Читать книгу Пятикнижие - Павел Николаевич Бурдунин - Страница 13

Итак, настало время вспомнить самое важное. Но сначала неплохо бы промочить горло. Кто поставил передо мною эти противные устрицы? Разве я заказывал их? Эй, Бьерн, унеси эту падаль и подай селедку, жирную с икрой, а иначе… Не перебраться ли мне поближе к камину. Чертовски холодно. Мои пальцы совсем заледенели. Какая странная лужа образовалась на столе под треснувшей пивной кружкой: при догорающем свете свечи она похожа на пятно крови. Почему так хочется пить? Бьерн, тащи сюда пиво, да побольше, видишь, я не могу ждать. Ну, вот и ладно. Хорошо. Спасибо тебе, Бьерн. Неплохо бы немного успокоиться. Но как давит этот низкий черный потолок. Нет, ерунда, все это только, кажется. Расслабься. А теперь попытайся вспомнить…

Ясный и холодный осенний день. Народ снова стекается к большому белому зданию, совсем, так как тогда – два года назад. Но странно, что о тех днях уже никто не вспоминает. Изменились люди. Нет усатых молодцов в синих шароварах, нет элегантно одетых военных. Нет дымящихся сладкой кашей полевых кухонь, дармовых обедов и разливаемой по вечерам водки. Ничего этого нет. Но есть очень странные люди, растерянные и немного сумасшедшие. Есть баррикады из железной рухляди и посты из продрогших, но счастливых людей. Есть женщины, шутками и смехом старающиеся поднять нам настроение. В общем, все происходит почти что так как раньше, но только совсем не так. Большое белое здание огорожено колючей проволокой. Огромная масса солдат выстроилась, согласно приказу Президента, по периметру дома, в расчете на то, что ни одна живая душа не сможет прийти к его защитникам на помощь. Машины с водометами и слезоточивым газом. Короче, все было так как могло было быть два года назад.

В эти дни Надежда была какая – то странная. Она смеялась, часто капризничала, но иногда вдруг затихала, садилась в какой – ни будь укромный уголок и плакала, вытирая покрасневшие веки белым носовым платком. Я никогда не подходил к ней в эти минуты – боялся неосторожным словом испугать, оттолкнуть ее от себя. Но сейчас, очень жалею об этом: я мог бы быть с ней рядом в ее последние дни. Почему я этого не сделал? Ненавижу себя за это. Ведь вместо того, чтобы заниматься всеми бессмысленными делами, которыми было наполнено тогда наше время, я мог бы проводить эти часы с ней. Я очень любил ее тогда, так как оказалось никого и никогда не любил, и теперь знаю твердо, что уже и не полюблю никогда…

В предпоследний день нашей осады я, с целью разведать обстановку, через подземный ход, смог пробраться под сдавившим нас железом и людьми кольцом. Но, едва поднявшись на ноги, я столкнулся с двумя одетыми в черное пьяными солдатами. Один из них с усмешкой смотрел на то, как я, отряхиваясь от пыли, беспомощный, ослепленный ярким солнечным светом, пытался понять, где нахожусь. Другой – стоял неподалеку: он проверял документы у какой – то парочки. Ударом ноги в голову я был отброшен к каменной стене и на несколько минут потерял сознание. Очнулся – от резкой боли в придавленных кованым ботинком пальцах левой руки. Занятые своим делом: тот что был рядом со мной – просматривал бумаги, а другой под видом обыска ощупывал девушку, солдаты не обращали на меня внимание. Придя в себя, я осторожно вытащил пистолет и выстрелил в упор в сдавившую мои пальцы ногу. Среди домов звук выстрела прогремел особенно громко. Что произошло потом, я плохо представляю даже сейчас. Помню, что раненый солдат орал от боли, лежа на спине. Другой исчез. Девушка пыталась оттащить упавшего в обморок парня в сторону, но сил ей явно не хватало. Где – то неподалеку послышались громкие крики и лязг оружия. Я схватил девушку за руку и потянул прочь. Раздались выстрелы. Мы ринулись не разбирая дороги, сквозь завалы щебня и мусора и через некоторое время очутились во дворе, окруженном большими серыми домами. Несколько гаражей, называемых в народе ракушками, выстроенных вдоль дома, образовывали что – то вроде барьера в направлении улицы. Я буквально затащил за него девушку и шепотом приказал ей молчать. Преследовавшие нас люди в зеленом армейском камуфляже вбежали во двор через полминуты после нас. Их было человек шесть или семь. В руках они держали короткие автоматы. Вжавшись в землю, мы наблюдали за ними сквозь щель между гаражами. Нас они не видели. Вдруг, трое из них, резко бросились вперед. Чуть привстав, я сунул правую руку во внутренний карман ветровки, собираясь встретить их выстрелами, но внезапно услышал громкий крик. По голосу я не мог определить, кому он принадлежал: женщине или ребенку – слишком тонок и пронзителен он был. Рука моя еще тянулась к пистолету, но не найдя его, остановилась, судорожно вцепившись в воротник рубашки. (Пистолета не было. Наверное, я потерял его во время бегства, но не понял этого сразу). Выглянув из – за угла гаража, я увидел двух подростков: мальчика и девочку. Кричала именно она и кричала до тех пор, пока ее крик не оборвала автоматная очередь. Парень молчал. Пулями его отшвырнуло на каменную плиту, и чуть дернувшись, он тоже застыл.

Бегло осмотрев тела, пнув их несколько раз напоследок ногами, военные ушли. Мы же, просидев, наверное, еще минут десять, затем выбрались из нашего убежища. Подойдя к месту расстрела, я почувствовал тошноту: кровь, смешанная с водой, стекала по бетонному желобу, используемого владельцами автомобилей для сброса в канализацию смываемой с их машин грязи. Тела лежали вместе, и было трудно поверить, что совсем недавно это были живые люди. Я отвернулся. Вокруг было неестественно тихо. Будто бы никто не слышал ни криков, ни выстрелов. Но, всмотревшись внимательно, я увидел лица – вжатые в окна дома лица людей. Их было очень много, они были вокруг меня – страшные, похожие на вампиров, с приплюснутыми носами и остекленевшими глазами. Мне стало не по себе. Схватив камень, я швырнул его в чье – то окно. Стекло треснуло, но не разбилось. Не прячась, мы пересекли двор и вышли на улицу. Почему – то, не расставаясь, мы еще довольно долго шли по устланному желтыми листьями асфальту, ни куда не сворачивая, пока не наткнулись на стоявших в оцеплении вокруг белого здания военных. Увидав нас, один из солдат ткнул в нашу сторону пальцем и что – то сказал, обращаясь к стоявшей неподалеку группе офицеров. Раздалась команда, и около десятка человек со сдернутыми с плеч автоматами стали медленно, шаг за шагом, приближаться к нам.

Больше всего на свете я боюсь, что умру внезапно, вдруг. И в тот момент я почувствовал дикий страх перед этой тупой, не рассуждающей силой, способной в любую минуту призвать на землю смерть. Господи, пусть все это будет просто сном, кошмарным, но после которого я бы проснулся и обо всем забыл. Я не хочу этого видеть. Я не хочу этому верить. Этого не может быть, ведь по-настоящему реальна только жизнь, одна она. Ничего другого просто нет. Убеждения, ненависть? Я готов просить у вас пощады, в обмен хотя бы на несколько минут жизни. Я пытаюсь крикнуть, но горло мое пересыхает.

Вмешавшаяся судьба сохраняет мне и жизнь, и честь. Полковник Лысов, Степан Сергеевич появился неожиданно, обежав вокруг группу направляющихся к нам солдат. Я сразу узнал его, но к моему удивлению он направился не ко мне, а к стоящей за моей спиной девушке.

– Света, почему ты здесь? – Громко крикнул он. – Всем стоять! Я сам во всем разберусь, – добавил он в сторону смыкавшихся вокруг нас военных. Затем он взглянул на меня, сначала мельком, но потом, видимо узнав, более внимательно. – Все в порядке, я знаю этих людей, – сказал он уже спокойным голосом.

– Товарищ полковник, это же те самые ублюдки, которые стреляли в нас, – вдруг закричал какой – то человек, в котором я узнал, сбежавшего после моего выстрела солдата. Наступила тишина. Я видел, как лицо Лысова наливалось кровью.

– Молчать, – заорал он. – Тебе кто разрешал говорить! Будешь гавкать только тогда, когда я тебе это разрешу. Понял? Он подошел к нам ближе, и девушка бросилась к нему, обхватив руками его толстую шею.

– Папа, мне страшно, уведи меня отсюда, – всхлипывая, тихо сказала она.

– Конечно, девочка моя, успокойся, их не нужно бояться. Они не причинят тебе зла.

– Ну, а ты как здесь очутился? – Обратился полковник ко мне.

– Сам не знаю, – ответил я. – вышел впогулять и вот тебе, вдруг, влез в какую – то историю.

– Разберемся, – довольно резким голосом выкрикнул он, и уже тише добавил. – Пошли за мной.

Степан Сергеевич шел впереди, держа под руку свою дочь. Было очевидно, что Света ни как не могла прийти в себя: она опиралась на плечо отца и ноги ее путались в шершавом черном асфальте. Я шел позади, глядя вниз, и не представляя себе вполне, что со мной все – таки происходит: слишком резок был переход от неминуемой смерти к почти обычной жизни. Вскоре мы свернули за угол и остановились.

– Ну, и кто мне все – таки скажет, что же здесь случилось, – глядя нас, произнес полковник. – Почему вы оба здесь, почему вместе? Откуда знаете друг друга?

Мы оба молчали, и пауза продлилась довольно долго.

– Так и будем молчать? Тогда может быть вы скажете, кто стрелял в моих людей. Снова молчите? А вы знаете, что вас могли забить до смерти?

– Да, вдруг ответила девушка, – подняв глаза на смутившегося под ее взглядом отца.

– Ладно, – сказал он. – А где же Костя, ведь ты должна была быть с ним?

– Костю, наверное, забили до смерти, – медленно проговорила она и, помолчав немного, добавила, – твои люди.

– Хорошо, я все разузнаю, – быстро произнес полковник, и крепко сжал ее руку.

Именно в ту секунду я понял, что должен буду убить его. Не знаю, откуда ко мне пришла эта мысль, но все стало так очевидным, как будто бы я получил ясный и точный приказ. И только одно было непонятно мне. Почему именно его, а не того, ради которого я сюда приехал?

Ответ пришел ко мне лишь вечером, в караульном помещении, расположенной неподалеку воинской части, куда меня определил Степан Сергеевич. Я не знал, почему он это сделал. По видимому, хотел приберечь на случай, если ситуация изменится, и уже ему могла в таком случае понадобиться моя помощь. Не знаю. Свобода моя была ограничена исключительно железными воротами. Я мог гулять, разговаривать с солдатами, в общем, был предоставлен самому себе, что и позволило мне подслушать обрывок разговора, из которого следовало, что на завтрашнее утро намечен штурм белого здания. Это означало, что я никогда больше не увижу Надежду, и мне стало очень больно от этой мысли. Но потом мне подумалось, что не так уж и важно то, что произойдет завтра. Друг для друга мы все равно были мертвы: она ведь не могла не знать об утренней перестрелке и первых жертвах начавшейся войны. Я был убит, по крайней мере, для нее. Да так оно на самом деле оно и было. И тогда я решил, что главным теперь может быть только одно: чтобы наша маленькая боль стала большой болью, чтобы люди, наконец, смогли почувствовать ее, ощутить на самих себе. После этого, может быть, даже они поняли бы то, как было больно нам, и тогда бы их громкий плачь смог разорвать и Его уши.