Читать книгу Энциклопедия шаманской мудрости - Павел Берснев - Страница 4

Архаика[3]. Обычно этим термином принято называть ранний этап в развитии какого-либо общества. Корнями архаика уходит в доисторические времена каменного века. Именно здесь на границе каменного и бронзового веков формируются основные шаманские представления. Прежде всего на древность возникновения шаманизма указывают материалы археологии. Археологические исследования в Прибайкалье, проведенные А. П. Окладниковым в 1930–1950 годы, дали красноречивые свидетельства о существовании в этом регионе развитых шаманских традиций на закате каменного века. Материалы, добытые археологами в Сибири, позволяют предполагать, что шаманы, монопольно отправляющие культовую деятельность и создающие сложную обрядность, специальную одежду, мифологию, молитвенные тексты, впервые появились на территории юга Сибири и на севере европейской части России не позже глазковского[4] периода или даже ранее того[5].

Архаические шаманские паттерны переходили из эпохи в эпоху. Следы «доисторических» шаманских мотивов можно обнаружить в античных мифах. Вот небольшой пример. Ритуальный наряд нганасанского шамана, кроме всего прочего, подразумевает особый ремень или цепь на спине. Когда шаман камлает в Нижний мир, ассистент шамана держит его за цепь, чтобы тот мог вернуться обратно в мир живых (то есть в Средний мир). Если ассистент не удержит шамана, тот может потеряться в Нижнем мире и не найти дорогу к живым.

В античном мифе о Тесее и Минотавре мы находим схожий сюжет. Для того чтобы Тесей не пропал в лабиринтах чудовища Минотавра (аналог Нижнего мира шаманов), Ариадна дает своему любимому клубок ниток. Это не столько помогает Тесею не заблудиться в лабиринтах, сколько позволяет сохранить связь с миром живых. Спуск в подземный лабиринт, сражение с чудовищем и возвращение обратно с помощью нити – все это может свидетельствовать о шаманских корнях этого мифа.

Кроме того, среди персонажей ранней греческой культуры стоит упомянуть провидца с острова Крит Эпименида, получившего посвящение во время пятидесятилетнего сна в пещере. Его кожа была покрыта странными татуировками (отсюда пошло выражение «кожа Эпименида», обозначавшее у древних греков нечто таинственное). Пещеру Эпименид покинул обладателем «великих мудростей», т. е. экстатической техники, позволявшей ему погружаться в транс и предсказывать будущее, разъяснять скрытый смысл прошлого, а также очищать города от «миазмов, порожденных преступлениями»[6]. Эпименид стал знатоком божественной науки «не от учения»[7]. «Учителем его был долгий сон со сновидениями»[8]. В этих снах он внимал речам богов и общался с Истиной и Правдой[9].

Шаманские черты легко обнаружить и в других пророках и чудотворцах архаической эпохи Древней Греции, таких, например, как Аристей из Проконнеса и Абарис. На «шаманские корни» этих героев древности обратил внимание известный советский и российский ученый Г. М. Бонгард-Левин[10]. Вот как описывает «полет» Аристея к гипербореям философ-стоик Максим Тирский (II в. н. э.): «Он (Аристей) рассказывал, как его душа покидала его тело и, паря в небе, пересекала страны, и греческие, и чужеземные, все острова, реки, горы; что пределом его путешествия была страна гипербореев. Таким путем он получил обильные знания о всех обычаях… о различных ландшафтах и климатах, о морских приливах и разливах рек…»

Тот же Максим Тирский сообщал об Аристее: «Был человек из Проконнеса, чье тело лежало живое, хотя лишь с едва заметными признаками жизни, в состоянии, очень близком к смерти, в то время как его душа выходила из тела и странствовала по небу подобно птице, обозревая все внизу – землю, море, реки, города, народы… затем душа, вернувшись, оживляла его тело, и оно рассказывало о разных вещах, которые душа видела и слышала в различных местах».

Повествование об Аристее позволяет выделить в нем некоторые «шаманские» черты: «путешествие» души отдельно от безжизненно лежащего тела, «перевоплощение» в птицу (ворона), рассказы об отдаленных странах и народах, посещенных душой или увиденных ею во время «полета», – и все в состоянии особого культового возбуждения, транса.

То же относится и к другому «шаману» архаической древности Греции, к Абарису, который, «летая на дарованной ему стреле Аполлона Гиперборейского, переправлялся через реки, моря и непроходимые места, в некотором смысле ходя по воздуху». К тому же Абарис «совершал очищения и отгонял моровые поветрия и ветры от тех городов, которые просили его в этом помочь»[11].

Отголоски шаманизма можно обнаружить и в библейских мифах (заметим, что слово «миф» в этой книге не употребляется в уничижительном смысле ‘ложь, небылица, заблуждение’). Лестница Иакова, вознесение Еноха, пребывание Ионы во чреве кита три дня и три ночи, путешествие апостола Павла на Небо[12] – во всех этих историях, возможно, тоже звучат шаманские мотивы.

Архаические шаманские паттерны встречаются и в исламе. Известно, что пророк Мухаммед был на небесах всего один раз. Это событие носит название «Мирадж» (араб. ‘лестница’). Когда пророк Мухаммед находился в состоянии между сном и явью (ср. с состоянием транса), ему явился ангел Джабраил. Сперва ангел рассек грудь пророку, вынул и омыл сердце, а затем вложил его обратно (это вполне вписывается в модель архаической инициации[13]: в ритуале инициации, о котором пойдет речь далее, на стадии воскресения, или реинтеграции, происходит трансформация, обновление плоти, замена старых органов новыми, мистическими; в результате посвященный получает от духов различные магические способности). Затем верхом на мифическом существе Бураке (араб. ‘молниеносный’) с телом лошади, головой женщины и крыльями птицы (мотив ездового животного – духа, который помогает перемещаться между разными мистическими пространствами, очень распространен в шаманизме) Мухаммед был перенесен в Иерусалим. В Иерусалиме на горе Мориа Мухаммед общался с духами пророков (общение на священной горе с духами предков – опять же очень древний и архаический паттерн). Оттуда в сопровождении Джабраила (он сопровождал пророка до границы Седьмого неба, поскольку дальше для него путь был закрыт) Мухаммед вознесся на Седьмое небо.

Следы шаманских инициаций, идею расчленения, трансформации и последующей «сборки» тела мы находим практически во всех религиях. Так, будда Шакьямуни, достигший пробуждения под фикусом (аллюзия мирового древа), посетил свой родной город Капилавасту и совершил чудо. На глазах у родственников он поднялся в небо, расчленил там свое тело, конечности и голова после этого упали на землю, а затем он воссоединил части тела и принял прежний вид. В этом предании также нетрудно увидеть вполне характерные шаманские элементы (инициатический ритуал расчленения и восхождение на небо)[14].

В наши дни первобытная религиозность иногда искаженно толкуется как нечто устаревшее, потерявшее актуальность, как сумма заблуждений, коллекция суеверий и предрассудков необразованных дикарей, стоящих на низкой ступени цивилизации (или даже вовсе нецивилизованных). Такое высокомерное отношение к первобытной культуре – следствие колониального менталитета.

Однако само происхождение слов «архаика» и «первобытный» указывает на старшинство, главенство, ведущее положение, первенство.

Говоря о первобытных людях, мы в первую очередь имеем в виду не столько первые человеческие общества, сколько тех, кого иногда называют «примитивными» народами. Называть такие народы и этнические группы «примитивными» в корне неверно, поскольку, как писал Л. Леви-Брюль, «хотя установления и верования этих обществ отличны от наших, люди, в них живущие, не более примитивны, чем мы»[15].

Ценность и важность первобытной культуры хорошо понимал выдающийся мыслитель К. Г. Юнг, основоположник аналитической психологии. Он писал: «Я использую термин „первобытный“ в смысле „первичный“, „исконный“ и не привношу сюда никакого оценочного суждения.

Также когда я говорю об „остаточной“ первобытности, то вовсе не имею в виду, что это состояние рано или поздно придет к своему концу. Напротив, я не вижу никаких причин, почему оно не должно оставаться до тех пор, пока существует человечество»[16].

Такое трепетное отношение к первобытному сознанию вовсе не случайно. Архаика дала жизнь всем без исключения традиционным мировым и локальным религиям. Без мифов, легенд и архетипов древности не было бы ни поздней философской рефлексии, ни психологии и прочих дифференцированных гуманитарных наук. Поэтому для понимания поздних религий, со своей спецификой и «трудными местами» в священных писаниях, не поддающимися порой разумному истолкованию, необходимо знание архаических истоков и шаманских паттернов. Это золотой ключик к волшебной двери в мир религий.

Все мы носим в себе как коллективное сознание, так и коллективное бессознательное. А их истоки как раз и лежат в первобытном обществе, с его «коллективными мистическими представлениями», с его мистическим соучастием (participation mystique), которое предшествует и сопутствует всей ментальной, интеллектуальной и эмоциональной жизни любого отдельного представителя вида, т. е. индивида. «Член племени, тотема, клана чувствует свое мистическое единство со своей социальной группой, свое мистическое единство с животными или растительным видом, который является его тотемом, свое мистическое единство с душой сна, свое мистическое единство с лесной душой и т. д.»[17].

У африканцев до сих пор сохранилось это древнее чувство «мистического соучастия». Это понятие называется у них «убунту» (uu-Boon-too). Это слово из диалекта банту. В культуре южноафриканских народов коса (xhosa) и зулу (zulu) «убунту» означает ‘Я существую, потому что мы существуем’.

Убунту, можно сказать, – южноафриканское направление этики и гуманистической философии, особое внимание уделяющее понятиям верности в отношениях между людьми. Убунту является одним из основополагающих принципов новой Южно-Африканской Республики. Его положения даже связываются с идеями африканского Возрождения.

Приблизительное толкование слова «убунту» – ‘человечность по отношению к другим’. Другой возможный вариант перевода – ‘вера во вселенские узы общности, связывающие всё человечество’. В соответствии с философией убунту, существует общая связь между всеми нами, и именно через эту связь, через наши взаимодействия с другими людьми мы открываем и проявляем наши собственные человеческие качества. Или как сказали бы зулусы: «Umuntu Ngumuntu Ngabantu», что означает: «Человек – это человек через других людей». Мы проявляем человеческие качества только тогда, когда мы осознаем себя через других.

Южноафриканский лауреат Нобелевской премии мира 1984 г. архиепископ Десмонд Туту (Desmond Mpilo Tutu) описывает убунту следующим образом. Убунту – это суть человеческого бытия. Человек убунту гостеприимен и доброжелателен. Он имеет такую же сильную потребность делиться с другими, как человек западного мира – брать, копить и потреблять. Человек, исповедующий убунту, сердечен и открыт, он понимает и принимает других людей. Ведь человек убунту твердо уверен, что сам он является лишь частью большого целого. Поэтому, если другая часть целого радуется, он тоже радуется. И наоборот, когда другой человек угнетен, когда его оскорбляют или унижают, исповедующий убунту тоже страдает, как если бы боль причиняли ему лично. Это говорит о цельности, сострадании и ярко выраженном чувстве мистического соучастия этих африканских народностей.

Недавно мир облетела история об антропологе, который предложил детям африканского племени зулусов своеобразную игру (в целях изучения социального поведения племени). Он поместил плетеную корзинку, полную фруктов, около дерева недалеко от детей и сказал им, что тот, кто добежит до дерева первым, выиграет все фрукты. Когда он дал знак для начала забега, все дети взялись за руки и побежали вместе, а потом сели и так же вместе начали поглощать фрукты. Антрополог спросил у детей, почему они бежали все вместе, когда кто-нибудь один из них мог выиграть все фрукты только для себя, и дети поразили его ответом. «Убунту! – сказали они дружно. – Как один из нас может быть счастлив, если все вокруг грустные?»

Мистическое соучастие затрагивало не только социальный аспект. Человека архаики интересовало бытие во всех его красках: «бессознательная», иррациональная сторона бытия была такой же значимой, как и другая – рациональная сторона. Да и не было в архаическом сознании строгого разделения на рациональное и иррациональное. Сновидения имели столько же прав на статус реальных, сколько произошедшее наяву.

Первобытные люди «рассматривают сновидение как реальное восприятие, столь же достоверное, как и то, которое получается наяву. Но оно, кроме того и главным образом, служит в их глазах предвидением будущего, общением с духами, душами и божествами, способом установления связи с личным ангелом-хранителем и даже обнаружения его. Они целиком уверены в реальности того, что они узнают во сне»[18]. Для первобытного человека сновидения отнюдь не являются «низшей и ошибочной формой восприятия. Напротив, это форма высшая: так как в ней роль материальных и осязаемых элементов является минимальной, то в ней общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно»[19].

Для первобытного человека бессмысленно «различие между реальностью и видимостью. Все, что способно воздействовать на ум, чувство и волю, тем самым утверждает свою несомненную реальность. Нет, например, никакой причины, почему сны должны считаться менее реальными, чем впечатления, полученные наяву. Наоборот, сны часто поражают человека настолько сильнее, чем однообразные повседневные события, что оказываются не менее, а более значительными, чем обычные впечатления. <…> Подобно тому, как не было отчетливого различия между снами, галлюцинациями и обычными впечатлениями, не существовало и резкого различия между живым и мертвым. То, что мертвый продолжает жить и сохранять связь с живым человеком, считалось в порядке вещей, ибо мертвые были включены в несомненную для человека реальность его собственных страданий, надежд, обид. Для мифопоэтического склада ума „то, что волнует“, равнозначно „тому, что существует“»[20].

Возможно, что степень важности тех или иных переживаний определялась степенью их интенсивности. Поскольку впечатления, полученные во время приема психоактивных растений, обладали высокой степенью воздействия на сознание первобытных людей, они занимали особое положение в жизни архаических племен. Однако отношение к этим растениям и возникавшим в результате их приема видениям существенно отличалось от того, что наблюдалось у «пионеров психонавтики» и героев «психоделической революции» 60-х годов прошлого века.