Читать книгу Дикая Донна - Паула Хен - Страница 12

Он любил красное белье на ее бледном теле, подчеркивающее каждый плавный изгиб. Скользил по нему пальцами, они тонули в углублениях ее ключиц, срываясь вниз, пока он носом рисовал на ее шее прямую, опьяненный ароматом ее парфюма: ваниль, сицилийский перец, брют, благородные кофейные зерна, опаленные лучами солнца, и персиковая косточка. Она вся была сладко-острой, порой рубленной, невежественной, недосягаемо-родной.

Он любил связывать ее запястья красной атласной лентой – своеобразный ритуал, когда он останавливался за ее спиной и хрипло приказывал завести руки за спину. Своенравная, язвительная, недоступная с другими тягуче-мучительно заводила руки за спину, он знал, что она улыбается и кусает нижнюю губу, даже не смотря на нее. Атлас мягко скользил по ее телу, обволакивая змеями руки, стягивая их и беря в плен, но, даже отнимая у нее свободу, он чувствовал ее власть над собой. Наверное, именно поэтому ему хотелось заточить ее в клетке, на самом дне преисподней, чтобы долго целовать руки, изувеченные раскаленными кандалами.

– Значит, сегодня без поцелуев?

– Замолчи, – тягуче произнес он, касаясь губами мочки ее аккуратного уха. Это его успокаивало.

Она знала каждый его шаг, шифр, взгляд, она могла сказать, каким будет его следующее действие, но делала вид, словно он был самым непредсказуемым мужчиной, которого она когда-либо знала.

– В какие игры ты играешь? – он нахмурился. Татуировка у его виска оживилась.

– В прятки.

Она коснулась бедрами холодных перил балкона. Званый ужин, скопище людей в залах, в которых нечем было дышать от большого количества парфюма и пота разгоряченных тел, и они, разделенные этажами от лишних глаз, снова вместе, словно между ними нет этого каньона длиной в три года. Словно они всегда были вместе, как раньше: без мишуры и фальши. Каждый из них хотел раствориться в моменте, забывая о реальности, но она лишь крепче жалась к ноге, пока холодный мелкий дождь моросил на замерзшие плечи.

Он видел ленты ее корсетного платья без бретелей, и ему казалось, что ей нечем дышать от этого удушающего алого футляра, сдавливающего ее выразительную грудь: атлас играл в свете приближающейся ночи, а бледная кожа делала ее фигуру еще более безликой, несуществующей. Она дрожала: то ли от холода, то ли от того, как неприятно ей было находиться рядом с ним, ведь она поклялась, что ее тело забудет его, и он больше никогда не ощутит власть над ее сознанием.

– Кого же мы будем искать, Роза? – спросил он так, будто говорил с ребенком.

– Мое сердце, – прошептала она.

– Разве оно прячется?

– Его больше нет.

Своенравно поведя плечом, чтобы скинуть назойливые руки, она сдвинулась правее и развернулась к нему лицом, зависая между невесомостью и мужчиной, которого ей было больно видеть: она предпочла бы сойти с балкона, поскорее покончив с утомительным разговором, который был лишним этой тихой ночью. Она не могла простить его за сердце, которое он однажды в клочья разорвал, получив к нему доступ. Она помнила, как внимательно он слушал ее тревоги, страхи и ночные кошмары, которыми она делилась с ним, переступая порог его кабинета и устраиваясь в кожаном кресле, словно пытаясь утонуть в его глубине. Метроном раскачивался из стороны в сторону, а ей до щекочущего чувства под лопатками не хотелось, чтобы его мужественные пальцы останавливали стрелку, предвещающую конец их встречи, на котором он руководил ее сознанием так, как ему было угодно, и никто не сказал ей, что маниакально-депрессивный психоз может стать аргументом для того, чтобы вырвать ее сердце из груди, не прося разрешения.

Он вновь приблизился к ней, встревоженный, сдержанный, холодный, но одним взглядом сканирующий каждый позвонок, с рябью непонятных линий на пальцах. Его аромат, отдающий ледяной крошкой, абсентом и сожалением, вынуждал ее тонуть в этом болоте воспоминаний. Его присутствие окунало в холод, который плотно поселялся под кожу, становясь частью ее обширной сути. Он знал каждую ее потаенную мысль, каждый страх. Знал, какие сны ей снятся, и о чем она думает перед сном, под плотно закрытыми веками. Каждый ее шаг, взгляд, каждое движение несуразно худых, но красивых рук, словно было заранее запрограммировано. Эта женщина была продуктом его творения, вышедшим из-под скальпеля хирурга, абсолютно новым обликом, потому что от прошлого не осталось даже скудного следа.

– Представь, ты летишь в самолете. Твой первый полет в бизнес-классе, Роза, – голос его звучал буднично и монотонно, перенося в те времена, когда он являлся для нее единственным источником света в кромешной тьме, не позволяющим коснуться дна.

– О чем ты?

– О крушении, Роза. У самолета возгорается крыло, отказывает двигатель. На борту много пассажиров и маленьких детей. Возле тебя молодой мужчина. Скажи, у него есть дети? Вы болтали с ним?

Она испытывает растерянность, но вместе с тем в ее глазах мелькает интерес, несвойственный этой женщине, потому что ее внимание всегда сложно привлечь. Практические невозможно. Она отодвигается к тонким перилам просторного балкона, на котором без труда смогли бы поместиться пятеро, в попытках избежать слишком близкого контакта с ним. Ее пугал его взгляд, рушащий любые стены между ними, но вместе с тем она пыталась выглядеть спокойно и непринужденно.

– У него жена. Они хотели бы завести детей, но у них ничего не получается. Он мечтает о сыне, а она чувствует себя никчемной, запивает горе бокалами вина по понедельникам, старается заниматься пилатесом по вторникам и плачет в подушку по субботам, когда он засыпает после долгих занятий любовью.

Роза слишком остро ощутила, как картинки чужой жизни мелькают перед глазами, будто моменты французского фильма, напичканного драмой и налетом трагедии, которую люди привыкли идеализировать с нездоровым желанием показаться сильнее, будто инвалиды, которым приказали передвигаться по жизни ровно и плавно без ног. Мужчина напротив впитывал ее эмоции, стараясь уловить в глубоких темных глазах призраков прошлых лет, которые однажды были адресованы ему, а сейчас оказались похоронены под толстым слоем известки прожитых лет, которые она провела без него, однажды сбежав из Парижа в Осло.

– Самолет начинает падать. О чем молится этот мужчина?

– Он боится. Умирать всегда страшно, если до этого ты никогда не пробовал прощаться с жизнью.

Женская рука с тяжелыми цепями на запястьях, коснулась влажных холодных перил, ощущая, как вздутая местами краска трескается и силится попасть под кожу. Она, конечно же, поморщилась, но пальцы не разомкнула. Мужчина из ее фантазий вцепился в ее руку, словно пытаясь отыскать опору, которая не позволит ему разбиться. Тошнота подкатила к горлу, и она ощутила ее горечь на корне языка, не в силах сделать вдох. Он помнил ее любовь к боли, которая не позволяла попросить его ослабить хватку на ее шее, когда он был в ней, дыханием обжигая кожу, или, когда его пальцы крепче сжимали худые запястья, не давая пошевелиться.

– Знаешь, что самое страшное? – спросила она, тяжело дыша от колотящегося в груди сердца.

Он вопросительно выгнул бровь, не желая прерывать ее мысли, большой палец заскользил по острым костяшкам. Один, два, три… пять. Какую боль она ощутила бы, сломай он их все? От нее пахло привычной вуалью свежей воды, хрустящих зерен кофе и ванилью.

– Самое страшное, когда любовь давно прошла, а ты продолжаешь тосковать по тому, чего нет, словно…

– Словно роза, которую пересадили на другой участок, а она по-прежнему тоскует по родной земле.

– Да, только прошлая почва была неблагоприятной для ее цвета, вынуждая корни гнить изнутри, поэтому ее с мясом выдрали и поместили в другое место.

«…Он складывал из льдин и целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, – слово «вечность». Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков»…». Подумала она и попыталась освободить свои пальцы, будто ощущая приближающуюся опасность. Мелкий дождь моросил, напоминая противную ледяную крошку, которую размельчили, чтобы добавить в коктейль, разбавляя смесь рома и абсента. В его серых, как благородный металл, глазах плескалось так много сожаления, что он напоминал ей маленького мальчика-кая, впервые попавшего в руки королевы, от которой он не смог бы скрыться. Она помнила их совместные походы в оперу, когда сердце замирало и на долгих полтора часа переставало биться о ребра. Помнила их поцелуи в партерах, жадно хватая воздух, не в силах друг другом надышаться. Ей нравилось, как его пальцы касались кожи ее ключиц и лица, оставляя холодные разводы бесконечно теплых рук. Помнила и то, как вечерами они готовили ризотто, наслаждаясь розовым вином из Франции, в которой однажды вместе и бывали. Совмещали кухни разных стран между собой, мыли голову над раковиной, ели торт с воздушным кремом руками, забывая о десертных ложечках, не боялись быть странными, изувеченными, противоречивыми, непонятыми никем, кроме друг друга.

Он действительно складывал эту «вечность» из чистого льда, а она, насмехаясь, ледяной глыбой возвышалась над его стараниями, кроша любые попытки острыми каблуками туфель. Роза не могла подарить ему вечность, будто запертая в одном дне, который вот-вот должен был закончиться, обрывая тонкую нить ее жизни, да и новые коньки ему были не нужны, будто солдату, которому оторвало ноги, и он больше не смог бы носить свои любимые сапоги, ноги в которых тонули в весенней грязи болота.

– Ты не хочешь покурить, Роза?

– Я бросила, Кай.

– Ты бросила меня.

– Если бросаешь одну пагубную привычку, то следует забыть и о самой главной.

Внимательно смотря в глубину ее проникновенных глаз, он пальцами заскользил по кисти ее руки вверх, минуя локоть и острый выступ ключиц, касаясь лица и нижней губы, чтобы ногтем зачерпнуть темную помаду, ведя линию от уголка ее губ к выраженной скуле. Дождь усиливался, как и желание сбросить ее невесомое тело, полное гниющей жизни, с балкона. Какой-то пожилой мужчина в смокинге звякнул портсигаром, извлекая сигариллу, справа от них, бросил встревоженный взгляд и закурил.

– Только разница в том, роза, что вы, как и предполагала гениальная Полозкова, остались с сигаретами друзьями.

– На одну ночь.

– Тем паче.

Он больше не касался ее пылающей влажной кожи. Лишь на мгновение сжал окровавленные от отколовшейся с перил краски пальцы, будто желая оставить свой вечный след рядом с ней.

– Постой.

– Что?

– Самолет падает и разбивается. На борту ни одного выжившего, кроме мужчины, который так хотел ребенка, что не смог умереть.

Музыка внизу стихла, оставляя лишь раскаты грома, ветра и смех пьяных женщин внизу, желающих пригласить к себе кого-то на ночь. Он уходил, зная, как сильно она боится грозы, одиночества и кошмаров, проникающих в сознание из темноты. Но впервые он отдал ее им, не прося ничего взамен, кроме освобождения, не говоря ей, что он тот самый выживший мужчина на борту Боинга, которому был дарован еще один шанс на свободу.