Читать книгу «Окаянные дни» Ивана Бунина - Олег Капчинский - Страница 10

Весной 1919 года Одесса переживала серьезный экономический кризис. В городе не хватало продовольствия, керосина, мыла, городская казна была пуста. Откуда новой власти было взять средства на его, хотя бы частичное, преодоление? В соответствии с ее установками для советских руководителей города и губернии ответ был ясен: у имущих классов.

27 апреля Владимир Маргулиес записал, что днем раньше на бирже состоялось собрание мелкой и средней буржуазии, заседавшей по секциям. На нем выступил секретарь исполкома Фельдман, который заявил:

«Много я говорить не намерен. Если вы ждете страшных слов, то ошибаетесь, если же вы ждете страшных действий, то не ошибаетесь. Мы считаем вас врагами сов. власти, но полагаем, что и врагов надо предупреждать… Вы оттягиваете внесение возложенной на вас контрибуции, и мы считаем это неуважением к советской власти. Завтра вам будет дан предельный срок; если к определенной минуте деньги не будут внесены, то мы всех вас арестуем… и будем держать до тех пор, пока деньги не будут внесены… Если аресты не помогут, то нас не смутят и расстрелы, как не смутили они вас, когда расстреливали рабочих». После Фельдмана выступил представитель комендатуры, заявив, что «если понадобится военная сила, чтобы принудить буржуазию вернуть награбленные ею деньги, то готовая сила есть, она ждет лишь сигнала»[96].

Первоначально комиссия по обложению буржуазии была создана из ее представителей – преимущественно банковских управленцев. Но уже в конце апреля в полном составе она была арестована во время своего заседания отрядом коменданта Одессы. Мотивом ареста был объявлен саботаж, выразившийся, с одной стороны, в «недостатке энергии, проявленной при работе» (!), а с другой – в неправильном распределении обложения[97].

Вскоре Одесский совет рабочих депутатов образовал другую комиссию – теперь уже «революционную» – Верховную коллегию по обложению буржуазии контрибуцией в составе секретаря исполкома Александра Фельдмана, заведующего финансовым отделом Бенциона Духовного, окружного военного комиссара Артема Кривошеева, коменданта города Виталия Домбровского и представителя комитета юстиции[98]. В отношении буржуазии и зажиточного населения города Александр Фельдман выступил с идеей проведения акции, которую он назвал «День мирного восстания».

28 апреля (11 мая) Иван Бунин, прочитав в одесских газетах информацию о взятии на учет буржуазии, задался вопросом, как это понимать, и ответ получил в тот же день от дворника дома, где они с женой жили: «Фома сообщил, что послезавтра будет „чистое светопредставление“: „День мирного восстания“, грабеж всех буржуев поголовно»[99]. Недоумение вызвало это известие не только у него, но и, естественно, у Веры Николаевны: «Что за бессмысленное сочетание слов – „мирное восстание“? – вопрошала она в своем дневнике. – И как может восставать правительство? Говорят, что отбирать будут все, оставляя только самое необходимое и то в очень малых размерах. Как-то даже не верится. Ведь этим они возмутят всех, восстановят против все население»[100]. Но Фома оказался прав.

Маргулиес 13 мая записал в дневнике:

«Большевиками сегодняшний день объявлен „Днем мирного восстания“. Вначале – всеобщее недоумение… Никто сразу не соображает, что скрывается под этим таинственным названием. Разгадка находится в опубликованных приказах»[101]. Их, выпущенных Одесским губисполкомом и опубликованных в местных «Известиях», он приводит далее:

«Согласно постановлению пленума Совета рабочих депутатов, объявляется на сегодня, 13 мая, учет имущества… в Городском районе, ограниченном улицами Белинского, Старо-Портофранковской, Новорыбной и Приморской, с целью изъятия у имущих классов излишков продовольствия… денег, драгоценностей и всего прочего, необходимого всему трудовому народу, рабочим и крестьянам в тылу и на фронте… специальными рабочими комиссиями, у которых должны быть красные мандаты за печатью комиссии „Мирного восстания“…

Всякий учет, реквизиция или конфискация в этот день вне границ этого района запрещаются под страхом расстрела. Каждая комиссия помимо своего мандата снабжена инструкцией, которую она сама, равно как и все граждане города, обязана строжайше соблюдать под страхом строжайшего наказания перед судом революционного трибунала…

На этот день, начиная с 9 утра до 8 вечера по советскому времени, в Городском районе, согласно вышеуказанным его границам, закрываются все лавки, магазины, за исключением тех, которые торгуют съестными припасами, фруктами, и аптек. После 8 часов вечера… все комиссии прекращают свои действия; все производящие после этого срока учет и конфискацию с мандатами и без оных объявляются вне закона как грабители и злейшие контрреволюционеры»[102].

К приказу прилагалась инструкция по проведению «Мирного восстания»:

«…2. Осмотр распространяется на все без исключения квартиры; конфискации же подлежит имущество банкиров, фабрикантов, заводчиков, управляющих и директоров заводов и фабрик, владельцев шахт и других крупных предприятий, купцов 1-й гильдии, всех владельцев оптовых торговых предприятий, биржевиков, маклеров, членов всяких акционерных о-в, всех бывших помещиков. Арендаторов крупных имений, домовладельцев, дома которых оценены в губернских городах от 15 тысяч и выше, в уездных городах – от 10 тысяч и выше, по оценке довоенного времени, частных владельцев крупных лечебных заведений, а также лиц, имеющих денежный капитал от 15 тысяч рублей и выше. Советские служащие, подходящие по своему положению к одной из перечисленных групп, от исполнения данной натуральной повинности не освобождаются.

Лавки, магазины и аптеки осмотру не подлежат… ‹…›

5. Объявить, что… жалобы на действия комиссии принимаются, но о дне их разбирательства будет объявлено особо.

Список вещей, подлежащих конфискации и берущихся на учет:

а) обувь. Сапоги отбираются, ботинки остаются только те, которые находятся на ногах владельцев;

б) постельные принадлежности. Одеяла оставляются по 1 на каждую кровать. Простыни – по 2 на каждую кровать. Подушки – по 2 на двухспальную кровать. Наволочки – по 2 на подушку. Матрацы – по 1 на кровать. Кровати – только по числу жильцов, остальные берутся на учет; ‹…›

г) платья. Костюмы оставляются по одному. Дамские платья по 2 (1 летнее и 1 зимнее). Френчи, мундиры и вообще военные платья отбираются, если данное лицо не служит в военном учреждении и ему по долгу советской службы такое платье не полагается, шубы. Теплое белье и ковры берутся на учет; ‹…›

ж) деньги и драгоценности. Деньги оставляются у владельца по расчету не свыше 1000 руб. на каждого члена семьи, причем отсутствующие члены могут быть приняты во внимание только при наличии документов, доказывающих принадлежность к данной семье. Золотые и серебряные монеты конфискуются; взамен выдаются бумажные денежные знаки в размере, не превышающем указанной выше суммы… обручальные кольца, кресты, предметы религиозного культа и черные часы остаются;

з) мануфактура. Какая бы то ни было мануфактура отбирается, за исключением раскроенной и находящейся в работе;

и) пишущие и швейные машины. Отбираются, если принадлежат владельцу, не работающему на них, и не служат средством к существованию владельца;

к) автомобили, мотоциклы. Дамские и мужские велосипеды, экипажи, сбруя отбираются, если не служат средством к существованию владельца;

л) все виды топлива и смазочные масла отбираются.

Обнаруженные крупные склады продовольствия, оставляются часовые»[103].

Предоставим слово Надежде Улановской, которая вместе с мужем принимала участие в этой акции:

«Алеша входил в комиссию исполкома по изъятию излишков. Эта комиссия объявила „День мирного восстания“. Ходили по домам, иногда заходили в брошенные квартиры, брали все, что попадется под руку, и свозили на склад. Я видела столько нищеты на Молдаванке и у себя дома, что не находила в этих действиях никакой несправедливости. Я принимала и записывала излишки. Буржуазию обложили контрибуцией, при этом каждый имел право оставить себе, например, по две пары ботинок. Подумаешь! У меня тогда ни одной целой пары не было. Я присутствовала при такой сцене: одна женщина жаловалась Алеше: „Нам оставили всего по две простыни на человека!“ Он возразил: „Ну и что? Я без простынь всю жизнь спал“. В это время и нам выдали кое-что со складов. Я получила совсем целое платье и, очень довольная, пришла в нем домой. Не знаю, как на других складах, а у нас Алеша себе не взял даже пары портянок, хотя ему и нужны были. Сказал: „Все равно пойду на фронт, там дадут“»[104].

Очевидец этих событий «с другой стороны» – Иван Бунин – писал в «Окаянных днях»:

«Ужасное утро! Пошел к Д., он в двух штанах, в двух рубашках, говорит, что „день мирного восстания“ уже начался, грабеж уже идет; боится, что отнимут вторую пару штанов.

Вышли вместе. По Дерибасовской несется отряд всадников, среди них автомобиль, с воем, переходящим в самую высокую ноту. Встретили Овсянико-Куликовского (историк, филолог и литературовед, почетный академик Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский. – O. K.). Говорит: „Душу раздирающие слухи, всю ночь шли расстрелы, сейчас грабят“.

Три часа. Опять ходили в город: „День мирного восстания“ внезапно отменен. Будто бы рабочие восстали. Начали было грабить и их, а у них самих куча награбленного. Встречали выстрелами, кипятком, каменьями.

Ужасная гроза, град, ливень, отстаивался под воротами. С ревом неслись грузовики, полные товарищей с винтовками. Под ворота вошли два солдата. Один большой, гнутый, картуз на затылок, лопает колбасу, отрывая куски прямо зубами, а левой рукой похлопывает себя ниже живота:

– Вот она, моя коммуна-то! Я так прямо и сказал ему: не кричите, ваше иерусалимское благородие, она у меня под пузом висит…»[105].

Так прошел, по описанию Бунина, придуманный новыми властями «день мирного восстания», полный тревог и волнений, грабежей, насилия и беспорядков, полный самых невероятных слухов.

Впрочем, уже к часу дня по всему городу властями были распространены объявления следующего содержания:

«По постановлению президиума исполкома приказываю немедленно приостановить все обыски и реквизиции, назначенные на сегодня в связи с „Днем мирного восстания“. Контролерам немедленно приказываю прекратить обыски и явиться в штаб „Мирного восстания“. Комендант города Домбровский»[106].

Предоставим слово В. Маргулиесу:

«Что произошло, и почему советская власть вынуждена была с такой быстротой отменить это „святое дело восстановления прав пролетариев города и деревни“?

Дело в том, что, составляя инструкцию „Дня мирного восстания“, большевики (впрочем, главный „составитель“ – Фельдман – был анархистом. – O. K.) сделали громадную тактическую ошибку, не освободив от обысков квартиры рабочих, мелких советских служащих и т. д.

Когда в 9 часов утра комиссии начали свою „работу“ и когда о Мирном восстании стало известно во всем городе, началась страшная паника. Я не говорю о буржуазии, но именно о рабочих. Большинство заводов прекратило работу, и „коммунисты“ разбежались по своим домам защищать свою собственность от незаконного посягательства. Разыгрывались дикие сцены: комиссии, состоявшие по преимуществу из мальчишек и подозрительных девиц (невольно вспоминаются супруги Улановские, хотя Александр к тому времени уже давно вышел из мальчишеского возраста. – O. K.), встречались проклятиями, бранью, а во многих случаях дело доходило даже до применения физического воздействия и кипятка. Страсти разгорались… Ничего другого не оставалось, как с болью в сердце реквизиции приостановить, иначе отдельные случаи сопротивления могли вылиться в подлинно народный бунт. Так бесславно закончился День мирного восстания»[107].

14 мая в «Известиях» было опубликовано воззвание исполкома по поводу провала «Мирного восстания». Фельдман тогда же выступил на собрании рабочих водного транспорта, состоявшемся в Городском театре, где сделал следующее заявление:

«…Случилось то, что называется позором: „Мирное восстание“ оказалось сорванным по вине рабочего класса.

В штабе „Мирного восстания“ было дано знать от рабочих Русского О-ва парох. и торг. (РОПиТ), что завод сейчас же остановится, рабочие возбуждены, т. к. их грабят. Буржуазия бросилась в рабочие кварталы и стала там прятать свое добро… Больно сознавать, что рабочие как бы вступились за буржуазию»[108].

Официальное сообщение об итогах «Мирного восстания» выглядело следующим образом:

«Ввиду провокационных выступлений контрреволюционных элементов и использования момента разными грабителями и налетчиками назначенное на вчера „Мирное восстание“… было приостановлено.

Комиссии по конфискации вещей встречены были с оружием в руках, с ножами. Их не подпускали близко к квартирам. Во многих местах были избиения членов этих комиссий. Наряду с этим на Молдаванке, на Дольнике и в других рабочих кварталах действовали преступные элементы, которые пробирались в дома и забирали что было перед их глазами, даже мебель…»[109].

Провалившемуся «Мирному восстанию» было посвящено заседание пленума Совета рабочих и крестьянских депутатов, состоявшееся 14 мая. Выступавшие на нем исполкомовские работники вели себя довольно воинственно.

Со вступительной речью выступил Иван Клименко, сменивший на посту предисполкома в начале мая Филиппа Болкуна, при котором он заведовал отделом управления:

«Товарищи, мы совершили ошибку, но это не доказывает, что мы должны отказаться от задуманного дела… К сожалению, рабочие не выдержали экзамена своей политической зрелости… Мы дали буржуазии трехдневный срок для взноса разных вещей ради того, чтобы в спешном порядке одеть и обуть наших красноармейцев.

Через несколько дней мы все же должны будем взяться за прекращенное вчера предприятие, конечно, более организовано и планомерно. И для того мы должны надлежащим образом подготовиться»[110].

А вот что сказал окрвоенком Одессы Артем Трифонович Кривошеев, бывший матрос Черноморского флота, большевик с 1918 года, а до этого, вероятно, как и Фельдман, анархист:

«…Дело в том, что мы сами еще преисполнены обывательским чувством собственности. Рабочая баба дрожит за свой лишний аршин ситца… Многие рабочие укрывали везде буржуев, есть еще у нас много лакеев, которые без барина жить не могут. Надо сделать так: если буржуй предлагает деньги за что-нибудь, забрать деньги, а самого придушить. На это у нас еще не хватает сознания»[111].

Весьма любопытной была речь заведующего информационным подотделом отдела управления, левого бундовца Абрама Мережина[112], вскоре перешедшего в компартию:

«Не только буржуазия, но рабочие, если у них есть лишнее, должны отдать для армии. Бабы подняли крик по поводу какой-то посудины, а рабочие оставляли фабрики и заводы и прибежали спасать свое имущество. Помните, товарищи, что от победы на внешнем фронте зависит не существование тех или иных свобод наших, а жизнь наша. Речь идет о фактическом существовании пролетариата (! – O. K.). В случае нашего поражения буржуазия, пережившая страхи социальной революции, нас истребит (пролетариат или советских руководителей? Сам Мережин, кстати, до революции к рабочему классу отнюдь не принадлежал, а был учителем еврейской школы и журналистом. – O. K.). Что дороже – жизнь или излишки домашней утвари?.. Я говорю от своего имени: поддерживайте Красную армию, ибо во всем этом ваше спасение»[113].

И снова выступил Фельдман, обрушившийся на одесский рабочий класс:

«…Рабочие поверили буржуазной провокации, но не поверили нам… Отовсюду начали звонить: грабят… Но когда были наведены справки (где и у кого? – O. K.), то оказалось, что никаких грабежей не было (! – О. К.). …Меня мало беспокоит неудача с реквизицией, но очень волнует несознательное отношение к делу наших рабочих…»[114]. Таким образом, суть его выступления можно выразить одной фразой: «Пролетариат, ты не прав!»

И, наконец, весьма радикальным было выступление члена исполкома, бывшего николаевского рабочего, большевика Павла Ульянова, в прошлом елисаветградского руководителя. Он предложил снова приступить к начатому делу конфискации вещей у буржуазии, а для немедленной же поддержки красноармейцев реквизировать товары из магазинов[115].

По итогам обсуждения пленум принял резолюцию, в которой срыв «Мирного восстания» объяснялся рядом технических (! – O. K.) условий, отсутствием достаточного количества необходимых для этой меры работников (по сути, известный принцип «кадры решают все»), а также недостаточно точной формулировки отдельных пунктов и инструкций (бюрократия подвела) – что эта мера применяется исключительно к имущему населению. Одновременно пленум Совета всецело одобрил приказ исполкома об обложении буржуазии необходимыми для Красной армии предметами, обязав ее в течение 3 дней представить все указанные излишки в определенные склады. Наконец, пленум заявил, что первоначально предпринятая мера изъятия всех излишков у буржуазии временно откладывается[116].

Итогом неудавшегося «Мирного восстания» стало введение вещевой повинности. Согласно приказу исполкома в связи с тем, что Красная армия нуждается в обмундировании, взять его «у буржуазии, наймиты которой и сейчас с нашими доблестными пролетарскими красными войсками»[117]. Примером перехода же к более «точечным», но не менее экстремистским действиям по изъятию излишков у буржуазии может служить, в частности, опубликованное 25 мая в одесских «Известиях» постановление главной комиссии по обложению, утвержденное президиумом исполкома:

«Объявить Б. Х. Брудерзону, обложенному в один миллион рублей, как определенному и явному спекулянту, что если он не донесет еще пятьсот шестьдесят пять тысяч рублей, то он будет расстрелян. Срок истекает в четверг (29 мая. – О. К.)»[118]. В этом постановлении несложно узнать руку все того же Фельдмана.

Подводя итог акции «Мирное восстание», нужно отметить, что проводившаяся в условиях полной неразберихи, она вылилась в самый обыкновенный грабеж средь бела дня. Многие члены рабочих комиссий пользовались проводимой акцией для личной наживы, т. е. являлись попросту обыкновенными мародерами. И, наконец, как всегда бывает в подобных случаях, под видом подобных комиссий действовали воры и налетчики – для уголовного мира наступило благодатное время.

«День мирного восстания» стал одним из главных поводов для приезда в Одессу наркома рабоче-крестьянской инспекции Украины (в прошлом участника брест-литовских переговоров, полпреда в Германии, а впоследствии видного деятеля троцкистской оппозиции, застрелившегося в 1927 году) Адольфа Абрамовича Иоффе.

Бунин написал в «Окаянных днях»: «Иоффе живет в вагоне на вокзале. Он здесь в качестве государственного ревизора. Многим одесским удивлен, возмущен, „Одесса переусердствовала“, – пожимает плечами, разводит руками, кое-что „смягчает“»[119].

Нужно отметить, что самочинными реквизициями, и не только движимого имущества, анархисты, подобные Фельдману и Улановскому, активно стали заниматься еще до «Дня мирного восстания». Вера Муромцева-Бунина 11 (24 апреля) записала в своем дневнике: «На Маразлиевской улице анархисты реквизировали целый дом. В 24 часа жильцы должны оставить квартиры, вывоз вещей почти запрещен. Книги позволяли взять лишь детские и французские»[120].

Что же касается «буржуазной» комиссии по обложению, то она еще довольно долго оставалась под арестом, и лишь после внесения немалой «контрибуции» большинство ее членов было освобождено.