Читать книгу Дикая Донна - Паула Хен - Страница 13

Их нельзя назвать парой – они существуете отдельно друг от друга, связывая себя по рукам и ногам лишь острыми, неожиданно ударяющими, летящими манерными раскаленными иглами воспоминаниями. Они у них до тошноты общие, многообещающие, неправильные, извращенные и для большинства откровенно пугающие. Она верит, что однажды они разделите их, как полноценное имущество: он отдаст ей без малости все, вычистив каждый угол себя дважды, выворачивая карманы до последнего цента дописанной и неудачной истории, решив, что у него такого добра хватает.

Она слишком правильная, возвышенная, звучащая самыми чистыми нотами, которые он предпочитает брать, не задумываясь, потреблять, создавая новейшие композиции, к прослушиванию которых однажды не вернется, уйдя на покой. Её беспричинный смех на мосту Александра III, атласные платья, красная помада, пачкающая пальцы, что соприкасаются с аккуратными губами, оставляя на бледной коже следы. Кажется, что пред её образом даже сена становится чище. Он совершенно другой: никакой легкости, беззаботности, бессмысленных мечтаний о вечном – чистая сталь, которая не плавится, а лишь обжигает, оставляя следы и рубцовые шрамы после.

Если бы его попросили нарисовать её памятный портрет, он бы выразил чувства невнятной абстракцией, понятной лишь ему. Невесомыми прикосновениями губ, жесткими укусами, оставляющими кровоподтеки, как отчаявшийся художник, пропитывающий холст масляными красками. Вся она – это красный набросок на белых обоях его гостиной. Выведенные линии подбородка, шеи, ключиц его нескончаемой кровью. Пальцами по изгибу бедер, виртуозно совмещая жестокость с искусством. Это лучше любой акварели.

Её голос однажды померкнет в его памяти, воспроизводясь лишь в те редкие моменты, когда радиоприёмник решит сыграть с ним невеселую шутку, подкидывая знаменитую Une Vie D’amour. Тогда слова этой песни будут звучать приглушенно и мягко, с наигранной оттяжкой, дублирую до самых испорченных нот голос той, которую пора бы забыть, но воспоминания-предатели сами несут на знакомый порог.

Её взгляд с вызовом, чтобы после сдать оружие, проигрывая очередную войну и позволяя Триумфальной арке упасть, когда его пальцы тянут бретель платья, ведя четкую линию и вынуждая легкую ткань упасть к ногам, создавая сокрушающие контрасты.

Пить вина из северной долины Лауры, ища мелкие поводы, наблюдая, как Rosé D’anjou заполняет бокалы, разнося по небольшому балкончику аромат спелой клубники и цитрусовых, чтобы после проливать крепкое на глянцевые журналы, слыша, как хрупкое стекло со звоном разбивается, когда он усаживает её на край стола.

Лежать на его коленях, когда за окном бушующий, но простуженный, несколько промозглый апрель, подхвативший сиплый кашель в пыльном переходе или людном метро. Хромающий, надломленный, как графитовая линия, следующая за острием карандаша, но безнадежно обрывающаяся, когда он ломает ноги с хрустом-воем, звучащим в голове весенним реквием.

Он стучит в хрупкие, словно сахарные, тающие под влажными касаниями, окна, крупными, не успевшими познать всю страсть мая, холодными каплями. Плачет и поет бесконечно печальную мелодию, когда мужские пальцы касаются угловатого локтя и ведут идеальную дорожку, состоящую из чистой нежности, к выступу ключиц. С видом избитого жизнью скульптора, руки которого огрубели от нескончаемых мраморных поцелуев, позволяя тихому выдоху сорваться с губ и погибнуть на женских ресницах, которые едва подрагивают, когда подушечки очерчивают каждую выпирающую косточку и медленно минуют утонченную выемку, даря эфемерное ощущение происходящего. Она не решается зажмуриться, боясь на несколько долгих минут вычеркнуть до гула в груди родной образ перед глазами, стараясь уловить самую скромную и неприметную эмоцию, когда губы красиво и чувственно выводят «je m’en remets à dieu, pour te revoir», посылая незримую, до острой тактильности колотящую вибрацию по телу. Его голос приглушенный, тихий и несколько хрипловатый от долгого чтения ей, заглушает апрельские рыдания за окном, не позволяя проваливаться в пучину бессмысленных раздумий и сожалений, – так было всегда, стоило ему оказаться ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, в редкие моменты позволяя всепоглощающей бездне сомкнуться.

Шелест книжных страниц, его ладонь перемещается под девичью шею, прогоняя неуловимыми касаниями легкий дискомфорт.

– Когда наше время истечет, а потолок Notre-Dame De Paris упадет на головы прихожан, пока они будут петь гимн, что ты мне скажешь? – его шепот повисает в тишине комнаты, когда пальцы путаются в темных локонах.

– «До встречи в Париже, my december, на мосту Александра III. Я буду ждать тебя в восемь, в другом измерении, между пятым и шестым ребром». ㅤ