Читать книгу Ласко́во - Петр Смирнов - Страница 25

Сельдишниками у нас называли старьёвщиков. Иногда они появлялись и в нашем Ласко́ве:

– Эге-гей! Сам выхади, тавариша вывади, ко мне падвади!

Мы, мальчишки, первыми услышим и бежим в край деревни встречать сельдишника. Лошадь его понуро бредёт, не обращая никакого внимания ни на рой слепней, ни на истошный лай Мильтона. Сам сельдишник сидит на куче старых тряпок в передке телеги, дымит самой дешёвой папиросой под названием “смерть мухам”. Ноги поставлены на оглобли, в руках вожжи, поверх серой замусоленной рубахи надета старая-престарая чёрная жилетка. Лошадь будто знает мысли хозяина: в поле идет быстрым шагом, спешит, а как только въезжает в деревню – еле бредёт, дает возможность зазывать покупателей. Мы идём рядом с повозкой, но старьёвщик на нас ноль внимания, вынимает изо рта папиросу и кричит:

– Тряпки, кости, рукава от жилетки, шубные лепни́ (куски), кафтановы воротники – всё берём, селедку продаём, рассол даром даём. Эй, выхади, тавариша вывади!

Напротив матрёниного дома лошадь останавливается сама. Сельдишник слезает с воза, обходит его кругом, поправляет укладку, подтягивает ослабевшие верёвки. К возу одна за другой идут старухи – наша бабуша, тетя Фёкла, тетя Маша Бобчиха. Это – разведка: почём селёдка, почём крынка рассола, нет ли мыла или гребешка.

– Всё есть, бабки, всё! – отвечает сельдишник.

Старухи идут домой за тряпками, костями, а нас посылают в поле сообщить родителям, что приехал сельдишник. И вот возле телеги с бочкой собирается вся деревня и начинается торговля.

– А-а, ты мало навесил, – говорит Груня, – на нашем безмене больше, ей-бо!

– А иди ты со своим безменом! Деревяшка какая-то. Вот – законный безмен. Видишь, номера написаны – вот фунт, вот два, три, видишь?

У Груни, конечно, сроду не было никакого безмена. Он был лишь у нас, деревянный, старый, неизвестно кем сделанный. Им пользовалась вся деревня, когда надо было что-нибудь “прикинуть”. На отполированной многими сотнями рук поверхности были чуть видны вбитые гвоздики – пуд, потом фунты: тридцать, двадцать и десять. Надо, однако, сказать, что при взвешивании было полное соответствие с казённым безменом.

Груня, конечно, спорила потому только, чтобы побольше получить селёдочного рассола. Сдавать ей было нечего – откуда кости, если нет скота? Соберет фунтов пять тряпок – и всё. Много ли рассола на это купишь? Да и другие хозяйки редко покупали одну-две селёдки – не было на что. Довольствовались рассолом.

Нальет бабуша рассолу в чайное блюдце, а мы макаем туда хлеб и с преогромнейшим аппетитом едим его с горячей картошкой. До чего же вкусно!

– Бабуш, дай еще маленько.

– Полно, полно, а то обопьётесь и ночью описаетесь. Больше нельзя.

Уже позже мы стали понимать, что бабуша берегла рассол для тяжело работающих взрослых. Хлеб с пустыми щами или квасом каждый день – такая еда надоедала. А горячая картошка с селёдочным рассолом была в охотку. Один только запах селёдки с льняным маслом чего стоил!

Так что приезд сельдишника в деревню был вроде праздника. Любую работу бросали бабы и спешили домой перетряхнуть свои узлы с тряпками. К тому же не только бочку с селёдкой возили сельдишники. Были у них и мыло, и иголки, и нитки, и гребешки, и даже головные платки для девок и молодух.

С годами сельдишники появлялись всё реже. Их совсем не стало с ликвидацией частной торговли и созданием потребкооперации.