Читать книгу Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря - Страница 18

– Федя… кхм-кхм, Фёдор! – Невысокий дядечка в докторском халате, с присущей ему тихой манерой пытался дошептаться до своего любимого пациента, который неспешно шел по коридору о чём-то думая. – Фёдор Михайлович!.. Мышкин! – Наконец чуть громче окрикнул он парня и тот, наконец, нежно обернулся в профиль, выставляя напоказ свои большие глаза на очень худом лице.

– Здравствуйте, Арсен Маркович. Не услышал вас сразу, обдумывал тут кое-что. – Искренне ответил Федя, которому не так давно стукнуло двадцать шесть лет, но ввиду своей серьёзности и наличия щетины, выглядел он чуть старше, да ещё эта не совсем здоровая худоба накидывала годков.

– Здравствуй-здравствуй, дорогой. Как ты себя чувствуешь? Катя, кхм… то есть, Екатерина Сергеевна говорит, что ты стал очень разговорчивым с ней. – Радостно, в свои пол октава, промурлыкал Арсен.

– Неужели?! – Встрепенулся молодой человек, сильно краснея и уводя глаза в сторону.

– Тише-тише, молодой человек. Ну чего вы, в самом деле, так возбудились, будто я сказал какую-то ужасную новость. Екатерина Сергеевна сказала мне это исключительно в положительном тоне, – озираясь по сторонам, успокоил доктор. Он знал, что половина Фединых эмоциональных успехов – общение с Катей. Было очевидным, что он влюблён в эту молоденькую медсестру. Знал бы Фёдор, какая она в жизни… Хотя, может это просто слухи, чего народ не порасскажет из простой женской зависти, особенно когда этот народ уже не так молод и свеж.

– Неужели? А впрочем, я думаю, если бы Екатерине Сергеевне не нравилось моё общество, то она нашла бы повод не сидеть со мной. Впрочем… не знаю. – Ещё больше покраснел Фёдор, но мимика его лица разгладилась, сделавшись не такой напряженной.

– Давайте сменим тему, чего вы, в самом деле? Успел я вчера полюбоваться на ваше новое полотно. Очень впечатляет, молодой человек, очень впечатляет. Вы сейчас куда-то торопитесь? – Уже совсем было непонятно, где врач, а где пациент. Если отбросить «указывающую» униформу, то можно было предположить, что разговаривают два доктора, либо напротив, два пациента. Одним словом, взятый тон походил на общение двух старых приятелей.

И не удивительно, Федя Мышкин попал в стены психиатрического дома ещё в юности, когда ему только стукнуло четырнадцать лет. Тогда он был совсем плох, что аж жуть берёт.

– Сегодня, если я не ошибаюсь, понедельник. В этот день я позволяю себе лениться, вы же знаете. Да и к тому же для вас всегда найдётся лишних сколько угодно минут. – Оживился Федя.

– Тогда вы не против составить мне компанию и спуститься в приёмную? Мне хотелось бы ещё раз взглянуть на картину, только чтобы на этот раз сам автор был рядом. Ты ведь, Фёдор, знаешь, какой из меня неблагодарный бывает зритель. Пока не ткнёшь мне пальцем, и слона не увижу. Вопросы по твоей работе у меня возникли. А сколько интереса в ней! Ой, всё! Меньше слов, ближе к делу! Пойдём.

Фёдор и Арсен Маркович обменялись улыбками, двинувшись в сторону лестницы. Не было смысла спускаться на лифте со второго этажа, но доктор не ездил в металлических замкнутых коробках и по причине боязни, поэтому у себя дома этому пожилому дяде приходилось каждый день (и каждый вечер) карабкаться короткими ногами на девятый этаж. В его возрасте, а впрочем, может и на пользу, кардионагрузка полезна. Арсен по возможности старался скрывать свой недостаток, свой слепой страх. Ещё бы, он всё-таки высококлассный врач, помогающий бороться со страхами и трудностями людям, и какой стыд и позор иметь такой вот очевидный недостаток, да ещё не иметь сил от него излечиться. В любом случае, Федя являлся доктору другом, он знал о такой «особенности» своего врача, поэтому никаких неловкостей (и колкостей) не возникло.

Мужчины очень быстро добрались до приёмной, хоть шли неспешно, ведя отстранённый диалог. Пара ног в туфлях и пара в тапочках остановилась у стены рядом с мягким диваном для ожидающих. Сейчас в приёмной никого не было.

Только за стойкой мелькала женская молодая головка, тихо шепчущая сплетни в трубку. На такие вещи доктор закрывал глаза. Ну а что? Девочки здесь работают небогатые, а на такой усидчивой работе всегда наступает скука, особенно под вечер. Так хоть поболтает с подругой, посплетничает, после чего эмоционально проще пройдёт очередной долгий рабочий день.

Головы Арсена и Феди теперь внимательно изучали свежее полотно, которое Мышкин недавно закончил. Масляные краски ещё не успели высохнуть до конца, поэтому от картины исходил спорный аромат. Оба мужчины спокойно втягивали запах краски, щурясь от удовольствия.

Работа была написана на зернистом холсте, натянутом на подрамник одним из старых знакомых доктора специально по просьбе Феди. Уже как десять лет у пациента и главного врача был неофициальный договор, по которому Арсен Маркович обеспечивал своего друга всем необходимым материалом, а Фёдор, в свою очередь, изливал свой творческий потенциал. Все написанные картины он дарил клинике, которые и развешивались по всем (разрешенным с точки зрения безопасности и выигрышности) стенам.

Свежая работа оказалась достаточно компактного, стандартного такого размера: восемьдесят на шестьдесят. Для Мышкина небольшой формат, но есть где развернуться средней кистью. Ориентир вертикальный.

Читалась работа сверху вниз из-за своей структурной схожести с игральными картами, их горе-«перевёртышами». Достаточно декоративная заливка без формообразующих мазков. В верхней части располагался царь Николай с родными. У всех членов семьи были неестественные позы. Их изломанные тела буквально сплетались между собой, образовывая некое подобие аппликации. Что одежда, что лица – покрашены в ядрёный красный цвет, что при достаточном свете давало эффект рези в глазах. Так же присутствовал полутон, более тёплый и спокойный. Всю середину и нижнюю часть занимали радостные фигуры Ильича и его пьяных соратников.

Тела же их находились на разном уровне, но почти без промежуточного пространства, что тоже давало аппликативность. Ильич с соратниками выкрашены в голубой цвет, а в руках в-ь держал маленький символ движения (серп и молот), выкрашенные в три цвета: чёрный, красный и золотистый. Если близорукому человеку снять очки, отойти на метра три-четыре от полотна и сощурить глаза, то он вполне мог увидеть обобщенную картинку, где над голубыми скалами разверзлось грозное вулканическое небо.

Фёдор смотрел сквозь свою работу. Его разум был охвачен совсем иными мыслями, хоть они и тесно связывались с постоянной борьбой, которая присуща как любому живому человеку, так и другой живой материи иного свойства.

Разум Арсена Марковича наоборот, в настоящий момент был озабочен только полотном. Его живые и ясные глаза лукаво скакали по работе слева направо, сверху вниз, пытаясь не пропустить ни одной детали, а в лучшем случае, пытались найти те, которых и вовсе нет на плоскости.

Уголки тонких губ чуть приподнялись. Доктор на секунду косонул на автора, а вернув своё внимание снова на работу, заговорил:

– Вот скажите мне, голубчик, основное положение мне понятно. «Красный» Император с семьёй пребывают на небесах. Красные они, я так понимаю, потому что их убили красные? Или это очевидный символ крови?

– Да. – Коротко ответил Федя, не отрывая взгляда.

– Угу…Значит, да… Тогда, любезный, объясните мне, почему Ильич со своей «братией» окрашен голубым цветом? В чём здесь связь? Ты не подумай Федя, работа отличная. Я бы сказал, очень такая исторически-символическая. Просто я, сколько не думал, всё не мог взять в толк, причём тут голубой.

– Ну как же, Арсен Маркович, император он кто, по факту? Король, правильно. – Снисходительно ответил Мышкин, переводя свой взгляд то с картины на доктора, то снова на полотно. – А раз император по факту король, то у королей кровь голубая. Вот и товарищ со своей «братией» замарал свои маленькие ручонки об эту кровь, да не просто замарал их, а так сильно погряз в этой голубой крови, что вымазался ею навзничь.

– Как у тебя они лихо обменялись цветами! Но ведь Николай и после смерти оставил за собой титул последнего императора, то есть остался со своей метафорической голубой кровью, а «завоеватель», в свою очередь, только подтвердил свой красный флаг. Не считаешь? – Лукаво высказал своё предположения доктор, полностью довольный, что поставил своего друга в такой логический тупик.

– Полностью с вами соглашусь, хорошее замечание, но тут есть маленькая неувязочка. Во-первых, вне зависимости от социального статуса, кровь у всех одинаковая. Но здесь, знаете ли, тройное дно. Кровавое воскресение, равенство перед смертью и за что была пролита эта кровь. Проще говоря, Император и его семья как бы оказались на небесах уже не в привычной империи, а в совке под красным флагом. – Обычным голосом подытожил Федя.

– Очень любопытно, под таким углом я не думал, но ты мне не объяснил, почему «красные» покрашены в голубой цвет. Неужели причина только в этой символической голубой крови?! Фёдор! – Доктор говорил на повышенных, несвойственных для себя тонах. Он явно возбудился скорой разгадкой.

– Ну, тут есть ещё один подтекст, кхм… – Немного стушевался Мышкин. – Понимаете ли, в этом цвете и скрыт, скажем так, лёгкий «мазок» современного языка. Этот голубой цвет намекает на то, что «красные» поступили как… pidorasy. – Неловко закончил Федя. У него было такое чувство, что вот он маленький такой, нечаянно сказал бранное слово при отце. Но это, конечно, глупость, ведь он не был знаком со своим отцом лично, только по неохотным рассказам матери.

Наступило секундное молчание. В голове Мышкина эхом разносилось собственное последнее слово. Послышался гортанный непонятный звук, а затем Арсен Маркович зарвался громким хохотом. При виде того, как доктор захлёбывается в слезах, повторяя «pidorasy… мазок с… современного языка», Феде тоже стало смешно. Напряжение спало. Мужчина расслабленно улыбался. Даже девушка за стойкой отвлеклась от своего разговора, с улыбкой наблюдая такой редкий припадок смеха своего пожилого заведующего.

– Ой, Федя, ну насмешил старика. Слушай – это просто КЛАСС. Ха-ха, ну ты понял! Теперь одна из моих любимых работ, вот завернул, паршивец. Талант! – Похлопывал он друга. – Я бы с радостью с тобой ещё поболтал, но нужно подготовиться, сам понимаешь.

– Ещё успеется. – Ответил мужчина, собираясь уже идти в сторону лестницы, на втором этаже находилась его личная палата.

Второй этаж был отведён для самых спокойных пациентов, от которых не ожидалось проблем, и которые имели полное право спокойно передвигаться по клинике без особого надзора.

– А, Федя! Фёдор! На секунду. – Подозвал Арсен. – Совсем забыл о небольшой просьбе… это не обязательно, но, если вдруг у тебя получится…. Не сможешь ли ты прийти на общую терапию? Должны привести новенького пациента с похожей симптоматикой, как и у тебя. Я бы очень хотел, чтобы ты пришел и рассказал свою историю, чтобы эта заблудшая, испуганная душа увидела надежду, а самое главное, уверенность, что и она сможет преодолеть эту «стену». Что скажешь?

– Конечно приду, Арсен Маркович, какие вопросы, я вам всем обязан. После обеда? В двести первом?

– Да, mon cher, место встречи, как говорится. Буду рад тебя видеть. Ты, главное, не переживай. Просто посидим в доброй обстановке, как раньше.

– Тогда до скорого. – Улыбнулся Федя, отправившись к себе. Подобные собрания «откровения» он не посещал уже два года.

Ровно в четырнадцать часов пятьдесят пять минут Федя зашел в кабинет номер двести один. Все лица здесь были знакомые, некоторые завсегдатаи. Эта кучка, разумеется, имела друг с другом определённую дружбу. Не сказать, чтобы это была та самая дружба, о которой говорят «не разлей вода», скорее позитивное общение, иногда сводящееся к простым любезностям. В закрытых стенах головной мозг социального человека начинает находить замещение привычным вещам.

К примеру, палата становится комнатой. Общая столовая проговаривается про себя, как некая закусочная в прогрессивных жилых домах, а все пациенты – соседи, с которыми можно начать дружить, а можно держать вежливую дистанцию.

Вот и сейчас в кабинете собралось несколько соседей: молодая девочка Света, Ольга Павловна (бывшая учительница в государственной школе), очень экзотичный мужчина, просивший называть себя Бернар, и двое неразлучных друзей-дедов.

У всех, кто здесь находился больше года, вырабатывалась негласная привычка приходить на такие занятия заранее. Мотивы, разумеется, у всех разные. Кто-то хотел занять самое выигрышное (по его мнению) место, другой хотел занять место рядом с конкретным человеком. Фёдор же приходил всегда заранее, тем самым считая, что именно так он проявляет своё уважение доктору.

Он занял свободный стул между бывшей учительницей и Светой. Так получалось, что оставалось ещё два рядом стоящих стула. Для доктора и новенького.

Неужели главврач пригласил на сегодняшнюю терапию конкретных лиц? Но зачем? Или в Феде снова заговорил его «помешанный Фёдор». Возможно, старые привычки остаются с человеком надолго, тяжело от них избавиться вот так по щелчку. А если говорить про бзики…. Пути сумасшедших неисповедимы.

Вот по приоткрытой двери доносятся два вежливых стука. Стучащая рука распахивает дверь. Арсен Маркович настолько уважает каждую личность, что в собственный кабинет не может войти без этого вежливого «тук-тук». Он тихо произносит: «позвольте присоединиться», ведя за руку молодого парнишку. На вид тому лет шестнадцать, не больше.

Кудрявый, светлый такой барашек на голове. По-юношески гладкий подбородок, тонкие губы, больше похожие на женские, голубые глаза. Если бы не маленький рост (может ещё вымахает?), то внешность у парня могла бы сойти за модельную.

Доктор свободной рукой указал юноше на свободный стул, а затем и сам сел рядом. Представил новенького сам, сказав, что этого талантливого человека зовут Миша.

– Миша поступил в художественный колледж. Сейчас он решил посвятить немного времени внутреннему себе. – Как всегда деликатно и завуалированно озвучил информацию Арсен Маркович, которая означала, что Миша конкретно поплыл головой, и что без вмешательства опытного мозгоправа ему уже не обойтись. – Кстати, назвал я его талантливым неспроста, – продолжил он, – Миша показал мне на своём телефоне рисунки. Для юного ума очень сильные вещи. Кое-кому будет здесь интересно пообщаться с вами, молодой человек, так сказать, о «высокой материи ума» – пафосно подытожил доктор свою вступительную речь, многозначительно козырнув на Федю.

«Всё понятно, вот зачем я понадобился» – подумал про себя Мышкин. Собственно, терапия давно началась. Таков принцип этого золотого человека. Доктор незаметно начинал внедрять самое главное человеческое чувство, без которого сама личность немыслима, а именно: уверенность.

Когда-то и Федя пришел вот таким вот зажатым, даже намного хуже. Миша может хотя бы украдкой поднять свою голову, посмотрев на секунду в глаза другому человеку. Мышкин не мог себе такое позволить ещё очень долгое время, но правильный подход и соответствующие мысли сделали своё дело. Главное, не перенапрячься, чтобы наработанная «кожа» не лопнула в одно неудачное мгновение от чрезмерной сухости.

Не сговариваясь, группа хором поздоровалась с новеньким. Каждый пытался подарить Мише свою добрую улыбку. Девочка Света особо старалась показать себя во всей «духовной красе». Похоже, что Миша ей очень понравился. Это было понятно, так как она на секунду позже начала говорить своём «привет», дабы её миленький голосок явно выделился на финальном аккорде, и Миша смог услышать его, после невольно сосредоточив своё внимание на её фигуре и улыбке. У юноши покраснели щёки.

– Так, ну что, – начал обводить взглядом Арсен своих пациентов, – пожалуй, стоит начать наше общение, учитывая, что я давно вас всех не видел! Так… – уже более пристально забегали живые глазки, – кто начнёт? Кстати, Миша, если что, то ты не обязан делиться со мной и группой своими мыслями, если того не хочешь. Акт доверия у нас добровольный.

Мальчик кивнул, не поднимая глаз. Света, чтобы (возможно) произвести впечатление, подняла руку.

– Угу, Светлана. Вы, я смотрю, решили впервые открыть нашу встречу. Я очень рад.

– Я… да, я! – Тонкий голосок неестественно прокряхтел. – Я что хочу сказать, я просто решилась, вот и всё… просто когда-то надо начинать, и тут, в общем, – покраснела она. Волнение выходило за грань её внутреннего комфорта, показывая лицо местной публике. Один из дедов хихикнул. – Первое, что я хотела сказать… я хотела спросить: как у вас дела? Я заметила, что мы никогда не говорим о вас.

Такое замечание позабавило группу. Напряжение Светы сразу спало. Хорошее попадание. Она улыбнулась самодовольно, вскользь взглянув на Мишу.

– Да, – продолжила Света, – расскажите, как вы себя чувствуете или, например, что вы ели?

– Кхм. Даааа. – В улыбчивом настроении начал доктор. – Ну что же, раз я вхожу в этот круг, то заявление справедливое…. Вообще, мне очень приятно, спасибо вам, Света. Дела у меня идут отлично. Знаете ли, в моём возрасте по-другому и не может быть. Хочешь – не хочешь, а радоваться надо каждому дню! Ведь каждая минута может быть последней. Хе-хе. Не в обиду, господа. – Обратился он к пожилым мужичкам. – А на счёт еды, всё как у людей, с утра овсянка на молоке плюс кофе, а на обед вот пюре с рыбкой и компотом.

– И мы это ели! – Радостно выкрикнула Света.

– Ну естественно, дорогуша, ведь мы хоть и обедаем в разных помещениях, но повар у нас один.

– Ой, точно!

– А теперь, многоуважаемая, расскажите, как ваше настроение?

– У меня восхитительное! Знаете, в последнее время мне так приятно просыпаться по утрам! Солнце снова начинает дарить своё тепло. Это… это чувство! Знаете, когда в глаза лезет солнечный тёплый луч, и ты щуришься, затем чувствуешь, что выспался. Тело так приятно томно тянет, и я начинаю понимать, что мне хочется есть, хочется двигаться, даже элементарную радость доставляет чистка зубов. Простые вещи начинают казаться такими милыми и важными!

– Полностью с тобой согласна, дорогуша, – в речь девушки ворвалась бывшая учительница, Ольга Павловна, – у меня похожее чувство. А всё проблеск весны. Да и вы сами все прекрасно знаете, что солнце вырабатывает витамин D. Правда, тот факт, что лучи бьют в глаза – мне не близок. Я бы сказала, это даже скорее раздражительный факт. Арсен Маркович, раз уж коснулись темы, не разрешите ли вы повесить в моей палате жалюзи?

– Так, ну…

– А мне вот очень грустно! – Мычание доктора перебил дед, сидевший по левую руку доктора. – Я люблю зиму! Что может быть красивее? Величественные сугробы, которые словно волны бесконечно перетекают и приобретают различные формы. Прохладный и свежий воздух… Когда я рабо… Когда я ещё работал лесником, вот загляденье было! И даже лучи солнца, этого внеземного пришельца, что дал нам жизнь, зимой по-особенному светят. Красота. А ваша весна, что с неё взять? Везде эта грязь, ветер, огромные лужи. Сплошной бедлам!

– Но за весной идёт лето. Человек ведь радуется не грязи, которую подогревают лучи, а мыслям, что скоро эти самые лучи высушат лужи. А ещё дадут пищу цветочкам, а там по цепной реакции уже и лето, а его любят все! – Возразила Света.

Доктор был крайне удивлён такой активности.

– Я терпеть не могу жару! И ваше лето тоже, милочка! – Взорвался второй дедуля.

– Господи, Василий, хватит подпёрдывать своему дружку, чего вы как две сморщенные стервы? – Оборвал смуглый мужчина Бернар, широко улыбаясь своими белыми (на контрасте) зубами.

«Подружки» сразу покраснели, венозные кулаки крепко сжались. Ещё мгновение, и праведный гнев обрушился на дерзкого полукровку, если бы врач не вмешался раньше:

– Джентльмены, джентльмены! Давайте успокоимся. Артём… то есть, Бернар, прошу прощения. Выбирай выражения, я не потерплю агрессии. А вы, мужчины, сядьте и успокойтесь, не стоит бросаться на очевидную провокацию. – Арсен Маркович даже не повёл глазом. Подобные стычки бывали часто, особенно между поколениями. А вот у Миши начали трястись руки. Это не осталось незамеченным. – Давайте сменим тему. Бернар, вас я вынужден буду пропустить. Ваше настроение располагает задевать людей. Не хочу, чтобы у Михаила сложилось о вас дурное впечатление, учитывая, что вы просто очаровательная личность, когда находитесь в своём благоразумии.

Бернар только улыбнулся, ничего не ответив.

– Фёдор. – Обратился доктор к художнику.

– Арсен Маркович. – Наигранно вежливо ответил Мышкин. Мужчины улыбнулись друг другу.

Спустя сорок минут из кабинета двести один начали выходить участники терапии. Поток их резонирующих голосов сплёлся в своеобразную гармонию. Тяжело было разобрать, на какую тему общаются эти люди, забывшие на мгновение о своих расстройствах и проблемах, став обычными двуногими, и самое главное, здоровыми приматами.

Деды радостно что-то втирали Свете, а та с улыбкой слушала их, смеясь, только взгляд не забыл козырнуть в сторону застенчивого Миши, прежде чем уйти в сторону столовой.

Бывшая учительница увязалась за Арсеном Марковичем, снова подняв тему жалюзи. Только говорила теперь не между прочим, а настойчиво обольстительно, поправляя доктору халат.

Бернар ещё пытался скалить зубы в хитрой улыбке, бубня что-то в пустоту, но его никто не слушал. Он так и махнул на всех ленивой рукой, растворяясь в районе приёмной, готовясь выносить мозг молоденькой медсестре.

Миша и Фёдор остались вдвоём. Не сказать, чтобы они были сильно похожи, но создавалось впечатление некоего родства.

Федя хорошо смахивал на старшего брата: серьёзный, уставший от будничной суетливой жизни, но в то же время спокойный, более статный. Миша, в свою очередь, походил на взъерошенного воробушка с более современной стрижкой и глазами, кричащими о всей своей неопытности в стиле: «привет, я родился».

Когда молодые люди остались наедине, возникла неловкая пауза. У Мышкина не было опыта вести разговор с неизвестным ему человеком. Он сам не так давно преодолел панический страх перед людьми, но преодолеть не значит приобрести опыт. В целом, он чувствовал себя в своей тарелке, но ответственность, которую возложил на него хитрый доктор, была немалая. А случилось вот что.

Пока Федя открывал «зрителям» свои синтетически-выработанные мысли и чувства, пока он плавно переходил в частичную историю своего заболевания (жизненная передышка и время всё обдумать), Арсен Маркович, со своей прекрасной улыбкой и приятным голосом, вдруг неожиданно (для Мышкина, разумеется) предложил Феде соседа в его мастерскую, понятное дело кого. «Вот ведь старый лис!» – подумал художник. Это был не толчок в спину, но всё же неприятное предложение. Фёдор всё же смог остаться хладнокровным, выдавив почти искреннюю улыбку сказав, что это отличная идея. Доктор только виновато улыбнулся, благодаря своего друга за верный выбор.

И вот теперь Миша был неофициально привязан к Мышкину, что рисует картины. Теперь им двоим представляло налаживать контакт, а Феде ещё и следить за молодым парнем, всячески помогая добрым словом.

– Извините, а это правда, что… – Говорить начал Миша, что показалось Фёдору очень странным.

– Давай лучше сразу на «ты», я всё-таки не доктор, а твой друг, да и не такой я ещё старый.

– Да, хорошо. Прости, я просто хотел спросить, это правда? Вот твоя история, что ты так боялся обратиться к учительнице, боялся отпроситься в туалет, что по итогу ну, это… прямо себе в…

– Да, Михаил, это правда. Не стесняйся говорить слова. Я до того боялся контактировать с этой пожилой женщиной, что выбрал путь позора и обоссался прямо в свои новые отутюженные брюки. Да так, что аж весь класс обернулся на звук сбегающей струи из моей левой штанины. Ха-ха, тогда я всех впечатлил не на шутку.

Миша расслабленно начал смеяться. Действительно, для подростка это смешная история. А чего обижаться и ждать от него? К тому же, Мышкин сам преподносил прецедент не как драму, а как часть пройденного пути, над которым можно просто посмеяться. Но Миша не знал, что Федя до сих пор испытывал сильнейший стыд, просто за долгие годы он научился преодолевать себя. Он понял, что единственное, что ему остаётся для борьбы – это стать честным и включать на полную катушку умение посмеяться над собой. Вот она, защита, которой не нужно оружие извне.

– Прости Федя, я не хотел. Просто это… – Потихоньку успокаивался Миша.

– Не извиняйся. У каждого человека есть, что вспомнить, просто нужно понимать многогранность жизни, всю её странность и загадочность, чтобы сосредотачиваться на таких мелочах, которые через время смогут дарить улыбку другому человеку. Просто путь. Часть истории одного человека. Да и я думаю, не я один ссался, – уверенно произнёс он. – Ладно, пойдем, покажу тебе уже наш номер-люкс.

Перед Мишей предстала обычная палата с белыми стенами, несколькими натюрмортами, большим окном и двумя койками друг напротив друга. Это палата категории «А». Чем дальше буква современного языка к истоку эгоистического самокопания, тем больше было квадратного пространства, но и коек прибавлялось.

Пролетело две недели. Мама Миши успела привезти сыну мольберт, краски и немного прочих расходников. Фёдор видел её, даже имея удовольствие пообщаться с этой привлекательной, ещё моложавой особой. Как понял художник, Миша и мама считались «gold family». Об этом кричали следующие факты: золотые кольца на руках, дорогая одежда, ухоженные ногти, приятные духи, дорогой инструмент для сына, искренняя улыбка выспавшегося человека. И напоследок: иномарка под окном.

Самое удивительное, что ни сын, ни его дорогая матушка не являлись при всём при этом зазнобами. Не поднимали свои остроконечные носы слишком высоко, а были вполне приятными и милыми людьми. Ну, скажем так, Миша пытался общаться со всеми, но пока только Фёдору удалось наладить с ним такой ламповый контакт, что Миша мог расслабиться и просто получать наслаждение от беседы.

В основном молодые люди говорили об искусстве, и только днём. Здесь был свой режим, но никто не запрещал продолжать говорить или перемещаться в пределах своего законно выделенного палаточного пространства. Время «кукушкиных гнёзд» осталось позади, приобретя скорее характер фольклорной сказки. Даже в этой фанатичной среде поколение «тюремных понятий» ушло в небытие. По крайней мере, почти.

Миша действительно оказался талантливым человеком, хоть и навешанным современными стереотипами о декоративной составляющей изображения. Он упорно не желал разрабатывать подтексты своих работ, говоря о том, что его рука и психология говорит самостоятельно, выражаясь в мазках и цвете. Мышкин пытался объяснить относительность чувств цвета, но безуспешно.

Молоденькая пациентка Света тоже имела успех. Она всё время караулила Мишу, всячески вовлекая его в разговоры ни о чём, а он только и мог, что краснеть, изредка соглашаясь с этой настойчивой особой.

Сегодня Света пришла в палату мужчин. Она уговорила Мишу написать её портрет, на что молодой человек сразу же дал положительный ответ. Фёдор воспринял просьбу с улыбкой. Что-то внутри у него мелькало, некое созвучие к слову «ревность». Он успел прославиться здесь как очень талантливый, глубокомысленный художник, но ещё никто не просил у него портрета. Мужчина понимал, Свету интересует не искусство, не собственное изображение на холсте (хотя кто знает уровень её нарциссизма), а девушка просто по уши влюбилась в Мишу. В любом случае, Мышкин тихо лежал на своей койке, изредка бросая взгляд на юную пару, осуществляя портретные зарисовки, вдруг пригодится для каких-то будущих работ.

Миша был крайне сосредоточен. Во время работы его руки переставали дрожать. Он не волновался при натурщице, а это говорило о том, что процесс полностью захватывает юношу. Фёдору было приятно видеть такое отношение к делу.

Стукнуло время обеда. Пропускать его никто не собирался. Миша и Света взяли перерыв. Девушка отправилась обедать к своим «подружкам» (какие-то уже потрёпанные женщины с её палаты категории «В»). Миша же обедал только с Федей. Недавно был такой забавный случай, что у Мышкина вдруг сильно разболелся живот, и он решил вовсе отказаться от трапезы. Миша заботливо остался вместе с заболевшим в палате, а потом признался, что боится идти в общую столовую без него. Фёдору сквозь слёзы и смех пришлось-таки встать и побрести в общий зал, только чтобы этот молодой дурень не умер от голода.

Еда здесь всегда была вкусной, так как Арсен Маркович изначально ставил уровень питания «как для начальства». Это не говорит о том, что здесь подавали икру, но финансирование было хорошее за счёт знакомств в соответствующих инстанциях. Такое вслух не говорят, но все знают. По-другому здесь мало что решалось, всё-таки некоторые вещи невозможно выбить из крови даже продвинутого общества.

Вот и сейчас Федя с Мишей уплетали пюре, сделанное на молоке, а к нему шел большой кусок отварной скумбрии. Также на выбор можно было взять чай, кофе, либо морс.

Фёдор взял себе чай, а его сосед просто последовал примеру, что к слову, немного подбешивало.

Собравшиеся тела жевали хором. Стоял тихий гам негромких разговоров. Миша то и дело смотрел через плечо на Свету.

– Федь, а Федь, можно тебя спросить?

– Валяй.

– У тебя на сегодня какие планы? Ты после обеда не планировал там, например, прогуляться?..

– Так, ты что удумал, донжуан? – Пристально посмотрел на него Фёдор. Арсен Маркович дал ясно понять, чтобы он следил за парнем. Навязчивые мысли о [ЦЕНЗУРА] не шутки.

– Тише! Прости, – сам, не ожидая своего громко голоса, скривился юноша, – Федь. Говори, пожалуйста, тише. Я ничего плохого не удумал. Мне кажется, ты догадался, что я просто хочу провести время… – тут он стал говорить тише, поэтому ещё ближе придвинулся к Фёдору. – Я хочу побыть со Светой наедине. Она мне нр… нравится, понимаешь?

– Да это невооруженным глазом видно.

– Правда?

– Не беспокойся, я тебя понял. Умеешь ты, конечно, намёки делать. Могу сходить погулять. Погодка вон всё лучше и лучше становится, лето как-никак на носу.

– Ты правда это сделаешь для меня?!

– Да тут ничего особенного. Так, Миша, только вот не тянись своими ручонками обнимать меня, тебе это несвойственно. Я бы сказал, что даже очень странно.

– Чёрт, Фёдор, я твой должник! Прости, я просто так волнуюсь.

– Только обещай не натворить глупостей.

– Да какие там.

– Тогда договорились. Пообедаем, я заскочу на секунду за бумагой, карандашами и наш «люкс» в твоём распоряжении. Надеюсь, полтора часа тебе хватит?

– Да, разумеется, спасибо ещё раз, ты настоящий, прям очень настоящий друг, Федь. Мы мало знакомы, но мне с тобой так комфортно. Прости за эти слова, точнее, прости, что говорю такие милые вещи, я знаю это странно, просто меня так переполняют эмоции!

– Миша, дорогой, успокойся, всё хорошо. Ты ведь знаешь, я, наоборот, за то, чтобы все люди говорили, что думают. И хоть любые слова уводят нас от истины, но искренние слова куда лучше в безумном мире, чем эгоистически истинное молчание.

– Это чьи слова?

– В твоём случае – мои слова, Миша, мои. А теперь давай жуй и дай поесть мне, а то с твоей возбуждённой болтовнёй мы тут до ночи не управимся и будешь ты потом дописывать портрет с меня, любезнейший.

– Всё, молчу, молчу, – улыбаясь закончил Миша, смущённо уткнувшись в тарелку. Весь оставшийся обед соседи провели в обоюдном молчании.

Как и обещал Фёдор, после обеда он зашел в комнату, взял альбом для зарисовок и угольный карандаш. На выходе у двери появились Миша со Светой. Мышкин глазами моргнул парню, пожелав удачи, после оперативно ретировавшись во двор, чтобы не тратить драгоценного времени влюблённых.

На улице действительно стояла чудесная погода. Без верхней одежды ещё не походишь, но вполне комфортно можно обойтись свитером и олимпийкой. Фёдор нацепил винтажку Арсена, которую тот подарил ему ещё года два назад.

Вовсю светило солнце. Обыденная грязь, которую так не любил один дедуля, уже почти полностью сокрушилась за эти две недели под натиском лучей. Облаков на удивление почти не наблюдалось. Природа потихоньку вступала в свои сезонные права.

Федя прошелся по аллее, затем зайдя за северную часть главного корпуса, за которым имелся небольшой скверик с лавками, где обычно сидели пациенты со своими родственниками.

Сейчас свирепствовали будни – никого не было. После обеда обитатели предпочитали потратить время на леность и на думу о своих несбывшихся надежд. Мышкин хотел бы так же провести это время, но в силу обстоятельств обрадовался случаю изменить своей привычке.

Иногда приятно внезапно вот так поменять устои, почувствовав лёгкое ощущение новизны. Мелочь, а хорошо как, да ещё это солнце…

Сначала Фёдор потрогал приглянувшуюся лавку рукой. Та оказалась слишком влажной, так как стояла под деревом, чья крона не позволяла лучам прорваться на поле боя. Такая лавка хороша летом, но сейчас… А вот друга, что стоит посредине, оказалась даже очень сухой. Мужчина сел ровно на неё, положив прихваченный инвентарь по правую руку. Голова его вздёрнулась к ярким лучам звезды, лёгкие втянули свежий воздух, а губы растопились в нежной улыбке.

Ох уж эта красота, которую не купишь и не продашь… вся её сила, её чарующая привлекательность неожиданно вывели Федю на грустный лад. Он вдруг сильно ощутил весь масштаб Земли, всю её необъятность и таинство. Ещё он понял, что чуть ли не большую часть жизни провёл в четырёх стенах; что, кроме прокуренной маленькой квартиры, где его мать постоянно пила и приводила новых мужчин – ничего он больше не видел. А ещё он понял, что в необъятном пространстве одиночество будет чувствоваться куда сильнее. Чем больше незнакомых людей вокруг, тем больше пропасть. А как же семья? Разве только осталась одна горе-матушка, навещающая раз в год. И самое страшное, Федя понял, что за всё время он никогда не задумывался о возвращении в общество.

За всё проклятое время он ни разу даже не подумал о том, что мог бы вот так запросто выйти за пределы сумасшедшего дома. Купить хороший костюм (или что там сейчас носят?), пригласить медсестру Катю на свидание, найти работу в галерее, а там… кто знает… Обидно, когда и так недолгая человеческая жизнь тратится на пробуксовку. Намного лучше страдать в борьбе, чем быть бесстрастным. «Если бы… если бы не враг, что сидит во мне! Если бы я не был этим врагом самому себе…» – Думал Фёдор, и на глазах его сверкали капельки слёз обиды, смешанные со стыдом.

Вместо того, чтобы начать делать зарисовки, он сложил руки на груди, отключил бушующие мысли и начал внимательно наблюдать за возвращающимися с юга птицами. Тишина подкупала. Вскоре, погрузившись в некое подобие прострации, Федя отошел в лёгкий сон.

Это был такой сон, когда человеку кажется, что он и не спит вовсе, а так, прикорнул на секунду. Когда голова начала медленно опускаться к груди, несчастный дёрнулся. Солнце уже прилично сдвинулась к северной части. Навскидку можно было предположить, что прошло часа полтора-два.

Федор взял неиспользованный инвентарь с лавки. Плечи передёрнулись от тянувшейся прохлады, и ноги понесли художника в добровольное заточение, то есть в храм его души, в место спокойствия и уверенности.

Дверь в палату оказалась закрыта. Времени прошло достаточно, Миша должен был уже закончить портрет, ну или, по крайней мере, дойти до определённого момента, когда можно смело сказать, что сеанс оказался более чем насыщенным.

Когда Фёдор тихо приоткрыл дверь, то увидел Мишу у окна с неестественно открытым ртом и с закрытыми глазами. Его шея вытянулась вперёд, при этом развернувшись в три четверти.

Первая мысль ужаснула Мышкина, но что только не почудится? Ещё бы, он ведь тут не играл роли «адекватно-воспринимающего». Когда Фёдор машинально опустил взгляд чуть ниже, то увидел затылок Светы, ритмично так двигающийся как раз на уровне Мишиного паха. Девушка стояла на коленях и очень старательно благодарила молодого художника.

Фёдор растерялся. Его сразу бросило в краску. Он отвёл взгляд в сторону, зацепившись за портрет. В голове сразу же возникла похвала. Портрет оказался более чем достойным, а как он обыграл фон, подобрав его под нежные глаза Светы! Мышкин собирался выскользнуть незамеченным, но вот Миша закряхтел, взгляд Феди автоматически перевёл свой прицел в сторону звука. Взгляды молодых людей встретились.

Мишины глаза выражали страх, но под дымкой наслаждения. Фёдор выглядел в этот момент так, словно произошла постыдная дефекация, но он всё же нашел силы коснуться указательным пальцем своих губ и тихо выйти, прикрыв за собой дверь. Он не знал, как вообще на это реагировать, но что-то весёлое поселилось в его душу за своего друга.

Художник подождал у «кассы» (так местные называли дежурную стойку медсестры), пока вдали не показалась довольно идущая Света с портретом в руках.

Мышкин пошел ей навстречу, как-бы только что освободившись и направляясь к себе в палату. Девушка нахально посмотрела на него.

– Ну что, Светлана, похвастаешься?

– Да, мне очень нравится! – Пропела девушка, разворачивая холст лицевой стороной. – Правда, Михаил говорит, что сохнуть будет долго. Он это… а! Он сказал, что работал без какой-то там жидкости, поэтому краски будут сохнуть почти полгода!

– М-да, получилось действительно недурно, – только и ответил Фёдор. – Наверно, речь о скипидаре шла, да и об обработке… – уже только в нос себе добавил он.

– А что?

– Что?

– Да нет, мне показалось, спасибо.

Так они и разминулись в сломанном диалоге. Фёдор почти никогда до этого не говорил с этой особой.

Когда мужчина зашел в палату, Миша уже мечтательно лежал на своей койке, смотря в потолок словно на звёзды. Его взгляд выражал полную отстранённость от этого мира. Парнишка даже не услышал, как вернулся его сосед, а если и услышал, то мастерски проигнорировал Федю.

– Я, конечно, понимаю, что тут ни у одной палаты нет замков, но раз ты разводил девчонку на интим, то мог предупредить, намекнуть там. Не переживай, это я так, на будущее.

Миша дёрнулся, взгляд вернулся в палату, глаза перестали мечтать, теперь они выражали должную неловкость и стыд.

– А… а… этт… это ты, Фффё… Фёдор, привет!

– Господи, ты чего заикаешься, испугался что ли?

– Ппп… прости, я… – Всё не знал юноша, как собрать свои мысли воедино.

– Так, Миш, успокойся. Выслушай меня. Всё хорошо. То, что произошло – меня не касается. Главное, чтобы ты в следующий раз предупреждал меня, вот и всё, дружище. Так что давай, расслабься, и без твоих вот этих заиканий невротических. Они тебе не свойственны, так и нечего им приживаться.

– Хорошо, хорошо. Прости, просто я сам не знал, что так… что так получится. Понимаешь, как-то само вышло, честное слово! Я просто писал её прекрасный образ, а потом, когда закончил, мы разговорились. Она покраснела, сказав, что я ей очень нравлюсь. Мы начали… начали целоваться… и… и!..

– Я понял, можно и без подробностей подростковой физиологии обойтись.

– Да, конечно, как скажешь.

– Партию в шахматы будешь?

– Х… хоч… хочешь проиграть? Прости.

– Когда говорят дерзкие вещи – не заикаются. Хочу интеллектуальной победы. – Уже и Миша, и Федя развеселились. Началась драка подушками.

– Ну всё, всё. Ты сегодня облажался, молодой человек, значит, расставлять фигуры будешь ты, а ещё я первый хожу белыми!

– Да хрен тебе, старый хрыч! – Огрызнулся Миша, но покорно пошел в игровую за доской.

Так прошла заключительная половина дня и вечера обоих мужчин, потом последовал ужин, а за ним наступила ночь. Миша так и проиграл все три партии подряд.

– Федь… Фёдор! – Послышался шепот Миши.

– Чего?

– Ты не спишь? Я тебя не разбудил?

– Господи, Миш, ты как мать, которая звонит в домофон и спрашивает «дома ли ты?» Раз я отвечаю тебе, то не сплю. А разбудил ты меня или у меня просто бессонница – это уже другой вопрос, который не имеет значения.

– Прости, Федь…

– У меня бессонница… так что не извиняйся. – Примирительно ответил Мышкин. Он и сам был не прочь поболтать.

– Хорошо, если так. Ты уж прости меня. Знаешь, всё не выходит из головы сегодняшний день. Знаешь, у меня такое чувство, будто я заново родился.

– Ну, после минета почти любой мужчина запоёт соловьём.

– Да причём тут минет…

– Ладно, теперь ты меня прости. Просто говорю то, что есть.

– Да тебе не за что извиняться. Да, конечно, минет внёс свою лепту. Я ведь девственник, понимаешь? Но важно не то, что мне… не то, что мне «отсосали». Понимаешь, ведь это просто физическое решение высвобождения чувств души.

– Не поспоришь, душа твоя, наверно, неплохо так взмыла в небеса, а?

– Да не смейся ты, я ведь сокровенным делюсь.

– Я не смеюсь, Миш, прости. Просто ты такой романтик.

– …

– …

– Федь, а ты когда-нибудь любил женщину?

– Какого плана «любовь» ты подразумеваешь?

– Ну и духовную, и физическую. Не знаю, ты мне скажи.

– Не знаю… Любил, да и люблю, наверно, но физического контакта у меня не было. – Грустно ответил Фёдор. Его голос никак не поменялся, да и лица не было видно, но Миша как-то почувствовал скрытую тоску.

– А кто это, если не секрет? Кто из пациентов? – Всё не унимался юноша.

– Много знаешь – плохо спишь. Какая тебе разница?

– Любопытство… – Честно признался парень. – Федь.

– Да?

– Знаешь, то, что я рассказываю про себя – не совсем правда. Конечно, все эти страхи новых людей, состояние ступора, неуверенность и прочее – всё это есть, но я не рассказывал того факта, что у меня не просто [ЦЕНЗУРА] наклонности, а что я уже несколько раз пытался. Мать всё храбрится, борется со мной, точнее, с моей хворью. Она много плакала, знаешь, умоляла меня. Я ведь из обеспеченной семьи, ты мог заметить. По сути: что ещё нужно подростку? А ведь нет, вот такой я бракованный – так я думал, а на самом-то деле, я просто жизни боюсь. Боюсь масштаба Земли, боюсь космоса, в котором висит эта Земля. Мне страшно осознавать, что когда-то моя мама постареет, а потом умрёт или ещё хуже – скончается от страшной болезни. Я знаю, жизнь – это большой дар и всё такое, но как страшно сделать элементарный шаг.

– Я тебе так скажу: когда мне было… когда я был маленький, моя мать уже была типа одиночкой. Она много пила, да и сейчас закладывает, хоть уже и не так много. – Несвойственно испуганным, наивным голосом заговорил Фёдор. – Как бывает по классике, она связалась с каким-то мудаком, который ещё больше начал тянуть её на дно. А этот мудак, по классике, начал побивать меня – ребёнка. Знаешь… всё бы ничего, но в одну ужасную ночь он изнасиловал меня. Сначала просто мастурбировал у моей кровати, а потом его сперма забрызгивала мне лицо. Я был ужасно напуган, но ничего не говорил матери, ей было не до меня, а этот ублюдок всё больше и больше наглел. Потом он… потом он уже водил… и заканчивал в…, он шепотом просил, чтобы я приоткрывал! И я это делал, понимаешь? От страха. Потом сам понимаешь… смысл в том, что меня на этом серьёзно так заклинило, и неудивительно. Никто мною не занимался. Эта мразь перестала появляться (потом я узнал, что этого грязного ублюдка убили по пьяни), но мне не стало легче. Во мне поселилась разрушающая мысль, которая начала отравлять всё, что когда-то мне нравилось или могло понравиться. Всё больше я отдалялся от людского и не понимал, что со мной происходит. Дошло до того, что я начал ловить звуковые галлюцинации, пить свою же мочу, а иногда видел тех, кого нельзя увидеть. Я попал в эту клинику почти «готовеньким». Все эти годы шел шаг за шагом, чтобы просто вот говорить с тобой, выражать мысли и просто дышать. Ты не думай, я ничего конкретного не хочу тебе сказать, да и не смог бы. Человек – такой сложный механизм, а чтобы сумасшедший учил сумасшедшего – это нонсенс. Я просто решил выговориться вдруг, раз не спится.

– Господи, Федь, ужасное дерьмо…

– Да, но самое ужасное, что я понял сегодня, что не хочу больше быть здесь, в этом стерильном месте. Что я ещё живой, и хочу жить как все. Хочу весь этот большой мир, хочу этот космос, которого ты пока боишься, но когда ты здесь посидишь подольше (а я надеюсь, что такого с тобой не произойдёт), то ты поймёшь, страшнее всех человеческих бед может быть только одиночество и личный мир, состоящий из четырёх стен без дверей. А отвечая на твой вопрос полностью: да, я влюблён… в медсестру Катю.

– Подожди, это такая светленькая, вчера ещё у неё смена была. Ты что, плачешь?

– Да, она. И нет, я не плачу… – Плача ответил Фёдор.

– …

– …

– Знаешь, что, Фёдор?! – Очень по-боевому сказал Миша. – Всё, что с тобой было – ужасно, но тебе пора возвращаться в реальность. Я знаю, что тебе поможет! Тебе нужно переспать с этой Катей.

– Что?!

– Да, точно!

– Господи, Миша, спи уже, ребёнок.

– Да я тебе точно говорю!

– Ты несколько часов назад был девственником, а теперь ведешь себя, как тренер с курсов по пикапу. Прости, но после уроков игры на флейте ты не стал выглядеть брутальнее.

– Не огрызайся. Я ведь помочь хочу!

– Как интим с девушкой мне поможет?

– Во-первых, с девушкой, которая тебе очень нравится. А во-вторых, очень даже и поможет! Могу на своём опыте сказать. Это… это как очищение, понимаешь? Для обычных парней секс, как просто повод похвастаться и обзавестись статусом, а для нас… для нас это возможность излечить душу. Поверь мне.

– Совсем крыша поехала.

– Не сопротивляйся!

– Безумец…

– Я помогу.

– Только! Только попробуй что-то сделать!

– Спокойной ночи, Федь.

– Гадёныш!

– Сладких снов.

Это случилось совсем скоро. Через три дня. Фёдор не воспринял Мишины угрозы всерьёз. Просто продолжил своё привычное существование. В очередную ночь, в Катину ночную смену, Миша выскользнул из палаты, а вместо него вернулась она.

Катя сказала, что Миша ей всё поведал. Юноша рассказал о чувствах Феди к ней и наплёл ещё кучу всякой чарующей романтической дребедени.

Фёдор был в смятении. Его сковал страх от мысли о возможной близости с этой прекрасной девушкой. Он всё пытался замять вопрос, переведя ситуацию в раздел шутки, но в итоге во всём признался. Он и сам, к слову, был очень симпатичным, поэтому не удивительно, что молодая медсестра в такую скучную вахту очень быстро согласилась на любовную авантюру.

Разумеется, она не любила Федю, а Федя был влюблён в её образ. Им не суждено было стать парой, да и он не знал, как это, но в эту ночь существа вдруг сплелись в один комок. Она отдала себя полностью, без остатка, а он отдал себя. Эта была лучшая его ночь за все двадцать шесть лет в заточении. И когда они достигли пика наслаждения, к нему вдруг ворвалась правда о себе.

Он ощутил скопившийся груз, который сразу принял, и с этим принятием пришло долгожданное очищение. Такое лёгкое (с перышко) освобождение от негативных установок. Новый глоток. Вот какая может быть жизнь! Мимолётной – да. Жестокой – да. Но в тоже время, эта жизнь пленительна, полна наслаждений и повседневной красоты.

После, Федя только обнял вернувшегося Мишу, а ещё через несколько недель Мышкин почувствовал готовность открыться большому миру, о чём и заявил Арсену Марковичу на очередной встрече.

Так, летом двенадцатого числа седьмого месяца, Фёдор Мышкин стоял на улице с небольшим рюкзаком, махая рукой Мише, который смотрел на него через блики стекла со второго этажа.

Художнику предстояла долгая дорога домой, которую он очень смутно помнил, но, несмотря на это, от такси решено было отказаться ради вкушения в полную силу прелестей только что приобретённой свободы.

Июль выдался жарким. Мокрыми подмышками страдали как худенькие девушки, так и полные тётеньки. Кругом стояли понатыканные дома, некоторых динозавров Федя радостно узнавал.

Через пару часов Мышкин заметил одну особенность: нескончаемый поток людей вдруг пошел в одну сторону. В какую-то секунду стало даже страшно. Мужчина переборол свои привычные страхи, и в пылу своей новой жизни догнал приглянувшуюся девушку, чтобы спросить, что, собственно, происходит? «Как что? Праздник! День страны, день нашего вождя!» – Недоуменно с улыбкой ответила она. И точно, как Федя мог забыть?

Продвигаясь сквозь толпы тел, он узнал из разговора, что будут разыгрывать очень много всевозможных призов, в том числе и квартиры с поездками на чёрное море.

Фёдор, хоть и давно не был в обществе, но был в курсе некоторых событий. Он сразу вспомнил, как Арсен Маркович рассказывал ему про новый вид бандитизма, то есть мошенничества. Только теперь этим занимаются не авантюристы, а узнаваемые лица. Выиграть может каждый, но перед этим нужно внести свою «копеечку».

Мышкин ухмылялся детской наивности всех этих простых, пропитых мужиков, да их располневших жён. Раньше ему стало бы жалко вот таких, но теперь он прекрасно понимал, эти несчастные живут в своей реальности, где надежда – главный источник силы. А разрывать иллюзию и портить тем самым кому-то жизнь, не входило в его планы. «По итогу мы все существуем без высшей цели» – Подумал он про себя.

Вскоре народ совсем уж поредел. Начало складываться впечатление города-призрака, если бы не музыка и радостные голоса вдалеке, доносившиеся со стороны центрального парка, где и проходило празднество.

Федя не привык столько ходить, ноги его изнылись. Было решено дойти до ближайшего метро. Мужчина помнил, что если пройти сквозь «пять квадратов» диагонально, то можно было сразу выйти на ближайшую станцию (он не помнил, как она называлась, но сам район помнил хорошо).

Квартал Морфенко своего рода анти-легенда любимого мегаполиса. Почти всех местных детей родители пугали этим местом. Всё говорили, чтобы никто не совался туда после школы, добавляя, что там пропадают дети. Возможно, пять квадратов и являлся в некоторых умах жителей пятой точкой, но Фёдор знал места и похуже.

Его мать в своё время пугала этим местом и его, так как Феденька ходил в государственную школу неподалёку отсюда, хоть и жила семья на отшибе. Пугала она своё чадо не понаслышке, ведь сама частенько ошивалась здесь с подозрительными типами. По крайней мере, Мышкину так казалось, а может, помнилось, но не точно. В любом случае, он не собирался в свой день «триумфа» включать режим труса и обходить помойку.

В этот день он зашел в мышеловку с гордо поднятой головой, учитывая, что вся местная фауна по–любому должна быть на празднике, где ещё и наливают наверно бесплатно, и подраться есть с кем, есть кого обворовать, а ещё можно попытать удачу… Так что Фёдору ничего не угрожало.

Зашел он с радостью в душе, а уже через десять минут, со стороны метро, выбежала только его блёклая тень. Уснувшие нервозы проснулись, вдохнув полную грудь, а глаза наполнились забытым безумием.

Полумёртвый комок только и мог, что шептать: «теперь нам точно конец, теперь нам конец, зачем было срезать, ах, идиот!» – Повторял Мышкин.

К бедолаге подскочил патрульный, который, к слову, оказался человеком чести. Без традиционных взяток, запугиваний и бумажной волокиты, служащий узнал домашний адрес Феди, и на служебной машине отвёз его, сдав пьяной матери.