Читать книгу «Окаянные дни» Ивана Бунина - Олег Капчинский - Страница 12

Город жил довольно странной жизнью.

«По вечерам, – писал Бунин в „Окаянных днях“, – жутко мистически. Еще светло, а часы показывают что-то нелепое, ночное. Фонари не зажигают. Но на всяких „правительственных“ учреждениях, на чрезвычайках, на театрах и клубах „имени Троцкого“, „имени Свердлова“, „имени Ленина“ призрачно горят, как какие-то медузы, стеклянные розовые звезды. И по странно пустым, еще светлым улицам, на автомобилях, на лихачах – очень часто с разряженными девками – мчится в эти клубы и театры (глядеть на своих крепостных актеров) всякая красная аристократия: матросы с огромными браунингами на поясе, карманные воры, уголовные злодеи и какие-то бритые щеголи во френчах, в развратнейших галифе, в франтоватых сапогах непременно при шпорах, все с золотыми зубами и большими, темными, кокаинистическими глазами… Но жутко и днем. Весь огромный город не живет, сидит по домам, выходит на улицу мало. Город чувствует себя завоеванным, и завоеванным как будто каким-то особым народом, который кажется гораздо более страшным, чем, я думаю, казались нашим предкам печенеги. А завоеватель шатается, торгует с лотков, плюет семечками, „кроет матом“. По Дерибасовской или движется огромная толпа, сопровождающая для развлечения гроб какого-нибудь жулика, выдаваемого за „павшего борца“ (лежит в красном гробу, а впереди оркестры и сотни красных и черных знамен), или чернеют кучки играющих на гармониях, пляшущих и вскрикивающих:

Вообще, как только город становится „красным“, тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы…»[142].

Можно по-разному относиться к бунинскому описанию города после прихода большевиков, можно не принимать преувеличенно резких оценок новой власти писателем, не соглашаться с его едким, саркастическим тоном, но нельзя не признать, что общая атмосфера страха, неустроенности, неопределенности в разгар Гражданской войны подмечена писателем очень точно.

В такой атмосфере и начала действовать в апреле 1919 года Одесская ЧК, которую вскользь мы уже упомянули в предыдущем очерке.

Бунин 21 апреля по старому стилю (4 мая по новому) записал:

«В „Известиях“… напечатан поименный список этих двадцати шести, расстрелянных вчера, затем статейка о том, что „работа“ в одесской чрезвычайке „налаживается“…»[143].

Еще в конце марта, когда интервенты еще только готовились к эвакуации и по Дерибасовской еще разгуливали французские матросы, греческие солдаты и румынские волонтеры, большевики уже задумывались о создании чрезвычайных органов. По воспоминаниям Елены Соколовской, на заседании подпольного межпартийного Совета под председательством Николая Ласточкина большевики спорили с левыми эсерами и анархистами о создании ЧК. Последние говорили, что для Центральной России, где советская власть делала первые шаги, это, наверное, было необходимо, чтобы пресечь контрреволюцию, но здесь, где «за спиной» Советская Россия, это не нужно, и, кроме того, говорили о «том терроре, который они отвергают» и что подобные методы себя изжили[144]. Впрочем, и некоторые присутствующие коммунисты были по этому вопросу скорее на стороне анархистов и эсеров. Но в результате Совет большевистским большинством высказался за чрезвычайку.

6 апреля при исполкоме была сформирована Чрезвычайная следственная комиссия в составе двух большевиков – Якова Карпа и Фарбера – и одного левого эсера – бывшего пекаря Михаила Матьяша. Последний был назначен, по словам Соколовской, поскольку ранее он был из большевиков-подпольщиков самым большим противником создания чрезвычайных органов[145]. Впрочем, вскоре они все получили другие назначения (в частности, Матьяш – в комендатуру), а ключевые посты в реорганизованной организации заняли вчерашние работники подпольной большевистской контрразведки.

Возглавил чрезвычайку Павел Онищенко. Членами коллегии стали Борис Северный и Иосиф Южный. А вскоре из Киева прибыло пополнение – Григорий Моисеевич Меламед, в прошлом инструктор центрального аппарата ВЧК, Михаил Моисеевич Вихман и Вениамин Вениаминович Сергеев (он же Бендетта-Гордон), итальянский еврей, поменявший несколько чрезвычаек в разных городах, в том числе в Царицыне, и ставший начальником агентуры, инструкторской части, а затем, как и в Царицыне, секретарем одесской ЧК. Одесской ЧК большое внимание уделяли в Москве, а также в украинской столице – не случайно в Одессу в апреле 1919 года прибыл бывший заведующий отделом должностных преступлений ВЧК Алексей Иванович Пузырев, работавший в свое время кучером в имении великого князя Владимира Александровича, а затем рабочим харьковских мастерских Северо-Донецкой железной дороги, а в июле приехал бывший личный секретарь Дзержинского Станислав Францевич Реденс[146], оба в начале 1919 г. успели поработать на руководящих постах и во Всеукраинской ЧК. В Одессе Пузырев возглавил Секретно-оперативный, а Реденс – юридический отделы (первый начальник юротдела – Меламед – к тому времени уже возглавлял отдел управления в губисполкоме).

Постепенно была сформирована структура Одесской ЧК в составе следующих отделов: юридический – с коллегией следователей, Секретно-оперативный – с подотделами агентурным (наблюдение и негласное расследование), инспекторским (работы по основным направлениям) и оперативной частью (аресты, обыски, реквизиции и приведение в исполнение приговоров), а также фотографией, общая канцелярия при президиуме, комендатура с тюремным подотделом и, наконец, хозотдел с финансовым, хранилищным и продовольственным подотделами[147].

К лету 1919 года численность Одесской ЧК составила около 400 человек вместе с канцелярским, хозяйственным и обслуживающим персоналом[148]. Сюда, правда, не включались секретные и внештатные сотрудники, особисты воинских учреждений, а также военнослужащие полка, подчинявшегося Всеукраинской ЧК.

Из числа сотрудников около 30 были командированы из Москвы и Киева, а остальные – местными[149]. Причем если состав командированных был полностью интернациональным: русские и евреи, поляки и латыши, то из числа одесситов около 90 процентов были евреями.

Основной костяк ответственных сотрудников ведущего отдела – Секретно-оперативного – занимали бывшие работники все той же подпольной партийной контрразведки. Помимо замначальника отдела Северного (одновременно он был зампредом всей ЧК) и руководителя агентурно-инспекторского подотдела Южного это были помощник первого по отделу Восточный, теперь носящий кличку товарищ Арнольд (впоследствии – Арнольдов), брат последнего Семен Западный, занимавший пост секретаря отдела (в подпольной контрразведке он тоже секретарствовал), инспектор по внешнему наблюдению Лев Мамендос (Поляк), по внутреннему наблюдению Ефим Янишевский (Кравец)[150], его заместитель Александр Броневой (Факторович), заведующий фотографией Иосиф Якоби (он работал по своей профессии), начальник разведгруппы уже знакомый нам Соломон Саввин-Мамулис и некоторые другие.

Примечательно, что Одесса была в то время единственным украинским городом, где ЧК имела не батальон, а целый полк, подчинявшийся не только Губчека, но и Особому корпусу Всеукраинской ЧК, находившейся в Киеве. Согласно приказу, подписанному председателем ВУЧК М. Я. Лацисом и начальником корпуса Н. Латышевым, полк состоял из 3 батальонов – 1-й в Николаеве, и 2-й и 3-й собственно в Одессе. Командовал им Яков Рыбалов, а затем в июне его сменил Гнадберг. Командиром артиллерийской батареи полка с начала июня служил Михаил Капчинский. В его назначении определенную роль сыграла, с одной стороны, предшествующая служба ефрейтором-артиллеристом и руководство в 1917 году солдатским комитетом гаубичного дивизиона, а с другой стороны – принадлежность к большевистской партии, официальное членство в которой он оформил 1 апреля 1918 года. Могла иметь значение и возможная протекция со стороны брата, поступившего на оперативную работу в Губчека весной 1919 года.

Для охраны зданий ЧК подведомственный ей полк был укреплен бойцами-интернационалистами. Исполкомовское руководство Клименко и Фельдман попросили для нее у РВС 3-й армии 50 китайцев и в придачу броневик[151].

В газете «Известия Одесского совета рабочих депутатов» от 4 мая 1919 года можно было прочитать первый опубликованный список расстрелянных чекистами 26 лиц:

1. Баранов Тихон Демьянович, бывший политкомиссар 5-го Советского полка, – за незаконные реквизиции и вымогательство, за антисоветскую и погромную агитацию в помещении советского учреждения, за угрозу применения оружия против официальных лиц при исполнении служебных обязанностей.

2. Будивский Федор Кондратьевич – за выдачу коммунистов.

3. Будник Леонид Григорьевич – за принадлежность к Добрармии.

4. Будник Янкель Израилевич – «за принадлежность к Союзу русского народа и многолетнюю работу в нем» (! – O. K.).

5. Войцеховский Николай Иванович – «за принадлежность к Добровольческой армии и активную работу во многих добровольческих военных организациях в городах Киеве и Одессе под непосредственным руководством генералов Горского, Шварца, графа Келлера и бывшего херсонского губернатора Ветчинникова, за принадлежность ко многим контрреволюционным и монархическим организациям и дружбу со знаменитым черносотенным деятелем Пуришкевичем, за активное участие в добровольческой контрразведке Прилукова в Москве (следует понимать, что в столице он был агентом армейской контрразведки белых? – O. K.) и за активное участие там же в локкартовском заговоре (! – O. K.)».

6. Гончаренко – за выдачу коммунистов.

7. Гончарова Мария Порфирьевна – организатор Союза русского народа, за вооружение черносотенных погромных дружин, за хранение запасов оружия (пулеметов, винтовок и т. д.), за хранение у себя погромной литературы.

8. Гончаров Пантелей Иванович – ее муж, за то же самое.

9. Громов – за выдачу коммунистов.

10. Турин Никифор Семенович по кличке Филька – за убийство с целью ограбления семьи Дробяк.

11. Загер Андрей Яковлевич – за выдачу полякам коммунистов.

12. Зуйков Александр Васильевич, бывший офицер, – за то же, что и Гончарова.

13. Зуков Василий, руководитель «Союза Михаила Архангела», – за погромные действия.

14. Зуков Григорий Васильевич, его сын, – за то же самое.

15. Калина Павел Иванович – за выдачу и убийство коммуниста Бабенко.

16. Ковалев Антон Павлович (псевдоним Антонов), сотрудник секретно-оперативного отдела ОГЧК, – за присвоение при обыске 4 тыс. рублей.

17. Кучеров Павел, петлюровец, – за истязания красноармейцев.

18. Левицкий Митрофан Николаевич – за принадлежность к Союзу русского народа, хранение и распространение черносотенной погромной литературы, а также за работу на контрразведку Шульгина и выдачу коммунистов.

19. Малахов Илья Афанасьевич – за активную деятельность в Союзе русского народа и погромную агитацию.

20. Радченко Михаил Давыдович, пристав Одессы, – за убийства и избиения политзаключенных.

21. Родзевич Нина Пантелеймоновна, жена известного черносотенца Родзевича, – за то же, что и Гончарова.

22. Садов Федор – за убийство арестованного добровольцами эсера Скибко.

23. Слипченко Александр Михайлович (бывший офицер) – за принадлежность к добровольческой контрразведке и за выдачу добровольческим военным властям 11 коммунистов, подпольно работавших в Одессе, в результате чего те властями были расстреляны (по-видимому, имелись в виду члены Иностранной коллегии, находившегося в Одессе подпольного большевистского органа, в который входили русские и зарубежные коммунисты (известная французская коммунистка Жанна Лябурб, Яков Елин, Исаак Дубинский, Мишель Штиливкер, Александр Винницкий [по некоторым, неподтвержденным данным, дальний родственник Япончика] и другие).

24. Соколовский Михаил Александрович – за то же самое, что и Садов.

25. Фон дер Ховен, барон, – как бывший полицмейстер городов Одессы и Харькова.

26. Эттингер Симон Леопольдович – за выдачу австрийцам чехословацких коммунистов.

Под списком стояли следующие подписи: председателя Онищенко, членов ОГЧК Вениамина, Меламеда, Южного и, наконец, секретаря Михаила[152].

Обращает на себя внимание расстрелянный за принадлежность к Союзу русского народа Будник Янкель Израилевич, что на первый взгляд кажется абсурдом. Скорее всего, Будник в дореволюционное время, имея приличное состояние, мог просто оказывать финансовую помощь черносотенцам, чтобы получить своеобразную «крышу» от погромов, как это делал и другой богатый одесский еврей, расстрелянный ЧК несколько позднее, – Хаим Меерович Гран [153].

В конце мая – первой половине июня секретарь Михаил вместе с двумя председателями ЧК поставит подпись под несколькими списками расстрелянных, опубликованными местными «Известиями». Так, в начале июня были расстреляны ярые фальшивомонетчики Токарь Абрам Борисович, Шлик Генох Хаймович, Шварц Абрам Семенович, а по политическим обвинениям – Михайлов Кузьма – за выдачу белым большевиков, которые были расстреляны, Чайка Сергей Авксентьевич – за организацию погрома в местечке Проскурове, Прасулова Прасковья Степановна – за призыв к свержению советской власти и прославление атамана Григорьева, Толстиков Степан – бывший командир гетманской варты, Гран Хаим Меерович, «как хорошо известный в Одессе черносотенец, член Союза русского народа» (то есть за предательство еврейского народа? Так следует понимать этот приговор?), Поляков Дионисий Иванович – за агитацию против советской власти и черносотенную агитацию, Ефимов Николай – «за тайную продажу самогонки, которой он спаивал народ для темных целей» (интересно, уголовных или политических?) и боец одной из частей комендатуры Хундадзе – за убийство помощника коменданта Одесской ЧК Якова Полотовского. В середине июня в «постскрипционных» списках оказались, в частности, уголовные налетчики Мутарханов Давид и Виноградов Дмитрий, Гавриил Максимович Данилевский и Матвей Афанасьевич Шелест – тоже за вооруженный налет, только с липовым мандатом от имени… Нестора Махно (стоит отметить, что его отношения с большевиками в это время охладились, но вооруженную борьбу с ними он начнет несколько позднее), некий Павлов – «за истязания и избиения крестьян, будучи милиционером» (интересно, уже «рабоче-крестьянской» власти или еще одной из предшествующей), Модин Николай Васильевич, с 16-летнего возраста состоящий в Союзе русского народа, – «за избиения евреев», Карасав – за принадлежность к румынской разведке. Самыми интересными в этом списке были две последние фамилии: Валь Мария Готфридовна – за соучастие в грабеже, «принимая беременность, условно» и Хомчик Осип Андреевич – за то же самое и… тоже условно, принимая в виду несовершеннолетие[154]. Это уже было нечто совершенно новое в карательной политике, любопытно: а как подобный приговор предполагался к исполнению?

Последний расстрельный список, подписанный Михаилом, был опубликован 22 июня на 2 человек, казненных днем раньше: одного из руководителей Союза русского народа Осипа Андреевича Донцова, обвинявшегося «в составлении доклада на имя командующего Одесским военным округом об употреблении евреями христианской крови, изгнании сектантских и магометанских вероучений» (здесь он выступал более радикально, чем свои единомышленники, враждебно относившиеся к иудеям и католикам и более-менее терпимо – к мусульманам) и призыв к погромам, а также Ерофея Климовича Мураховского – за «руководство погромами города Кадыма, что доказано многими свидетельствами» [155].

Однако, прочитав вышеуказанные газетные сообщения, многие одесситы обратили внимание на одну особенность: некоторые сотрудники чрезвычайки подписали расстрельный список не своими фамилиями – настоящими или вымышленными, – а именами, в первую очередь Михаил. По городу поползли слухи, сначала смутные, неопределенные, а затем все более настойчивые: секретарь чрезвычайки Михаил – не кто иной, как сам Мишка Япончик. Слухи подогревались еще и тем, что последнее время – в апреле и мае – имя «короля Молдаванки» не фигурировало в сообщениях о налетах и других акциях одесского преступного мира.

25 мая 1919 года в газете «Известия Одесского совета рабочих депутатов» появился новый «Список расстрелянных Одесской губернской чрезвычайной комиссией», под которым опять имелась подпись секретаря ОГЧК Михаила. А спустя три дня – 28 мая – в той же газете было напечатано следующее объявление:

«От президиума Одесской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности.

Контрреволюционеры задались целью подорвать престиж исполнительного органа советской власти ОГЧК в рабочих массах и, не брезгуя никакими средствами, распространяют самые нелепые слухи об ответственных работниках ЧК.

Одной из последних сенсаций является слух о том, что секретарем Одесской чрезвычайной комиссии якобы состоит небезызвестный в Одессе грабитель Мишка Японец.

Находя необходимым положить предел распространению преступных и ложных слухов, президиум Одесской чрезвычайной комиссии доводит до сведения рабочих города Одессы, что секретарь ОЧК тов. Михаил – партийный подпольный работник, назначенный Исполкомом, ничего общего с Мишкой Японцем не имеет.

Председатель ОЧК Онищенко»[156].

А кто же все-таки скрывался под именем Михаил, которым подписывался под расстрельными списками секретарь одесской «чрезвычайки»? В бывшем Центральном партийном архиве (ныне Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории) хранится альбом «Коммунисты – участники борьбы за установление Советской власти в Одессе», в котором указано, что ответственным секретарем Одесской ЧК в апреле – июне 1919 года был Михаил Михайлович Гринберг – член партии большевиков с 1917 года, бывший помощник начальника областной партийной разведки. В конце июня Михаила Гринберга сменит на посту секретаря ЧК некто Семен Величко (Оксман). Возможно, это был тот самый журналист Величко, про которого Вера Муромцева-Бунина 6/19 июля писала в дневнике, что его статьи в газете «Голос красноармейца» отличались особой свирепостью. Правда, тут же она добавляла: «Меня уверяли, что Величко – Гальберштадт, что видели статьи под этим именем, написанные его рукой» и во что просто поверить не могла[157]. Ведь журналист Л. И. Гальберштадт в свое время был секретарем в сборнике «Северное сияние», редактором которых был Бунин. Впрочем, последний в «Окаянных днях» еще в апреле 1919 года сделал следующую запись: «Встретили Л. И. Гальберштадта (бывший сотрудник „Русских Ведомостей“, „Русской Мысли“). И этот „перекрасился“. Он, вчерашний ярый белогвардеец, плакавший (буквально) при бегстве французов, уже пристроился при газете „Голос красноармейца“»[158]. В связи с вышеуказанным можно предположить, что чекист Величко-Оксман использовал Гальберштадта в качестве своеобразного «буржуазного спеца», писавшего для него статьи. Как бы то ни было, Величко на должности секретаря губчека пробыл еще меньше, чем «Михаил», – в середине июля 1919 года его сменил уже знакомый нам Вениамин Сергеев.