Читать книгу …и дольше жизни длится… - Рита Харьковская - Страница 6

На следующее утро Анечка, которая всерьез обеспокоилась тем, что же такого хотела ей сказать соседка накануне, подошла к Надежде, готовившей завтрак себе и сыну на коммунальной кухне.

– Надя, ты вчера поговорить о чем-то хотела, а я перебила со своими жалобами.

– Ничего ты не перебила. И вовсе не жаловалась. Просто рассказала, как оно было. Человеку очень важно иметь рядом того, кому можно все рассказать без утайки. И я сейчас говорю не о мужьях. Думаю, ты понимаешь, о чем я.

Анечка кивнула, соглашаясь, но продолжала все так же вопросительно смотреть на Надежду.

У соседних столиков что-то готовя на весело гудящих примусах, замели новые соседки, изо всех сил прислушиваясь к разговору подруг, стараясь не пропустить ни слова.

– Иди к себе, я Митю сейчас покормлю, и мы зайдем, – Надежда заварила чай и налила в тарелку манную кашу для сына.

Через полчаса, отправив Митю и Тоню играть во двор, подруги присели к столу. Анна укачивала маленького Валерчика, которого только что покормила и перепеленала. Малыш довольно и сыто посапывал и скоро уснул на руках у матери.

– Я слушаю, Надя, говори уже, не томи.

– Тут вот какое дело, Анечка. Я ведь отпуск взяла на время переезда. Через три дня он закончится и мне нужно выходить на работу. И я вот о чем подумала: детский сад далеко, да и неизвестно, сколько времени уйдет, чтобы Митю туда оформить. Не согласилась бы ты присмотреть за ним, пока я на работе? Я понимаю, что у тебя новорожденный малыш и не обижусь, если откажешься.

– Ну что ты, Надя! Конечно присмотрю! Мне совсем не тяжело, да и сын у тебя мальчик хороший и спокойный. И с Тонечкой моей они уже сдружились, – Анечка быстро говорила и кивала согласно. Казалось, она обрадовалась, что сможет сделать для подруги «такую малость».

– А где ты работаешь, Надя?

Надежда усмехнулась:

– Не поверишь. На Привозе!

– Как на Привозе? – Анечка удивленно вскинула тоненькие шнурочки бровей: – А что ты там продаешь?

– Мед, – усмехнулась Надежда.

– Мед? А где ты его берешь?

– Это долгая история, – Надежда барабанила пальцами по столу.

Анечка, не спуская с рук спящего сына, подошла к окну. Митя и Тоня играли в песочнице, что-то оживлено выстраивая из недавно завезенного песка. Убедившись, что с детьми все в порядке, Анечка вернулась к столу:

– Так мы, воде, никуда и не топимся. Расскажи, если ты, конечно, мне доверяешь.

– Доверяю, – задумчиво ответила подруга…

* * *

По бескрайним просторам Таврической губернии издревле кочевали многочисленные таборы цыган.

Они разбивали свои шатры от Херсона до Днепровских порогов, славного пристанища Запорожской Сечи.

Иногда забредали в Крым.

Но Крымский полуостров тех лет, безводный и пустой, был неинтересен для ромов, непригоден для кочевой жизни. И поэтому, погрузив на повозки шатры, жен и детей, табор отправлялся в путь.

Туда, где текут полноводные реки.

Туда, где земля щедрая и «родючая».

Туда, где много городов и сел.

Туда, где люди сытые и нежадные.

Туда, где есть возможность и заработать и просто чем-то поживиться простому рому.

Старый Днепр, питающий свои могучие воды множеством впадающих в него речек, речушек и просто ручьев был всегда привлекателен для цыган.

Вокруг небольших городков и сел было вдосталь пустующей земли, где ромы могли спокойно разбить табор и жить, никого не опасаясь, столько, сколько им захочется.

Войны и революции не заботили ромов.

Культ семьи и принадлежность к роду, определяли все.

Через несколько лет после очередной революции в Империи, в одном из изгибов реки Молочная, недалеко от ее устья, раскинул шатры цыганский табор.

Табор был в этих местах уже не раз.

Три небольших городка, расположенных не так чтобы уж очень далеко друг от друга, и несколько богатых сел давали возможность поработать и заработать, как мужчинам, так и женщинам.

Основной костяк табора состоял из тех семей, которые занимались разным промыслом, не мешая друг другу, не отнимая у товарищей «кусок хлеба».

Первая семья, поставив шатры, выгрузив из кибиток женщин и детей, немедленно занялась сооружением кузницы, все необходимое для которой перевозилось с собой.

И пока мужчины этой семьи рубили лес и сооружали навес над наковальней, мужчины второй семь отправились в один из городков, чтобы купить пару-тройку лошадей подешевле, а потом перепродать их подороже на ярмарке в другом, соседнем, городке, заработав таки образом на жизнь своим семьям.

Третья семья занималась тем, что сегодня назвали бы «шоу бизнесом». Им принадлежал сытый и ленивый медведь, с которым мужчины выступали на ярмарочных площадях. Женщины этой семьи были лучшими плясуньями и певуньями, развлекая своим искусством не только ярмарочный люд, но и радуя соплеменников вечерами у костра.

Во главе это сообщества, правя им, решая возникающие вопросы, как с властями, так и внутри табора, был, принадлежащий к семье кузнецов, начавший уже стареть Барон.

Барон не признавал в своем таборе ни конокрадства, ни других противоправных действий. При этом, ни гадание, ни выпрашивание милостыни всеми возможными способами, противоправными не считались. Если человек добровольно расстается с деньгами – ну что ж, это его решение. А то, что решение это принято «дурною головою» – так это не проблема рома.

Пятеро детей барона были его гордостью и усладой его очей. Любимый старший сын, Константин, уже через несколько лет должен был принять от отца бразды правления, а пока – осваивал мастерство кузнеца под руководством отца и дядьки.

На Константина заглядывались многие девушки в таборе. Высокий, черноглазый и чернобровый, кудрявый брюнет, да еще и сын Барона, был мечтой не одной красавицы. Но Барон своего первенца неволить не хотел. Не сватал за Костю девушку по своему выбору. Все ждал, когда же юноша сам выберет для себя спутницу и мать для своих детей.

И Костя выбрал…

В один из ярмарочных дней Костя увидел в толпе праздношатающегося народа, белокурую, сероглазую Лизаньку, приехавшую в город на ярмарку с отцом.

Костя весь день ходил за Лизанькой, не сводил с нее глаз, и девушка, в конце концов, его заметила. Заметила и улыбнулась красавцу цыгану.

Костя проследил, в какое из сел увез отец ее избранницу, и, каждый вечер, оседлав коня, отправлялся к ней на встречу.

Их взаимная симпатия вскоре стала известна как отцу Лизаньки, так и самому Барону.

Сказать, что тайные встречи пары привели в бешенство обоих отцов – это не сказать ничего.

Костю отливали водой после того, как отец исхлестал его вожжами.

Лизаньку заперли в доме и не выпускали на улицу ни на секунду. Девушка отказывалась есть и чахла на глазах. Костя угрюмо стучал молотом в кузне и смотрел на отца исподлобья.

Барон понял: для того, чтобы «наставить сына на путь истинный», табор должен уходить. Может тогда юноша забудет белокурую казачку.

О своем решении Барон объявил ромам.

Те, поворчав немого, не желая куда-то перемещаться на зиму глядя, все же начали собирать скарб и готовиться в дорогу.

Вечером первого дня пути, когда табор расположился на отдых, Барон понял, что старшего сына с ними нет.

Не сказав никому ни слова, он оседлал коня и помчал обратно. Искать непутевого отпрыска и попытаться вернуть его обратно.

Нахлестывая нагайкой каурого жеребца, Барон мчал по направлению к станице, когда, не доезжая несколько километров, заметил слабый, мерцающий огонек костра под раскидистым явором, невесть как выросшем в безбрежной степи.

Барон осадил коня и тихим шагом подъехал к костру.

Его сын, его первенец, тот, кому он хотел передать и власть и опыт, сидел у костра и грустно ворошил уже подернутые пеплом огоньки.

Барон обвязал вокруг явора поводья, подошел к костру, присел рядом с сыном…

О чем говорили отец и сын, какие доводы приводили друг другу двое взрослых мужчин – для всех и навсегда останется тайной. Их разговор слышала только Таврическая ночь и южные звезды. Но они умели хранить доверенную им тайну…

* * *

Ранним утром следующего дня Барон стучал нагайкой в ворота дома отца Лизаньки.

Недовольно протирая глаза, недоумевая, кого принесла нелегкая в такую рань, казак отпер калитку.

Барон толкнул едва открытый вход и, держа за руку сына, вошел во двор.

– Здоров будь, хозяин! Думаю, что уже знаешь, и кто я, и какая нужда к тебе привела.

Казак согласно кивнул. А что там было раздумывать? И так все ясно.

– Ну и чего ты, ром, хочешь от меня? – казак недовольно супил брови.

– Я хочу, чтобы ты дал добро на свадьбу наших детей.

– А если не дам?

– Если не дашь – верну табор и сведем твою девчонку со двора. Сыну моему она люба и по жизни дана, верь мне, уж я-то знаю, так что «не мытьем, так катаньем» быть им вместе.

Казак задумался.

Чахнувшая не по дням, а по часам любимая дочь, заставляла обливаться кровью отцовское сердце.

Молодой, красивый двужильный цыган был бы неплохим помощником в хозяйстве.

Но, с другой стороны, кто их знает, этих ромов.

– А почем я знаю, что помешает тебе забрать мою дочь после того, как я соглашусь на их свадьбу, – казак пытливо смотрел в глаза рому.

– Мое слово тому порукой! Я обещаю, что никогда мой табор не раскинет шатры вблизи твоего села. Можешь мне верить – можешь, нет. Выбор за тобой. Просто подумай и не губи жизни наших детей.

* * *

Село гуляло, пило и ело на свадьбе Лизаньки и Константина. Табор, вернувшийся по приказу Барона, веселился и плакал.

Веселился от того, что сын их вожака встретил свою единственную и сделал все для того, чтобы быть с нею вместе.

Плакали от того, что отныне Константин был «отрезанный ломоть» не только для семьи, но и для всего ро́мского сообщества.

Он стал «оседлым», выбрал для себя жену-чужачку – так что может быть общего с ним у вольных, как ветер, цыган…

Целую неделю праздновало, пило, ело, похмелялось и закусывало богатое казацкое село.

Целую неделю пели, танцевали и плакали ромы.

А к концу недели табор, погрузив пожитки, свернув шатры и ни разу не оглянувшись на оставляемого ими молодого, несостоявшегося, предводителя, растаял в розовеющем влажном рассвете…

Барон сдержал свое обещание. Костя больше никогда не встретился ни с отцом, ни с соплеменниками…