоящей, наваристой, с легкой горчинкой от лаврового листа и перца, под которую душа настоятельно требовала пропустить стаканчик, а то и два водочки. Мария Яковлевна поставила блюдо с рыбой, которую заблаговременно извлекла из ухи, а чуть поодаль тарелочку с лимоном и мелко нарубленной зеленью. На памяти Женьки таким угощением его не потчевали ни на одном дне рождения, но от этого он еще больше давился слюной, завистливыми глазами следил за половником и катал шарики из хлеба.

Наконец и Женькина тарелка вернулась от Марии Яковлевны. В прозрачном бульоне среди блестящего жирка островками плавали желтоватые куски картошки, пара оранжевых брусков морковки и много-много колечек зеленого лука. В середине глыбой белел кусок рыбы.

Хотелось быстрее окунуть ложку и зачерпнуть все это великолепие, но приходилось ждать какого-то сигнала. Им стал Гордеич, лысоватый мужик с зачесанной через всю макушку длинной прядью волос. Он поднялся, пригладил тянущийся к рюмке ус и цокнул языком:

– Ну-с, для начала процитирую Игоря Северянина: «Вонзите штопор в упругость пробки, и взоры женщин не будут робки». У всех налито? Отлично, идем дальше. Знакомы с тобой мы, Петрович, уж не помню сколько лет…

– Не меньше сорока, – выкрикнул именинник.

Гордеич осек его строгим взглядом:

– Не перебивай. Сегодня наше дело говорить, а твое слушать. Так вот, знаем мы друг друга почти полвека. Много пережили за это время, еще больше сделали. Всегда ты был надежным другом, хорошим семьянином… Так ведь я, Маша, говорю? Так. Да-а, Петрович, порядочный ты… – пауза в речи раскрасилась смешками, – человек. А пожелать хочу одного: оставайся таким же неугомонным, чтобы хвори и напасти не поспевали за тобой.

Гордеич потянулся рюмкой к Старовойтову и звонко чокнулся. Все встрепенулись, столкнулись рюмками и тут же вразнобой загалдели что-то вроде «Хорошо сказал», «Точно, здоровье – главное», «Хлеб, хлеб передай». Застучали о фарфор ложки, и Женька сглотнул последнюю голодную слюну. Рядом Кристина неторопливо набирала ложкой бульон.

Все-таки поездка оказалась не такой ужасной, как он себе представлял. Родители были приятными, еда – отличной, никто не напирал, в разговор не втягивал, да и вообще Женька не чувствовал себя распластанным на предметном стекле микроскопа жучком-долгоносиком. Выпил он только одну стопку: именниника уважил, но оставаться на ночь не планировал. После ухи последовал салат, в котором среди зелени виднелись хвосты креветок и желтые зерна кукурузы. «А ведь после этого вечера можно легко привезти парочку ненужных килограммов, – спохватился Женька. – Надо остановиться, но как, если от запахов кружится голова, а вес растет уже от одного взгляда, брошенного на блюда…»

Как обычно, алкоголь ослабил языки старшему поколению, занимавшему левую часть стола. Женщины хвалили меню и неумело выпытывали, какие подарки вручили Старовойтову. Сам виновник торжества примерил на себя роль тамады и подбивал друзей не забывать новое русское правило: «Между первой и второй… можно выпить еще пять».

После десятого тоста Женька малодушно оставил покусанный бутерброд с красной рыбой на тарелке. Все, the game is over, иначе штаны треснут не только в талии, но и внизу, у носков.

– А я тебе говорю, большая квартира всегда пригодится! – Василий Кузьмин стукнул кулаком по столу, и укроп на салате склонился набок. – Не тебе, так детям.

– Эти дети те еще привереды. – Рыбовецкая томно обмахивалась салфеткой, хотя для нее пригодилось бы что-то вроде вращающейся вертолетной лопасти. – Вот моя дочурка всю душу истрепала, пока определилась с жильем. То им не тот район: слишком далеко от центра. То не тот этаж: Мирочка боится высоты, а ее Стасику, наоборот, подавай широченный горизонт. Привязывались и к планировке, и к отделке. В последний раз пристали к цвету фасада: им он показался траурным. Просто ужас!

– А в результате?

– Дала денег, и квартира тут же нашлась. Пятый этаж, дом на отшибе у какой-то полузаросшей лужи, но зато соседи – лучшие друзья. И вот скажите, стоило это все моих страданий и терзаний?

Возмущенная Рыбовецкая лихо опрокинула рюмку, а Женька мысленно ответил на ее вопрос: «Да, ведь от переживаний люди теряют вес, и для вас, мадам, это реальный шанс привести себя в форму. Если, конечно, не будете заедать призрачные проблемы вполне материальной ветчиной, как сейчас».

– Нет, ты меня, Алиночка, не переубедишь. Хоть сто раз тверди про достоинства квартиры, а домик она не заменит. – Пьяноватый Гордеич облокотился на спинку стула Марии Яковлевны, и хозяйка тут же села ровнее, чтобы мужская ладонь не терлась о ее блузку. – Огородик, беседочка… Все свеженькое, под рукой. Вышел на зорьке на крылечко, потянулся вслед за солнышком к небу – глядишь, остеохондрозный диск и щелкнул на свое место.

– Ага, а потом нагнулся вскопать свои необозримые гектары, и межпозвоночная грыжа распустилась буйным цветом. – Переливчатый рокот Старовойтова заменил ему смех. – И не забудь про кучи натурального, но отнюдь не благоухающего удобрения, которые ждут твоей волевой руки, чтобы улечься под каждый кустик и деревце…

– А чудо-тракторец на что? – Гордеич согнутым пальцем постучал по своей лысине, и Женька готов был поклясться, что раздавшийся звук удивительно походил на пустое эмалированное ведро. – Пару лет назад я прикупил машинку и забыл про все эти «вскопать-посадить-скосить». Да и калийная соль вонью не отвращает, а питает что твои коровьи фекалии. – Заметив, как Рыбовецкая поднесла ладони к прическе, маскируя брезгливость от услышанного, Гордеич не упустил возможность добавить перца: – Хотя какие фекалии, если это именно дерьмо, русское говно.

Возмущенный взвизг Алины Аркадьевны потонул в хохоте мужиков. Старовойтов фыркал, как заплывший на мелководье тюлень. У Кузьмина мелко дрожал кадык, а губы причудливо тянулись к ушам. В интернете подобная мимика наверняка заслужила бы интересное название, Женьке в голову же приходило что-то вроде «Продолжительная улыбка дебилоида». Паузы для добора жизненно необходимого воздуха заполняло хихиканье, нет, даже подхихикивание, несшееся из-за стула Рыбовецкой. «Толюся, иначе больше некому», – догадался Женька. Затеявший эту вакханалию Гордеич вместо смеха сорвался в кашель, и на его лице отразилась выразительная палитра: кумачовые щеки, теряющие насыщенность цвета по мере продвижения к лысине. Даже Женька прыснул пару раз в кулак, но не от шутки, откровенно говоря, бездарной, а видя всеобщее веселье.

Конец истерии положил негромкий, но строгий голос Марии Яковлевны:

– Та-ак, нашли тему за столом, бугаи великовозрастные. Лучше бы котлеты попробовали, пока не остыли.

Старовойтов утер выступившие слезы салфеткой, которая защищала колени от случайно упавшей еды.

– Не боись, Машунь, за нами не заржавеет. Только что ж брюхо всухую набивать? Ну-ка плесни! Выпьем за наше сельское хозяйство и чуткую руку, направляющую его в нужную сторону.

– Чтобы сельское хозяйство не ущемляло наше собственное, – не преминул встрять Гордеич и лихо опрокинул стакан из-под сока, куда второпях налил водки почти до краев. – Ох, хорошо пошла! Теперь можно и котлеткой закусить.

Поглощенная Женькой еда доходила ему не то что до горла. Казалось, еще один кусочек – и уха начнет выливаться из ушей, знай только подставляй тару. Лучшим выходом было прогуляться на свежем воздухе. А тут он еще похлопал себя по карманам и спохватился, что оставил мобильный телефон на зарядке в машине. Небось разрывается там, бедный, в одиночестве.

Всего за пару часов ощутимо похолодало. Начало октября, а морозец прихватывает кожу на щеках. Казалось, кто-то в ступке измельчил в мелкую крошку леденцы и подбросил их вверх. Вот крупинки и застыли в воздухе и царапающими коготками трогали горло.

Как ни странно, пропущенных звонков было всего три. Два от матери, но Женька не спешил ей перезванивать. Как правило, их разговоры носили психотерапевтический характер и ему отводилась роль чего-то среднего между мусоропроводом, в который сбрасывались пережитые за день новости без деления по сортам и материалам, и слуховым органом в растворе формалина, так сказать, для сохранности и длительного использования.

Последний звонок значился от Тимура. От него же и СМС-сообщение, пришедшее спустя минуту после попытки поговорить с Женькой. «Пью темное нефильтрованное, бью воблой об стол. А ты давай, орудуй вилочкой». Вот же ж гад! Ну ничего, в понедельник сам как миленький отправится в банк за платежками.

Возвращаться в дом не хотелось. И вообще, еще минут десять – и он пойдет прощаться. А что? Приличия соблюдены, Кристина должна быть довольна, что слово свое он сдержал и от поездки не откосил, как бы ни хотелось. Дольше оставаться не было смысла. А та единственная рюмка водки погребена под тоннами еды.

После прогулки к машине живот перестал торчать рюкзаком неумелого туриста и наступила приятная легкость, вернее, намек на нее. Для закрепления и усиления результата Женька отправился побродить по участку. Лишь фасад дома с крытой террасой достойно освещался, остальную темень кое-где разбавляли тусклые огоньки вкопанных в землю столбиков. М-да, пожалели денег для сада. А может, просто еще не довели до ума. Женька не страдал боязнью темноты, но даже ему стало не по себе от призывно шуршащих за забором сосен. Будто кто-то елозил веткой по упавшей хвое и осторожно заметал следы. Если бы в эту минуту над ухом Женьки раздалось резкое «бу», он бы точно осел на землю бесформенным мешком.

Женька почти уже обогнул угол дома, когда до него донесся голос Кристины:

– Как я скучаю по этому воздуху!

– Ну так в чем проблема? Закрывай свою квартиру и давай сюда. – Рокочущий бас мог принадлежать только Старовойтову.

– И потом жить у вас на втором этаже, давать отчет в каждой мелочи, как сопливая школьница? Нет уж, увольте!

– Конечно, гораздо лучше творить вдалеке от семьи не пойми что и непонятно с кем.

Женька невольно замер у высокого куста чего-то вечнозеленого и этим упустил возможность выйти так, чтобы не подумали о его подслушивании. Через секунду, когда заговорила Кристина, было уже поздно.

– Я так понимаю, папа, ты пригласил меня сюда не луной полюбоваться? Выкладывай уж все напрямик.

– Да нет, черепашка, это ты меня просвети. Глядел я, глядел на вас с этим Евгением, а так и не понял что к чему. Вроде пара, раз привезла его, но ласки, нежности особой между вами не заметил.

«Да что ж вы, Николай Петрович, молодым не были, раз не понимаете, что у нас?» Женьке стало смешно, и он аккуратно переступил на месте, чтобы под ногой ничего не хрустнуло и чтобы оставаться в пределах слышимости. Конечно, шпионить было нехорошо, но уж больно интересовало, что ответит Тина. Сам бы он рубанул бате (разумеется, своему) сплеча: «Между нами один сплошной трах, ну и легкая взаимная симпатия, чтобы в постели глаза не всегда держать закрытыми». А что при таком раскладе он приехал… Да любой мужик согласился бы на что угодно, если бы перед глазами маячила голая грудь или упругая попа шантажистки.

Старовойтов между тем продолжал:

– Вроде не стар я, чтобы не разбираться в современных отношениях. Одно знаю точно: если двое любят друг друга, воздух вокруг таких искрится, спичку боязно вытащить. Ругаться могут, драться, дверью хлопать, а искры все равно никуда не исчезают. Так было, есть и, надеюсь, будет. А между вами… – В такие паузы, как эта, говорящий обычно пожимал плечами, точно не мог найти подходящее слово. – Будто хворост под ногами трещит, такая сушь. А от валежника, сама знаешь какой костер. В минуту прогорел – и фьють! Все руки и душа в саже. Что ты молчишь?

– Нужно что-то сказать? – Голос Тины звучал невозмутимо, будто не лекцию ей сейчас читали, а список необходимых покупок в супермаркете. – Не знала, что ты умеешь находить такие поэтичные сравнения. Искры, огонь… Правда, не думала, что кто-нибудь уподобит меня полену.

«Это точно, в постели ты далеко не бревно, а иначе бы дровосеки мечтали о таких лесозаготовках, где материал сам прыгает навстречу топору, изгибается в любых направлениях и вообще принимает немыслимые позы, будто резиновый», – снова влез с невысказанными комментариями Женька.

– Не хами. Все-таки я твой отец, а не университетская подружка.

– Извини. Но давай тогда сделаем вид, что этого разговора не было. Просто раз! – и зачистка памяти произведена. Ни к чему резать душу. Я не лягушка, и превращение в царевну мне не грозит. Да и принцы давно перевелись, остались только мальчики-зайчики. Пусть моя личная жизнь, папа, остается тайной за семью замками, как было до этого дня. А кто и почему именно он… Может у меня быть женское «хочу» без объяснения причины?

– А потом такие же беспричинные слезы в подушку? Тина, Тина…

«Да-а, не знаете вы своей дочери, Николай Петрович. Что нужно ей от жизни, чем дышит, о чем мечтает? Темный колодец у нее вместо сердца. Там не то, что черти, а вполне приличный плезиозавр поместится. Если б и хотел заглянуть туда – до дна не дотянуться». Возможно, в самом начале и задумывался Женька, зачем он Тине сдался, почему прямиком не пошлет его подальше с этими «трахательными» встречами. А теперь и это было неважно, в душу лезть не хотелось. Давала опустить ладони, чтобы зачерпнуть горсть-другую тепла общения, позволяла в постели все, ну и хватит.

Стоять в расстегнутой куртке оказалось холодно и неприятно, особенно когда в бок тыкала назойливая ветка с острым концом. Женька потянул ее вниз, и та отозвалась звучным щелчком переломанной палки. Все, пора выходить на сцену и сменить репертуар на что-то менее душещипательное.

– Где ты был? – По Женькиному лицу заскользили глаза Кристины. Ну один в один прожектора противовоздушной установки, отслеживающие вражеские самолеты у стратегически важных объектов.

– Телефон забыл в машине.

Лицо Женьки (он был в этом абсолютно уверен) оставалось безмятежным: зачем после неприятного разговора с отцом волновать подругу еще и тем, что в этой беседе незримо присутствовала третья персона, пусть и незаинтересованная? Проще сделать вид, что сейчас его занимает только деревянная решетка для обуви и налипшие на туфли комки грязи. Когда результат чистки удовлетворил Женьку, он поднял голову и улыбнулся настороженно молчавшему Старовойтову:

– Спасибо за гостеприимство и вкуснейшую уху. Честно, никогда такой не пробовал.

– Маше будет приятно.

– Попрощайтесь, пожалуйста, за меня. Боюсь, что, если вернусь в дом, от стола меня уже не оттащить и самосвалом. До свидания.

Старовойтов неодобрительно качнул головой, и его пожатие сдавило Женькину кисть стальными клещами. М-да, такой за три секунды уложит, вздумай тягаться с ним в армреслинге!

Под ногами Женьки хрустел гравий, руку грели пальцы Кристины, а в голове гулял веселый сквозняк, от которого подмывало дико гигикнуть и умчаться по лужайке, расставив руки «самолетиком». Вот кто скажет, почему ему расставание всегда слаще, чем само свидание?

«Ну, ударим по газам!»

Ретивым планам не удалось так же стремительно осуществиться: вмешались губы Кристины, к которым подключились и остальные части ее тела…

Лишь через двадцать минут Тина заторопилась в дом, а в «Хонде» Женька повернул ключ зажигания.