Читать книгу Ласко́во - Петр Смирнов - Страница 31

Старую избу, в которой жили, решили перебрать. Всё, что в ней было, перенесли в новую. И стали жить в новой, хотя и без печи.

Как-то поздно вечером мама тихонько говорит мне:

– Поедешь с отцом в лес, – и подаёт старенький свой полушубок.

Не очень-то хочется мне ночью ехать в лес, да делать нечего – сижу и жду команды.

Когда совсем темнеет и деревня погружается в сон, мы с мамой через заднее крыльцо выходим во двор. У папаши уже запряжён в роспуски конь. Мы садимся на телегу и выезжаем со двора. Отец останавливает коня и тихо закрывает ворота. Мильтон без лая проводит нас и остается сторожить дом.

Конь наш Васька с любой крутизны умел съезжать шагом, а на нашем пути крутых спусков и не было. Телега катится без грохота, слегка пощелкивая на осях обильно смазанными колёсами.

На нашем пути два ручья. Их русла неглубоки, но уж больно вязкие берега, разбитые копытами коней и колёсами телег. Ручьи наш конь очень не любил. Стремился проскочить с ходу. Вот и теперь проскакивает. А это ж шум какой!..

Вон у Бобкиных конь – лену́щий, не дай бог. Зато в любой грязи ступит ногой, постоит, подумает. Переступит и снова думает. Переедешь на нем хоть грязный ручей, хоть речку – ни шума тебе, ни брызг. А наш – беда!

Однако ж не попросишь у Бобки коня ехать за кражей…

У нас, в Ласко́ве, был свой лес, но в нем не было строевых лесин. Они росли только в махновском лесу под названием Кито́вка, да еще в терехо́вском. Тот и другой охранялись своими же деревенскими лесниками. В Терехо́вке лесником был Гусак. Он-то и разрешил папаше, как свояку, украсть нужную лесину, но так, разумеется, чтобы Гусак “о том не знал”.

Туда проезжаем благополучно – нас, кажется, никто не видел. Тереховский лес таинственно притих, и мне страшно еще до въезда в него. Все молчат. Конь Васька всю дорогу вострит уши, ловит каждый шорох в кустах. Несколько раз шарахается в сторону, но, удерживаемый вожжами в крепких руках отца, тут же успокаивается и продолжает идти спорым шагом по наезженной дороге.

Сознание того, что едем красть, не дает покоя. Кажется, из каждого куста кто-то следит. При въезде в лес страх усиливается. Воров тогда судили своим судом – били беспощадно, до полусмерти. Не дай бог – попадёмся тереховским мужикам, думаю я, тогда не миновать беды. Я их всех знаю в лицо, но не могу, как ни стараюсь, представить себе картину избиения отца. Представляется другое: папашу стыдят, а ему нечего сказать в своё оправдание. Именно это меня и тревожит…

Конь при въезде в лес вздрагивает и приседает всякий раз от треска сломавшейся под колесом сухой ветки. Наводит страх шёпот осиновых листьев на вершинах деревьев.

Сколько хожено в Тереховку днём! Лес как лес. И дорога хорошо знакома. И люди знакомы. Поздороваешься и идёшь себе.

А теперь так страшно – помилуй бог!

Останавливаемся.

– Пе-еть, иди подержи коня, – шепчет папаша, слезая с роспусков. Я слезаю, иду к морде коня, беру в руки узду. Папаша скрывается в лесу.

Мама молча сидит на телеге. Конь стоять не хочет, отбивается от комаров.

Через недолгое время папаша возвращается, велит мне садиться на телегу и крепче держаться. Сам же ведёт в поводу коня в сторону от дороги. Мелкие кусты гнутся под передней осью, и, распрямляясь, хлещут нас с мамой. Надо бы защитить руками лицо, но где там! – телега так прыгает по корням, что мы, зажмурившись, едва держимся, чтобы не свалиться под заднее колесо.

Когда останавливаемся и я открываю глаза, уже не могу определить, где дорога, где Тереховка.

Вдруг где-то пропел петух. Мне подумалось – в Тереховке. Стало ещё страшней…

– Это в Есенке, – говорит папаша, привязывая коня. Они с мамой идут в лес, а мне строго наказывают ни на шаг не отходить от коня и ветками отгонять от него комаров.

Звук пилы кажется мне ужасающе громким, а уж когда дерево падает, у меня совсем душа уходит в пятки.

Всё, однако, обошлось. Мы благополучно вернулись домой.

Брёвна пошли в дело.