Читать книгу …и дольше жизни длится… - Рита Харьковская - Страница 8

И без того малоразговорчивый Костя, стал настоящим бирюком.

Он отрастил окладистую бороду, добавив этим себе десяток лет.

Мало бывал на хуторе, проводя все дни в саду и на пасеке, приезжая только поужинать и смастерить все новые ульи.

Подходил к дочерям, ставшим уже совсем взрослыми, гладил их по головам:

– Простите меня, девочки. Ничего не могу с собой поделать. Не отпускает меня Лизанька, зовет каждую ночь.

– Ничего, папа, – дочери смотрели в глаза отцу с любовью и жалостью: – Мы понимаем. Мы справимся.

И они действительно справлялись. И в доме, и в коровнике, и в огороде.

Костя снова уезжал в луга.

Подолгу разговаривал с Лизанькой, рассказывая ей о том, что, как ему казалось, не успел досказать при ее жизни. Вытянувшись в траве под явором, смотрел в черное южное ночное небо. И августовский звездопад плакал вместе с ним.

Ваня окончил техникум и уже год работал помощником мастера в доменном цеху металлургического комбината, когда на страну обрушилась страшная беда.

Беда, которую не ожидали простые люди.

Не ожидали и не были к ней готовы.

В Страну пришла Война.

Ваню призвали на фронт в первые дни Войны.

Он даже не успел заехать на хутор, чтобы попрощаться с родными, только написал письмо, в котором обещал отцу обязательно вернуться живым.

Костя демобилизации избежал из-за своей хромоты, становившееся год от года все сильнее.

Запорожье эвакуировало оборудование своих заводов и комбинатов.

Вблизи Токмака был расквартирован авиационный полк, где Шурочка познакомилась со своим первым мужем. Браки во время Войны заключались быстро, не требовали ни торжеств, ни раздумий. Молодые люди хотели успеть насладиться коротким временем любви, отсчитанным им Судьбой.

Муж Шурочки погиб во время одного из боевых вылетов осенью первого года Войны, оставив свою жену беременной. Шурочка вернулась на хутор к отцу.

Наденьку вывези под Запорожье на строительство оборонительных укреплений.

Костя пытался всеми силами этому воспрепятствовать, ведь девушке едва исполнилось шестнадцать.

Но рыли рвы и сооружали наблюдательные вышки такие же юные девушки, как и Надежда, да и сама она всеми силами рвалась хоть как-то помочь защитить родную землю.

Девушка выжила в страшном потопе, накрывшем город после взрыва дамбы Днепрогэса, и снова была отправлена рыть окопы, когда, в начале октября, в Запорожье вошли немцы.

Обозленные огромными потерями и яростным отпором, который дали войска и ополчение на подступах к Запорожью, захватчики лютовали сверх всякой меры.

Людей хватали прямо на улице и отправляли в Германию.

Кого в трудовые, а кого и в концентрационные лагеря.

В одном из эшелонов, предназначенных для перевозки скота, двигавшегося на запад, испуганно жалась к дощатой стенке Наденька…

Долгие пят лет Костя не имел сведений о своей любимой младшей дочери.

Долгие пять лет сердце отца обивалось кровью от незнания: где она? Что с ней? Жива ли еще?

Летом сорок второго на хуторе Шурочка родила первенца, которому увидеть своего отца было суждено только на фото. Костя смотрел на своего первого внука, и его сердце сжималось от страха за судьбу мальчика. Весь запорожский край все еще был оккупирован, и конца войне было не видно.

Освободили запорожский край только через два года. Войска Южного фонта полностью выбили захватчиков к октябрю 1943 года.

Костя все так же жил на хуторе с Шурочкой и ее сыном.

В феврале еще спят сады.

Еще не проснулись и не вылетели за первой взяткой пчелы.

Но рачительному хозяину всегда есть чем заняться на подворье даже в эти холодные и пасмурные дни.

Костя что-то мастерил во дворе, в доме Шурочка, покормив сына, которому через несколько месяцев должно было исполниться три годика, готовила обед, когда во двор вошел худой, почерневший, измученный Ваня.

Костя выронил топор, заковылял навстречу сыну. Обнял. Заплакал:

– Сын! Вернулся! Живой!

– Я же обещал, отец, – Ваня поморщился от боли, но постарался ничего не показать отцу.

Уже в доме, кода Ваня снял шинель, отец и сестра увидели, что его левая рука искалечена, и он не может ею двигать.

За столом, после обеда, Ваня рассказал, что в одном из боев он подорвался на мине. Врачам госпиталя удалось не только вытащить почти все осколки вражеской мины, но и сохранить солдату руку. Правда, перерезанное осколком сухожилие, эту руку навсегда обездвижило. Ваню комиссовали, и он отправился домой.

Уже через месяц, немного отдохнув, Ваня засобирался в Запорожье.

Из эвакуации возвращали оборудование металлургического комбината, нужно было заново отстраивать корпуса, возводить доменные печи. Стране нужен был металл, а знания, полученные Ваней за время учебы, не остались бы невостребованными.

Не сказать, что Костя отпустил сына с легким сердцем.

Он надеялся, что искалеченный Ваня останется на хуторе, будет жить с ним и с сестрой.

Уже видел в мечтах, как засватает за сына молодую девушку или вдову, как совсем скоро Ванины дети станут топать маленькими ножками по двору, как будет вдоволь потчевать ребятишек целебным медом и поить парным молоком, как будет стекать по щечкам сладкий сок огромных груш и яблок.

Но Ваня выбрал для себя другую судьбу.

У мужчин свои резоны и свои мечты, и становится у них на пути жестоко, глупо и бессмысленно. Скрепя сердце, стараясь не показать сыну своего огорчения, Костя собрал и проводил Ваню в дорогу.

Да и сердцу Костиному было из-за кого сжиматься от боли.

За все эти годы он ничего не узнал о судьбе Наденьки.

Где его любимица?

Под чьим небом живет?

Да и жива ли?

* * *

В начале осени сорок пятого, продавая мед на рынке Токмака, расположенного недалеко от хутора, Шурочка познакомилась с местным казаком. Молодые люди понравились друг другу, да так, что уже через месяц казак приехал на хутор сватать Александру.

Шурочка, вышедшая первый раз замуж в самом начале войны, хотела, чтобы уж теперь все у нее было «по-людски», со свадьбой и венчанием.

До начала очередного поста еще было время, и батюшка обвенчал молодых, а в ЗАГСе им выдали серую бумажицу, подтверждавшую, что теперь они муж и жена. Молодая семья уехала на жительство в Токмак, в семью мужа Шурочки.

А еще через неделю, пока Костя еще не успел затосковать и взвыть от одиночества, вернулась домой Надежда.

Она тихо вошла в дом и села на лавку у стола, даже не сняв верхнюю одежду.

Так и застал ее Костя, вернувшийся с пасеки, кода уже начало смеркаться.

– Наденька! Доченька! Ты вернулась! Откуда?

– Из плена, папа, из Германии.

– Как из плена? Расскажи мне обо всем.

– Расскажу. Но не сейчас. Устала очень. Спать хочу.

Перекусив на скорую руку, Надежда ушла в комнату, где еще совсем недавно жила сестра, и, казалось, вскоре уснула.

Но Костя, нет-нет, да и подходивший к двери спальни, слышал, как его дочь всхлипывает и испуганно вскрикивает сквозь сон.

На следующее утро Надежда стала одеваться, ничего не говоря отцу. Костя встревожился:

– Наденька, куда ты собралась?

– К маме на могилку хочу пойти. Я ей обещала, если выживу. Обещание нужно исполнить.

– Ну так я сейчас жеребца запрягу, вместе и поедем.

– Нет, папа, я одна пойду. Пешком поду. Мне так нужно.

Костя вздохнул, и, скрепя сердце, закрыл ворота за ушедшей дочерью.

Надежда вернулась домой только под вечер.

По покрасневшим глазам было понятно, что девушка проплакала весь день.

Но лицо ее как-то посветлело, словно с души был сброшен тяжелый камень.

Костя ничего не спросил, надеясь, что дочь сама обо всем расскажет.

Когда захочет.

Кода будет готова.

Но Надежда все так же продолжала молчать.

И в этот день.

И на следующий.

И через неделю.

Она взяла на себя хлопоты по дому, часто ездила с отцом на пасеку.

И уже два человека сидели в степи под явором у могилки Лизаньки, зябко кутаясь под промозглым ноябрьским ветром, глядя в безлунное и беззвездное осеннее небо…

* * *

Жизнь в доме свекров у Шурочки не задалась с первых дней.

Не о такой невестке, не о такой жене для сына мечтала свекровь Шурочки.

Вон сколько девок в городе молодых, а он, сыночек неразумный, выбрал эту вдовицу «с прицепом».

И ладно бы еще в Токмаке жила, свой дом имела, так нет, припер ее с хутора.

Не иначе, как приворожила, цыганка чертова.

И ничего, что «цыганского» в блике Шурочки не было ничего – лицом и цветом волос она пошла в свою мать, сероглазая и белокурая.

Но ведь весь город знает – отец у нее цыган!

А потому свекровь с самого утра задавала Шурочке немыслимое количество дел по дому, недовольно бурчала, если та сделать чего-то не успевала или делала не так, как хотелось свекрови, пинала сына Шурочки, если тот «крутился под ногами».

В добавок ко всему, муж Шурочки оказался не дурак и выпить и помахать кулаками, и уже не раз у той под глазом сверкал синяк.

Но Шурочка терпела побои и молчала, никому не жалуясь.

Да и кому она могла пожаловаться? Свекрови? Ехидно улыбавшейся, увидев новую «отметину» от сынка на лице невестки? Малолетнему сыну? Отцу? Так до него еще добраться нужно, а муж ее из дома не выпускал даже в магазин.

Оставалось только терпеть.

Тем более что совсем скоро Шурочка поняла, что снова беременна.

* * *

О том, что на хутор вернулась из плена ее сестра, Шурочка узнала от свекрови.

Вздорная баба весел орала на весь дом:

– Нашлялась сестрица твоя! Натаскалась с немчурой, пока мы тут вкалывали для фронта! Вот, припела теперь сюда! Скоро будет гадать на базаре, цыганка чертова!

Шурочка онемела, всплеснула руками:

– Вы откуда знаете?

– Люди рассказали! Чай, не в лесу живем.

В этот же вечер Шурочка сказала мужу, что хочет повидаться с сестрой.

– Это еще зачем? – казак уже был на веселее, и будущий визит к родственникам его в восторг не привел:

– Пойдешь, расспросишь у сестрички, как мужиков ублажать? Небось, обучилась всякому такому у немчуры, – и мужик гнусно ухмыльнулся.

– Если не отвезешь, сама пешком пойду, – в глазах Шурочки заблестели слёзы.

– Ну и катись! Мне тебя возить некогда.

На следующее утро Шурочка, собрав сына, отправилась на хутор.

Ей повезло. В сторону села, расположенного совсем недалеко от хутора, ехал местный житель, и большую часть пути она проехала «с комфортом» на телеге.

До хутора женщина добралась уже во второй половине дня.

Сестры обнялись, немного поплакали. Посидели за столом.

Любопытная, как многие женщины, Шурочка, начала расспрашивать сестру: а как же там все было? В той Германии? В том плену?

Надежда нахмурилась, сжала губы:

– Я потом тебе все расскажу.

– Когда «потом»? Меня муж из дома не выпускает и так еле вырвалась, давай, выкладывай, как на духу.

– Нечего мне «выкладывать». Сказала потом – значит потом.

Пережившая оккупацию на отцовском хуторе, в относительной безопасности, Шурочка, не могла понять такой скрытности. Она недовольно хмыкнула:

– Значит, права моя свекровь. И ты, в том плену, занималась всяким, о чем даже сестре сказать стыдно.

Костя грохнул кулаком по столу:

– Закрой рот, дура! Иди, мальца укладывай и сама спать ложись. Завтра отвезу тебя обратно к мужу.

Утром Костя запряг жеребца в телегу, поставил две фляги отборного меда, загрузил несколько мешков яблок и груш. Всунул в руки Шурочки корзину с сотней яиц и направил коня в сторону Токмака.

Сваха разулыбалась, увидев щедрые гостинцы, стала зазывать Костю в дом, предлагая поесть и выпить, но он только отмахнулся:

– Некогда мне. Работы на хуторе много. Да и не любят пчелки запах водки, того и гляди – не узнают, искусают.

Муж Шурочки недовольно супил брови:

– Нагулялась? Нагостевалась? Снова к мужу приперла? Недолго тебя привечали в отцовском доме.

Свекровь шикнула на сынка:

– Заткнись! Цыган две фляги меду дал! Завета на базар подавать повезу. Знаешь, сколько сейчас медок стоит?

– А нам? Нам на зиму немного оставите? – подала голос Шурочка.

– Зачем тебе? Ты уже за столько лет «намедовалась», а в доме свежая копейка нужна, – съехидничала свекровь.

* * *

Прошла зима.

За ней, в трудах и заботах, пронеслась-помелькнула весна.

Лето отправилось следом за весною.

Костя и Надежда все так же продолжали жить вдвоем на хуторе.

Летом приезжал погостевать Иван.

В начале лета Шурочка родила дочь, Неонилу.

В честь кого назвали девочку? Откуда взялось такое необычное имя – мы не знаем…

Ваня и Наденька подолгу сидели во дворе под орехом летними вечерами.

Иногда обменивались парой слов, но чаще молчали.

Тем, кто на своих плечах вынес ад Войны, слова были не нужны. Они берегли недавно обретенный и такой хрупкий покой в душах друга.

Иногда к детям присаживался Костя и тогда они молчали втроем.

* * *

Весной 1947 года Костя, заминаясь и робея, сказал Наденьке, что у него есть для дочери новость:

– Наденька, сестра твоя «отрезанный ломоть», за последний год только дважды была на хуторе, да и то, думаю, свекровь за медом послала, а так бы и не приехала. Ты, даст Бог, скоро себе пару найдешь и замуж выйдешь. А на хуторе нужна хозяйка. Я хочу жениться. Что скажешь, доченька?

– Это хорошо, папа, это правильно. Только я здесь замуж не выйду. Думаешь, не знаю, как меня «немецкой овчаркой» называют? Какой уж тут «замуж». Я уехать хочу.

– Куда?

– К Ване. В Запорожье. Не знала, как тебе сказать. Как тебя одного оставить? На ком жениться хочешь?

– На Вере, Лизанькиной младшей сестре. Она в Войну овдовела, двоих деток сама поднимает. Мы уже с ней и сговорились.

– Дело хорошее. Только тебя, папа, не пугает, что Вера моложе тебя намного?

Костя усмехнулся: «Старый конь борозды не испортит».

«Старый конь не испортил борозды» дважды. Через год Вера подарила ему сына, Виктора, а еще через два года – дочь. Малышку, по обоюдному согласию родителей нарекли Елизаветой. Лизой. Лизанькой.

Надежда не осталась на хуторе, но уехала она не в Запорожье, к брату, а совсем в другие края…