Читать книгу Энциклопедия шаманской мудрости - Павел Берснев - Страница 6

Задолго до воцарения мировых религий духовная культура бесписьменных народов имела ряд общих черт. Главными чертами архаических верований и представлений можно назвать следующие.

Тотемизм – вера в родство между определенной группой людей (племенем, родом) и тотемами – определенными видами животных, растений, реже – явлениями природы и предметами, которые в современной западноевропейской культуре считаются неодушевленными. Тотем – термин из языка североамериканских индейцев оджибве (ototeman – ‘принадлежащий к клану’, или ototem – ‘его род’). В родоплеменных обществах тотем – это животное или растение, которые считаются начальниками рода. В Африке и Северной Америке в качестве тотема выступают также явления природы (дождь, гром, молния, ветер и т. д.), которые при этом тоже часто символизируются животными.

Как пишет М. Ф. Альбедиль, «тотемизм – необычайно сложное явление, и ученые всего мира до сих пор выясняют, что же это такое. Но нам важно уяснить, что в общих чертах сущность тотемизма заключается в особом взгляде на мир, согласно которому человек вместе со всем своим сообществом – неотъемлемая часть природы. Как считают, например, австралийские аборигены, во „времена сновидений“, которые были до начала всех начал, растения, животные и люди не имели форм, свойственных им сейчас. Они могли принимать любой облик и менять его, так как обладали некоей общей жизненной сущностью, одной и той же у людей, у животных, на которых они охотятся, у деревьев, листву которых они собирают, у звезд, которые сияют на небе. Многие австралийские мифы так и начинаются: „Это было в то время, когда звери были еще людьми…“ Опоссум, например, мог выглядеть как обычный опоссум и как человек, а к тому же еще мог, начав превращаться в человека, остановиться где-нибудь на полпути да так и остаться полузверем-получе-ловеком. Подобное слияние человека, животного и растений в мифологическом прошлом послужило прочной основой для их близости в настоящем. Таким образом, тотемизм связывал первобытных людей с прошлым, с родной землей, со всеми явлениями природы»[31].

Тотем связывает не только определенную родоплеменную группу и какого-то зооморфного духа, но также определенную местность, Место Силы. Это могут быть скалы, озера, пещеры. В этих местах первобытные люди обычно совершали религиозные обряды для укрепления связи с тотемным духом. В этих Местах Силы обычно хранили особые священные тотемические эмблемы, на языке австралийских аборигенов именуемые чуринги.

Анимизм – вера в духов и души, которые обитают среди живых людей в образах животных, людей или растений. В некотором смысле в современном виде анимизм встречается в городской культуре в виде спиритизма. В архаических культурах считалось, что все в природе, включая камни и деревья, наполнено жизнью. Неодушевленных предметов просто не существует. Более того, все в природе проникнуто единой психической силой. Такое представление получило в науке название «аниматизм» (от лат. animates – ‘одушевленный’).

Различие, как писал Л. Я. Штернберг, касается лишь формы одушевленных существ, но психически они тождественны между собой. Формы – лишь кажущиеся изменчивые явления, подобно тучам на небе. У тюркоязычных народов эта сила именовалась Кут, у тибетцев Ла. Эскимосские шаманы называли ее Хила, или Сила (в данном случае мы имеем дело с любопытным совпадением в звучании и смысле слова «сила» у эскимосов и славян). Сила, согласно эскимосским представлениям, – неперсонифицированная, неолицетворенная сила, от которой зависят как все явления природы, так и успех человеческой жизни[32].

Наиболее популярное в наши дни обозначение психоэнергетической силы – мана. Мана – это универсальная сила, вера в которую была широко распространена в Полинезии и других частях Океании. Полинезийцы верили, что обладание маной приносит человеку успех в его деятельности.

Впервые о вере в ману среди меланезийцев сообщил миссионер-этнограф Р. Кодрингтон в письме М. Мюллеру в 1878 г.: «Религия меланезийцев в смысле верований состоит в убеждении, что всюду существует сверхъестественная сила, принадлежащая к области невидимого; а в смысле практики – в употреблении средств для обращения этой силы в свою пользу… Есть вера в силу, которая отличается от физической силы и действует самыми различными путями для добра и зла; и обладать ею или направлять ее – величайшее преимущество. Это есть мана… Вся меланезийская религия состоит по существу в приобретении этой мана для себя или в использовании ее для своей выгоды…»[33]

Мана представляет собой безличную сверхъестественную силу, которую меланезийцы отличают от естественной силы. Мана не является физической силой. Как сказали бы сейчас, это «тонкая сила», незримая, но ощущаемая в своих проявлениях (принесении успеха и удачи).

Источник маны – духи определенной категории и некоторые люди. Это амбивалентная сила: она может причинять вред или приносить благо. В наибольшей степени мана сосредоточена в успешных людях. Преуспевающий человек (воин-победитель, искусный ремесленник, крестьянин с хорошим урожаем), а также человек с высоким социальным статусом или вождь, жрец имеет много маны. Мана может принадлежать и отдельным предметам. Если в землю зарыть особый магический камень и в результате взойдет хороший урожай – значит, у этого камня есть мана. Считается, что от такого магического камня можно «зарядить» и другие, обычные камни, подержав эти камни положенное время рядом с «успешным камнем». В этом контексте сила маны обладает также и физическими параметрами (в данном примере – текучестью)[34]. Полинезийцы полагали, что племя сохраняло свою ману до тех пор, пока оно оставалось сильным и независимым. Если человек попадал в рабство, полинезийцы верили, что он потерял ману. Поражение в бою, трусость и недостаточная жизнестойкость считались признаком того, что мана оставила человека или племя. Вождь очень дорожил своей маной, поэтому все, что было с ней связано, табуировалось. Табу, или тапу, капу связывалось с неприкосновенностью вождя. Если он прикасался к какой-нибудь чужой вещи, ее владелец терял на нее права. Если вождь заходил в чью-либо хижину, ее хозяева должны были оставить свое жилище. На острове Таити, для того чтобы вождь случайно не коснулся чужой земли, существовали особые носильщики, переносившие вождя, когда он хотел покинуть пределы своей резиденции. Нарушителя табу ждала смерть. В одних случаях нарушивших табу карал сам вождь, а в других убивала (часто в буквальном смысле) вера в неотвратимую сверхъестественную кару. Существовали также табу, связанные с принятием пищи, с хозяйственными занятиями, с военными действиями, с погребальными обрядами и т. д.[35]

Универсальная душа, психоэнергетическая сила присутствует во всем подверженном трансформации мире. Личинка превращается в неподвижную, мертвую на вид куколку, а затем из куколки рождается бабочка. Архаический анимизм, или даже своего рода пантеизм, позволял увидеть жизнь и смерть в особом свете.

Жизнь и смерть были неразрывно связаны в архаическом сознании. Без тени нет света, без смерти нет жизни. Одно состояние сменяет другое. Бояться смерти – все равно, что бодрствующему бояться уснуть, а спящему проснуться. Многие народы, как, например, тасманийцы, а также индейцы алгонкинского племени, абипоны, зулусы и многие другие, тень и дух обозначали одним и тем же словом. За вдохом следует выдох. Жизнь невозможна ни без «вдоха», ни без «выдоха». Дыхание циклично и ритмично. И им пронизан весь космос архаического человека. Вот почему душа и дыхание в семитских и арийских культурах обозначались одним словом. «У евреев „нефеш“, дыхание, употребляется для обозначения „жизни, души, ума животного“, тогда как „руах“ и „нешама“ представляют переходное от „дыхания“ к „духу“. Этим выражениям соответствуют арабские „нефс“ и „рух“. То же самое встречается и в санскритских словах „атман“ и „прана“, греческих „психе“ и „пневма“ и в латинских „анимус“, „анима“, „спиритус“. Равным образом славянское „дух“ перевело понятие „дыхание“ в понятие о „душе“ или „духе“. В диалекте цыган встречается то же слово „дук“ со значением „дыхание, душа, жизнь“. Вынесли ли они это слово из Индии как часть своего наследства от арийского языка или усвоили его во время своих странствий по славянским землям – неизвестно»[36].

Интересно, но даже с точки зрения современной биохимии жизнь – не что иное, как процесс медленного горения (кислород является окислителем), в отличие от известного всем «огненного» горения, которое представляет собой экзотермическую реакцию (с выделением теплоты) окисления, протекающую с достаточно большой скоростью. Огонь и дыхание в своей сути те же самые окислительные процессы, но протекающие с разной скоростью. И в этом смысле метафоры жизни как огня (к слову, джинны в исламской мифологии имеют огненную природу) или дыхания (духа, души) очень верны. Жизнь – процесс трансформации. Это не неизменная субстанция, а именно процесс. Огонь имеет зримую форму, но эта форма не статична, она существует, пока у огня есть пища. Примерно такой же (огненной) формой является и наше живое тело. Интересно, что об огне как сути бытия говорил еще Гераклит Эфесский. «Гераклит началом всех вещей полагал огонь, из которого все возникает и в который все разлагается, ибо все вещи – возмещение <огня>, и предопределено время разложения всех вещей в огонь и их рождение из него»[37]. Вещество, из которого создано тело, подобно огню – оно питается топливом и расходует энергию («улетучивается с дымом»). Кажется, что форма его постоянна, однако состав обновляется каждое мгновение. В этом смысле наши тела подобны реке, которая с виду кажется постоянной, но воды ее обновляются и никогда не остаются на прежнем месте. В этом процессе трансформации мы умираем и рождаемся каждое мгновение. И это не должно нас пугать. Суть жизни в вечных превращениях, в которых проявляется поток энергии во всевозможных формах, динамический баланс противоположностей и космическая гармония, или, как сказали бы в Китае, путь дао[38]. Китайская мудрость гласит, что бесконечное становление элементов жизни (относительная реальность, мир явлений – ши) покоится в безмерном пребывании трансцендентного Абсолюта (Абсолютный Принцип ли). Единство Абсолюта и относительно-феноменального – источник гармонии перемен и покоя – может быть явлен через разные метафоры. Пожалуй, лучше всего мудрость Великой Игры-Танца Жизни и Смерти на лоне Пустоты-Полноты, где жизнь и смерть составляют неразрывное единство, была выражена древним китайским мудрецом Чжуан-цзы. Он хорошо понимал, что с позиции ограниченного сознания («гриба однодневки») весь процесс жизни (пусть даже в пределах годового цикла) кажется непонятным и даже пугающим.

«Малому знанию далеко до большого. За короткую жизнь не узнать того, что за долгую. Как постичь, что это истина? Утреннему Чудесному грибу <однодневке> неведомо, что после ночи настанет рассвет, пятнистой цикаде неведомо, что бывают и весна и осень. Таковы [знания] краткой жизни.

Мы подружились бы с тем, кто способен считать небытие – головой, жизнь – позвоночником, а смерть – хвостом; с тем, кто понимает, что рождение и смерть, существование и гибель составляют единое целое.

Ведь для обретения [жизни] наступает [свое] время, а [ее] утрата следует [за ее ходом]. Если довольствоваться [своим] временем и во всем [за процессом] следовать, [к тебе] не будут иметь доступа ни горе, ни радость. Древние и называли это освобождением от уз»[39].

В своих работах по даосизму Е. А. Торчинов неоднократно обращал внимание на то, что, согласно даосскому видению, не существует жестких границ между явлениями природы и жизни в целом. В этом мире дух-сознание и материя соотносятся, как вода и пар: дух есть лишь истонченное вещество, а вещество – сконденсированный дух. И в этом аспекте даосизм очень близок воззрениям Гераклита Эфесского, постоянно указывавшего на непрекращающееся взаимопревращение всех вещей и явлений в природе. Все наполнено жизнью, все полно душ и божеств, а все сущее сложено из динамического равновесия противоположностей.

«Смерть и жизнь – они уход и возвращение: откуда мне знать – быть мертвым здесь не означает ли быть живым там?»[40]

Как писал М. Элиаде, «совершенное знание – это только знание экстатическое, поскольку оно не содержит в себе дуализма бытия. Исходя из этого, Чжуан-цзы отрицал различие между жизнью и смертью: они суть две возможности или две стороны реальности и составляют единство»[41].

«Добро и зло, прекрасное и безобразное, сон и бодрствование, жизнь и смерть – лишь условные и относительные понятия. Истинная реальность едина, целостна и „голографична“: в ней все присутствует во всем, в каждой части содержится все целое и все переходит во все»[42].

Анимистическое отношение к процессу жизни и смерти Чжуан-цзы выражает в следующих строках:

«Но вдруг заболел Приходящий. [Он] задыхался перед смертью, а жена и дети стояли кругом и его оплакивали.

Придя его навестить, Пахарь на них прикрикнул:

– Прочь с дороги! Не тревожьте [того, кто] превращается! – И, прислонившись к дверям, сказал умирающему: – Как величественно создание вещей! Что из тебя теперь получится? Куда тебя отправят? Превратишься ли в печень крысы? В плечо насекомого? – Куда бы ни велели сыну идти отец и мать – на восток или запад, на юг или север, [он] лишь повинуется приказанию, – ответил Приходящий.

– [Силы] жара и холода человеку больше, чем родители. [Если] они приблизят ко мне смерть, а я ослушаюсь, то окажусь строптивым. Разве их в чем-нибудь упрекнешь? Ведь огромная масса снабдила меня телом, израсходовала мою жизнь в труде, дала мне отдых в старости, успокоила меня в смерти. То, что сделало хорошей мою жизнь, сделало хорошей и мою смерть. [Если] ныне великий литейщик станет плавить металл, а металл забурлит и скажет: „Я должен стать [мечом] Мосе!“, [то] великий литейщик, конечно, сочтет его плохим металлом. [Если] ныне тот, кто пребывал в форме человека, станет твердить: „[Хочу снова быть] человеком! [Хочу снова быть] человеком!“, то творящее вещи, конечно, сочтет его плохим человеком. [Если] ныне примем небо и землю за огромный плавильный котел, а [процесс] создания за великого литейщика, то куда бы не могли [мы] отправиться? Завершил и засыпаю, [а затем] спокойно проснусь»[43].

Такое мужество и стойкость перед лицом смерти архаическому человеку придавала вера в панпсихизм (представление о всеобщей одушевленности природы).

«В основе воззрений первобытного человека на природу, – писал Штернберг, – лежит твердое убеждение, что все объекты внешней природы – настоящие живые существа, а преходящие явления – либо тоже живые существа, либо произведены волей живых существ. И далее, что все эти живые существа живут и действуют, мыслят и волят подобно ему самому, то есть антропоморфны. Все, что кажется на первый взгляд неподвижным, лишенным жизни и разума, является таковым только по виду, временно, храня в себе потенциальную силу проявлять по произволу, когда это понадобится, жизнь и деятельность, подобно ежу, превращающемуся в твердый колючий клубок, когда ему грозит опасность, и, наоборот, снова оживающему и проявляющему самопроизвольность, когда он почувствует себя в безопасности. Все – только кажущееся, и все кажущееся – реально»[44]. Для первобытного человека все в мире взаимосвязано. И более того, со всем, что встречается человеку в жизни, у него складываются личные отношения. Для него нет природы в третьем лице, нет абстрактного «оно» и неживых вещей. Все представляется архаическому сознанию как встреча живого с живым, как встреча с «ты», которое имеет собственную волю и свои особые интересы.

«Мир для первобытного человека представляется не пустым или неодушевленным, но изобилующим жизнью. Эта жизнь проявляется в личностях – в человеке, звере и растении, в каждом явлении, с которым человек сталкивается – в ударе грома, во внезапной тени, в жуткой и незнакомой лесной поляне, в камне, неожиданно ударившем его, когда он споткнулся на охоте»[45].

Анимализм (от лат. animal – ‘животное’) – представление первобытных людей о наличии сил, действующих в природе, в образах священных животных. Связь между животными и человеком часто основана на идее родства духов в звериной форме и человека. Отсюда – способность шаманов превращаться в особых животных, «нагвалей»[46].

Фетишизм – вера в сверхъестественные свойства неодушевленных предметов-фетишей (деревьев, пещер, орудий труда и культовых предметов). Э. Б. Тайлор определил фетишизм как учение о духах, воплощенных в тех или иных предметах либо имеющих непосредственную связь с такими предметами. Духи используют фетиши, чтобы через их посредство оказывать магическое воздействие. Фетиш – это своеобразное вместилище духовной силы, сосуд, в котором незримо пребывают духи и используют как свое орудие. Это внешнее выражение незримых магических сил и их носителей.

Вера в фетиши сохраняется и в наши дни – в виде амулетов-оберегов. Амулетом служит предмет, которому приписываются магические свойства приносить удачу и отвращать от человека несчастья и злые чары. Одним из примеров современных фетишей можно считать подкову, которую прибивают над дверью – «на счастье». В доколумбову эпоху амулеты и фетиши были чрезвычайно распространены. Кстати, именно они породили легенду о знаменитом «золотом человеке» – «Эльдорадо».

Хуан де Гуатавита, племянник индейского вождя (он принял христианство и помог испанцам понять многие обычаи индейцев), пишет:

«Славились также и другие золотые вещи, без которых не обходился ни один индеец… и назывались они „туно“… это человечек размером с ладонь. Из золотой проволочки делался рот, нос и уши. Руки-проволочки держали разные предметы: если это воин – копьеметалку или лук и стрелы; если правитель – скипетр; если тунхо – женщина – ребенок или ткацкий станок. И сотни таких фигурок христиане отыскивали в храмах, озерах, святилищах и алтарях. И было им непонятно, почему мы закапываем золотых человечков и прячем их в жертвенных копилках, и удивлялись они, до чего похожи на нас эти человечки. Наполовину угадали правду христиане. Фигурки действительно были нашими подобиями. А как могло быть иначе? Если просила женщина удачи в ткацком ремесле, то заказывала деревенскому ювелиру тунхо-женщину с прялкой в руке. Просил земледелец урожая и получал от ювелира тунхо-муж-чину с мотыгой и киркой. А славные воины заказывали фигурки с веревкой через плечо, чтобы взять в плен знатных иноплеменников… без этих человечков ни одно моление не доходило до богов»[47].

Магия – вера в способность человека колдовским (сверхъестественным или естественным, но не описанным и не объясненным еще современной наукой) образом воздействовать на людей, животных и природу.

Дж. Дж. Фрезер сформулировал два принципа, на основе которых функционирует магическое мышление:

1) подобное производит подобное, или следствие похоже на свою причину (закон подобия или сходства);

2) вещи, которые раз пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после прекращения прямого контакта (закон соприкосновения или заражения)[48].

Гомеопатической, или имитативной, магией называется магия, когда воздействие осуществляется по принципу подобия предметов (подобное воздействует на подобное). Примером такого магического действия может служить вредоносная магия перуанских колдунов. Индейцы лепили из смеси жира и муки фигурки людей, которые по каким-то причинам вызывали ненависть. Затем эти фигурки сжигались на дороге, по которой предположительно должна была пройти жертва. Такой магический ритуал назывался «сжиганием души»[49].

Если воздействие осуществляется по принципу непосредственного контакта между предметами – это контагиозная магия. Обе разновидности магии – гомеопатическую и контагиозную – называют симпатической магией, т. к. в обоих случаях подразумевается связь вещей, воздействующих друг на друга на расстоянии.

Страх, что ногти или волосы могут попасть в руки колдуна, до сих пор еще заставляет некоторые традиционные народности прятать эти производные эпидермиса в особых местах, недоступных для посторонних глаз. Ведь согласно «закону соприкосновения», через ногти и волосы можно воздействовать и на их носителя. Кстати, отрезание пряди волос во время крещения или посвящения в монахи в некоторых христианских (и не только христианских) традициях имеет ту же магическую основу.

Для первобытного мышления контагиозная и имитативная, гомеопатическая магия имеют тесную взаимосвязь и особую, непривычную для современных людей логику. В наши дни современный человек воспринимает собственное имя всего лишь как условное обозначение, ярлык. В архаической культуре имя не отделялось от носителя, которому это имя принадлежало. Для него оно не было абстрактным обозначением. Напротив, имя понималось как непосредственная часть самого человека, такая же как, например, глаза, зубы и другие части тела. Поэтому воздействие на имя для первобытного человека – это не столько имитативная магия (хотя по логике современного человека это воздействие должно было бы относиться к имитативной магии – как воздействие подобного на подобное), сколько непосредственно контагиозная. Первобытный человек «верит, что от злонамеренного употребления его именем он также верно будет страдать, как от раны, нанесенной какой-нибудь части его тела. Это верование встречается у разных племен от Атлантического до Тихого океана»[50].

По этой причине имя, данное при рождении, хранилось в тайне. В быту использовалось другое имя, «повседневное». Нужно быть бдительным и осторожным не только в отношении собственного имени, но также и имен других людей, в особенности врагов и мертвецов. Без крайней необходимости не следовало даже называть повседневного имени покойника. Ведь соприкосновение с именем – это соприкосновение с самой сущностью, с душой ее носителя. Помянуть имя – значит вызвать саму личность. Также не следовало употреблять настоящих имен хищников и пресмыкающихся, постоянно угрожавших жизни первобытных людей. Во время охоты тигра или леопарда именовали «кошкой». Если кого-то кусала очковая змея, говорилось, что человек поцарапался колючкой. Лютого зверя называли «медведем», т. е. ведающим, знающим, где найти мед. Медведь – это заместительное имя страшного животного. Медведь – один из самых крупных и опасных хищников. Одним ударом лапы крупный бурый медведь может запросто сломать спину быку, зубру или бизону. Настоящее имя медведя было табуировано. Произнести настоящее имя зверя – значит магическим образом вызвать его, на свою беду.

«Реальность изображения – того же порядка, что и реальность оригинала, то есть она в основе мистична; такова же реальность имени. Оба случая сходны между собой за исключением одного пункта: то, что в первом случае относится к видимому, то во втором случае относится к слышимому. В остальном процесс один и тот же. Мистические свойства имен не отделяются от мистических свойств существ»[51].

Так что в определенном смысле законы сходства и законы соприкосновения, причастности для первобытного архаического мышления тождественны. Изображение или имя подобны лишь с точки зрения современного человека, мыслящего логично, рационально и абстрактно. Для первобытного ума нет особой разницы между вещью или частью тела – волосами, ногтями или зубами – и изображением или именем человека или животного. Соответственно, симпатическая магия охватывает все магические действия первобытных людей.

Историческим примером вредоносной магии, связанной с воздействием на имя, могут служить глиняные чаши, на которые египетские цари Среднего царства наносили имена враждебных племен Палестины, Ливии и Нубии, имена их властителей, а также имена некоторых мятежных египтян. Такие чаши торжественно разбивались во время обряда. Египтяне верили, что, уничтожая имена врагов, они наносят им реально ощутимый вред[52].

Не меньше, чем о своем имени, первобытный человек беспокоился о своей тени. Тень сродни душе. «Всякое посягательство на его тень означает посягательство на него самого. Если его тень попадает под чужую власть, то ему следует бояться всего. <…> У туземцев Фиджи, как и у большинства народов, стоящих на той же ступени, считается смертельной обидой наступить на чью-нибудь тень. В Западной Африке „убийства“ иногда совершаются путем вонзания ножа или гвоздя в тень человека: преступник такого рода, пойманный с поличным, немедленно подвергается казни»[53].

Такое отношение к изображению легко объясняет страх некоторых индейцев перед объективом фотокамеры. Несколько раз, когда я пытался делать снимки открыто, пожилые женщины из племени шипибо-конибо прятали свои лица. Причиной тому была все та же вера в симпатическую магию. Например, в Северной Америке манданы верили, что портреты такие же живые, как и их оригиналы, «что эти изображения заимствовали у своих оригиналов часть их жизненного начала»[54].

В целом можно сказать, что для первобытного мышления характерна следующая формула – pars pro toto («часть вместо целого»): «имя, прядь волос, тень могли замещать их обладателя, ибо первобытный человек мог в любой момент ощутить, что и тень, и прядь волос обладают значимостью человека в полной мере. Они могли предстать перед ним как „Ты“, которое является носителем индивидуальности его обладателя»[55].

Совокупность активных действий, направленных на достижение того или иного желаемого результата, именуется «позитивной магией». В противоположность ей «негативная магия» определяет то, что ни в коем случае делать не следует, дабы не навлечь негативные последствия. Негативная магия – это система табу, или магических запретов.

С магией тесно связана вера в гадания. Существуют разные виды гаданий. Среди них следующие: гаруспикация – гадание по внутренностям; скапулимантия, или омоплатоскопия, – гадание по лопаточной кости (одна из разновидностей гаданий на костях; существует также гадание по панцирю черепахи); хиромантия, или пальмистрия, – гадание по ладони и т. д. В число шаманских гаданий входит гадание по положению брошенной в сторону гадаемого колотушки для бубна.

Тайлор полагал, что в «волшебных искусствах» – в магии и гаданиях – обнаруживается очевидная иррациональная ассоциация всевозможных идей или, как выразился Фрезер, эта ассоциация – результат «злоупотребления связью идей». Однако такая вера в ассоциативность, связанность и взаимосвязь однажды соприкоснувшихся элементов, кроме всего прочего, напоминает идею квантовой сцепленности, или квантовой запутанности, например фотонов, которые, будучи разделенными в пространстве, продолжают оказывать влияние друг на друга. Воздействие на одну частицу влечет синхронный отклик в другой. Это вполне соответствует второму принципу магического мышления, сформулированному Фрезером: вещи, которые раз пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после прекращения прямого контакта. Квантовые объекты ведут себя таким же образом. Однажды придя в контакт, они, уже перестав соприкасаться, продолжают взаимодействие и нелокальную взаимосвязь, которая не зависит от расстояния между ними.

Так что кто знает – быть может, представления о симпатической магии первобытных людей не столь уж примитивны.