Читать книгу Ласко́во - Петр Смирнов - Страница 40

Иван Григорьев, по прозвищу Гусятник, из деревни Кали́ницы выселился на хутор. Переселяясь, он задумал удивить людей образцовым хозяйством.

Для усадьбы выбрал красивое место над изгибом речки. Окна – на юг. Под окнами – река. На берегу – огород. Вся земля рядом. И семья хорошая: сами с женой ещё молодые, дочь Маня уже на парней заглядывается, помладше – Валя с Таней. Стариков не было.

Гусятник верил в счастливое будущее.

Жизнь на хуторах у трудолюбивых хозяев шла в гору. Кое-кто достал семян клевера и тимофеевки, ввёл севооборот, кто-то купил породистый скот, появились рысаки, расписные линейки и санки.

Годы шли, Гусятник пахал, сеял, убирал, а образцового хозяйства всё не получалось. Но он по-прежнему не унывал, был весел, шутил, с размахом праздновал Николу и еще три праздника в году, не пропускал случая всей семьёй сходить в гости. Жена его, Федосья, гордилась красивой дочкой Маней и не жалела денег на её наряды. Сам Иван Григорьевич отпустил бородку клинышком, носил жилетку и штиблеты. В свободное время часто наведывался в Ласко́во.

– Ва-ань, да ты как городской, – скажет, бывало, какая-нибудь из наших баб.

– А што ж там, во-от, – отвечал Гусятник. – Да-а. Што ж прибедняться, один раз живём. Хм, – во-от.

Дом ему срубили по задуманному им плану – в четыре комнаты с тёплой прихожей и кухней. Денег, правда, не хватало на всё сразу: не было полов, окна были временно закрыты соломенными матами, крыша тоже пока что соломой прикрыта. Жили в боковухе – маленькой комнате с одним окном на улицу и дверью во двор. Так и обдувался недостроенный дом на берегу речки всеми ветрами.

Гусятник хотел при доме вырастить фруктовый сад, да всё недосуг было.

А потом настали годы, когда каждому хозяйству стали планировать сев “в разрезе культур”, сдачу в госпоставки ржи, ячменя, овса, гороха, льносемян, льноволокна, картофеля, сена, мяса, молока, кож, шерсти, яиц… Затем грянула коллективизация.

Гусятник в колхоз не пошёл. Сначала пытался жить по “плану”, сдавать, что требовали. Ничего не вышло. И не только у Гусятника. Но он даже и тогда оставался оптимистом, не терял надежды, верил, что жизнь образуется. Когда в Сорокине раскулачили старовера Евдокима (вовсе не кулака) и отняли у него жеребца, Гусятник продал кобылу, а того жеребца купил. Жеребец был уже старый, для выезда не годился. Гусятник всё-таки постриг ему гриву, сделав короткий “ёжик с горкой”.

Но вскоре бросил всё и уехал с семьей в Питер.