Читать книгу Криминалистика: теоретический курс - Руслан Ильдарович Зайнуллин - Страница 16
Раздел 1. Основы теоритеской криминалистики
Глава 4. История криминалистики как база её современного развития
4.2. История как источник новых криминалистических идей
ОглавлениеОценивая значение исторического опыта для современного развития науки, важно понимать, что знание истории позволяет не только избежать соблазна делать в криминалистике «открытия», о которых в прошлом было хорошо известно, но и искать ответы на вопросы, возникающие перед наукой сегодня, ибо без знания и понимания истории криминалистики нельзя нирешать ее актуальные задачи, ни строить планы развития науки на будущее. «… всякое объяснение, – писал Фрэнсис Бэкон еще в 16 веке, – которое не основывается на примерах и исторической памяти, неизбежно оказывается во власти случайности и произвола».[284]
Интересные идеи, основанные на историческом опыте, не раз высказывал, например, профессор И. Ф.Крылов. В частности, о необходимости более широкого использования экспертизы за рамками уголовного судопроизводства, прежде всего в гражданском процессе.[285] Кто-то сегодня видит в «обслуживании» криминалистикой гражданского судопроизводства основание для расширения ее предмета. Я же убежден, что эти, несомненно, нужные и полезные научные разработки, являясь следствием интеграции научного знания, ведут не к расширению предмета криминалистики, а к формированию самостоятельных отраслей знания в рамках «прикладной криминалистики».[286]
О повышенном внимании к проблеме использования специальных криминалистических знаний в решении гражданских споров свидетельствовал и первый опыт правовой регламентации экспертных исследований в России, о котором также поведал нам И. Ф.Крылов. Так, первый законодательный акт – Указ 1699 года («О порядке исследований подписей на крепостных актах в случае возникшего о подлинности оных спора или сомнения») содержал, выражаясь современным языком – криминалистические правила разоблачения подлогов подписей под крепостными актами. И хотя Указ 1699 года имел весьма ограниченное применение, он, тем не менее, получил свое дальнейшее развитие в отечественном законодательстве.
В этом смысле нелишне вспомнить реформу российского правосудия, которая проводилась в 60-х годах ХIХ столетия, завершившись введением в действие Уставов уголовного и гражданского судопроизводства 1864 года. Некоторые из регламентированных этими законодательными актами процедур касались общих и для уголовного, и для гражданского судопроизводства проблем. В частности, проблемы проверки достоверности разного рода письменных документов, привлекаемых в судопроизводство в качестве доказательств. Решение этой проблемы, кстати, уже тогда было ориентировано законодателем на обращение к специальным знаниям. Знаниям, за которыми название «криминалистических» закрепилось лишь спустя полвека. Среди таких проблем, в решении которых Уставы 1864 года предлагали руководствоваться специальными правилами, особое место отводилось проблеме распознавания подлогов документов. Причем, судя по всему, эта проблема более волновала разработчиков Устава гражданского судопроизводства, нежели уголовного. Не случайно, надо полагать, первые нормативные правила работы с подложными документами были сформулированы именно в Уставе гражданского судопроизводства 1864 года. Этими правилами должны были руководствоваться и участники разбирательств уголовных дел. Ст. 698 Устава уголовного судопроизводства 1864 года, в частности, предписывала: «По подозрению в подлоге акта, не признанного еще подложным со стороны суда гражданского, суд уголовный производит исследование по правилам, постановленным в Уставе судопроизводства гражданского (ст.547–554)».[287]
Правила проверки подлинности спорных документов содержали предписания, как общего, так и специального характера. Общие правила были сформулированы в ст. 547 Устава: «Исследование подлинности заподозренного акта производится: 1)освидетельствованием акта и поверкою содержания его с другими документами; 2) допросом свидетелей, которые на актах значатся, или на которых сделана ссылка тою или другой стороною, в подтверждение или в опровержение подлинности акта; 3) сличением почерка и подписи на заподозренном акте с почерком и подписью того же лица на других несомнительных актах».[288]
Интересно, что «сличение почерка и подписи», представляющее собой один из наиболее распространенных и сегодня видов криминалистической экспертизы документов, и которое уже в ХIХ веке предлагалось поручать сведущим лицам,[289] Устав рекомендовал как один из нескольких, а не единственный, способ распознавания подлогов.
Мало кто из современных судебных деятелей гражданско-правового профиля «исследование подлинности заподозренного акта» начинает с его полноценного «освидетельствования» (осмотра) и сопоставления с другими документами. Во всяком случае, в материалах гражданских и арбитражных дел, с которыми мне приходилось знакомиться, я не встретил ни одного случая, когда бы суд отразил в протоколе судебного заседания результаты, проведенного непосредственно им, а не сторонами спора, исследования документов, представленных в деле. Те правила работы с сомнительными документами, которых законодатель рекомендовал придерживаться судьям, рассматривавшим гражданские дела в ХIХ веке, судебные деятели нашего времени, очевидно, считают излишними.
Нет ничего, поэтому удивительного в том, что эти нормативные правила со временем исчезли из арсенала цивилистов. Современный ГПК РФ все прежние законодательные правила распознавания подлогов документов, известные еще с 19 века, уместил в три строчки, рекомендовав для этой цели лишь назначение экспертизы (ст.186 ГПК РФ).
Никакие иные возможности для выявления признаков фальсификации документов судами, рассматривающими гражданские дела, практически не используются, и, возможно, именно потому, что о них мало кому из цивилистов известно. Возвращение в современное гражданское судопроизводство правил работы с документами, выработанных задолго до их легализации новой наукой – криминалистикой, могло бы стать примером не только восстановления исторической памяти, но и условием повышения эффективности работы гражданских судов, с пренебрежением относящихся к рекомендациям науки.
Наряду с использованием современной криминалистикой прошлого опыта, можно привести примеры и того, как вполне актуальные для науки рекомендации по исследованию документов, насчитывающие вековую историю, сегодня оказались благополучно забытыми.
В частности, один из основоположников криминалистики Ганс Гросс еще в конце ХIХ столетия описал признаки, позволяющие разоблачить подлог на основании полученных сведений о давности изготовления документов.
Для иллюстрации возможностей установления подлога по признакам давности документа Ганс Гросс приводит поучительный пример подделки исторической рукописи, для выявления которой потребовалось провести химическое исследование красителя, которым написан исследуемый текст. Как выяснилось, один из компонентов использованного для этого красителя был изобретен только в начале 18 века, в то время как исследуемый документ фальсификатор датировал приблизительно 1300 годом.[290]
Для установления возраста документа Г.Гросс рекомендовал и простейшие правила, в частности, предлагая обращать внимание на внутренние противоречия, имеющиеся в тексте документа, которые свидетельствовали бы о невозможности его изготовлении в то время, которое в документе указано. В описанном им случае вывод о подлоге следовал из того факта, что в исследуемом тексте говорилось об императоре Франце, как о покойном, в то время как на указанную в документе дату его оформления император еще был жив.[291]
Далеко не во всех современных учебниках криминалистики студенты могут найти эти простые, сохраняющие свою криминалистическую значимость и потому весьма полезные сегодня рекомендации по распознаванию подлогов документов. Как сказано у Екклесиаста: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».[292] Криминалистика, как и многие другие отрасли научного знания страдающая издержками исторической памяти, увы, не стала исключением.
Рассуждая о заимствовании современной криминалистикой исторического опыта, нельзя не сказать об одной из самых серьезных на сегодняшний день проблем – проблеме борьбы с коррупцией в правоохранительной сфере и сфере отправления правосудия. Эта проблема стала едва ли не самой обсуждаемой, причем, не только в средствах массовой информации и в профессиональных юридических кругах, но и, разумеется, среди тех, кто, так или иначе, оказался «жертвой» российской правоохранительной системы и отечественного правосудия. Хотя сам термин «правосудие», происходящий от словосочетания «правый», то есть «правильный» суд, не очень-то подходит для обозначения тех процессов и явлений, которые подвергаются критической оценке.
Между тем, в истории отечественного нормотворчества можно обнаружить даже для своего времени весьма оригинальные законодательные решения проблемы борьбы с той же фабрикацией уголовных дел представителями правоохранительной власти. В частности, одно из таких решений было предложено в «Учреждении о губерниях» от 7 ноября 1775 г. – законодательном акте, принятом в период царствования Екатерины Великой и установившем порядок, а главное юридические основания для уголовного преследования. В нем говорилось, что «прокуроры и стряпчие должны предъявлять доношения иуголовные иски только тогда, когда имеют на то ясные доказательства или сильные улики».[293] При отсутствии таковых надлежало руководствоваться правилом, сформулированным в «Кратком изображении процессов и судебных тяжб», изданном в качестве приложения к Воинским Уставам Петра Первого (1716 год): «… понеже лучше есть десять винных освободить, нежели одного невинного к смерти приговорить».[294] Позже этот принцип был распространен на все виды совершаемых преступлений, получив закрепление в Своде Законов Российской Империи.[295]
Российское законодательство XVIII века предусматривало и ответственность за нарушение этих положений. Как было сказано в ст.406 п.10 екатерининского «Учреждения о губерниях», «за умышленный неправильный уголовныйиск, – стряпчие и губернские прокуроры подвергаются платежу всех убытков, лишению их мест и сверх сего тому наказанию, под которое старались подвести обвиняемого».[296] Замечательный пример законодательного решения проблемы борьбы с коррупцией в сфере правосудия.
Учитывая современную российскую реальность, было бы неплохо заимствовать и некоторые другие законоположения, известные нашей истории, имея в виду, что значительная их часть принималась не только как средство противодействия коррупции в рядах тех, кто был призван бороться с преступностью, но и в качестве меры по совершенствованию их деятельности. Интересно, к примеру, как еще в 14–16 веках решался вопрос о стимулировании «Общества» к активным действиям по раскрытию убийств и отысканию преступников. О мерах такого рода говорилось, в частности, в Двинской уставной грамоте Великого князя Василия Дмитриевича 1398 года, уставной Белозерской грамоте 1488 года, уставной грамотеДмитровского князя Юрия Иоанновича Каменского 1509 года. Из этих самых грамот, – писал в 1849 году В. А.Линовский, – «видно, что по душегубству, т. е. убийству, общества обязаны были отыскивать убийцу, а в случае неотыскания его платили виру».[297]
Штрафовать правоохранителей, не исполняющих или плохо исполняющих свои обязанности, и сегодня было бы более чем уместно. А в случаях причинения гражданам ущерба от принятия неправосудных решений, компенсированного государством, не лишним было бы взыскивать с виновных следователей и судей соответствующие суммы в порядке регресса. Такое «возмездие», допускаемое российским гражданским законодательством, вполне согласуется с понятием и законности, и справедливости. Тем более, что зарплату оперативные сотрудники, следователи и судьи получают из бюджета, который формируется за счет налогов, уплаченных гражданами страны, однако ответственности перед нами за результаты своего труда они при этом не несут никакой. Увы, но, несмотря на законные основания для такого взыскания, практика, насколько я могу судить по известным мне источникам, подобных примеров не знает.
Одна из причин неуязвимости служителей «закона», выносящих заведомо неправосудные решения, видится, помимо прочего, в том, что в этой сфере деятельности всегда ревностно охранялась тайна их принятия. Ознакомиться, например, с материалами уголовных дел мог лишь узкий круг участников судопроизводства, а раскрыть их содержание для публичного обсуждения или независимой профессиональной оценки было делом практически невозможным. И потому за ширмой «тайны следствия» легко было спрятать даже самые вопиющие нарушения закона, в основе которых лежат и некомпетентность, и коррумпированность правоохранительной и судебной системы. Причина в том, что в силу закона анализировать уголовные дела с юридическими последствиями вправе были только уполномоченные на то лица (руководители следственных подразделений, прокуроры, суд, отчасти адвокаты и их подзащитные). Между тем, в материалах сомнительных уголовных дел фиксировались и заведомо ложные показания, и фальсифицированные вещественные доказательства, и другие источники доказательственной информации, безосновательно оцененные следствием и судом как вполне достоверные.
Информация, содержащаяся в этих материалах и нередко позволяющая найти ответ на вопрос о фактических основаниях вынесения неправосудных решений, оказывалась недоступной для общественного контроля и научной оценки, а провозглашаемая сегодня идея «прозрачности» правосудия в сфере уголовного судопроизводства все еще остается лишь благим пожеланием.
Между тем, чтобы оценить незаконность и несправедливость итоговых решений следствия и суда, бывает достаточно даже на дилетантском уровне обнаружить в материалах уголовных дел факты очевидных злоупотреблений, допущенных при их принятии. Поэтому анализ материалов уголовного дела важен не только как основание для юридической оценки на последующих этапах судопроизводства – в кассации или в надзорном производстве принятых по ним решений, где корпоративная солидарность зачастую играет не последнюю роль, но и как средство общественного контроля над отправлением правосудия.
Гласное обсуждение итогов работы правоохранительных органов и суда может, на мой взгляд, стать и эффективным способом противодействия коррупции, а, возможно, и восстановления утраченного профессионализма сотрудников правоохранительной и судебной системы.
Между тем, вопрос о «прозрачности правосудия», поднятый в современной юридической литературе сравнительно недавно,[298] обсуждался как минимум еще 150 лет назад. Достаточно привести высказывание выдающегося юриста, профессора Владимира Даниловича Спасовича, который в 1861 году писал о значении общественного мнения для оценки судебных решений: «приговор судебный … есть закон безусловно обязательный для всех по данному делу, всякий закон должен быть разумен, а он разумен только тогда, когда есть возможность ежеминутно его оценить и взвесить критически те основания, на которых он построен; когда я, другой, третий, десятый, когда весь народ, когда общественное мнение, вникая в существо дела и восстанавливая в своем сознании ту цепь умозаключений, посредством коей судья установит достоверность вины или невинности подсудимого, может сказать: мы бы точно так судили, если бы были на месте судьи».[299] (выделено мною – АЭ).
Проблема прозрачности правосудия, о которой с надеждой говорят и ученые, и практические работники, тем не менее, многими воспринимается исключительно как доступность судебных актов для «общего пользования», какдопуск населения к обозрению принятых решений. В этих целях еще в 2008 году был принят Федеральный закон № 262 «Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов в РФ», который предусматривал размещение текстов судебных решений после их принятия в Интернете, а приговоров – после их вступления в законную силу. О том, как реализуется сегодня идея обеспечения прозрачности правосудия, можно судить не только по принятым на этот счет законодательным решениям, но и по их оценкам, высказанным заинтересованными должностными лицами.
Как на это нововведение отреагировали, в частности, судьи, говорят результаты их опроса. Согласно этим данным лишь 5,7 % опрошенных судей посчитали профессионально важными для себя качествами прислушиваться к мнению общественности.[300]
И подобная реакция вполне объяснима, поскольку для судейского сообщества контроль на уровне ознакомления «общественности» с судебными решениями никакой опасности с точки зрения подрыва их авторитета не представляет. Как лица несведущие, представители общественности способны, вероятно, обнаружить в таких решениях только очевидные ошибки. Поэтому можно быть уверенными, что приведенные цифры вполне адекватно отражают ожидания от «внедренной» на законодательном уровне «прозрачности» работы отечественных судов, ибо профессиональным судьям нет никакого смысла реагировать на непрофессиональные оценки их труда. Надо полагать, подобная форма общественного контроля по степени эффективности нисколько не лучше борьбы за здоровье граждан путем ознакомления любого желающего с историей их болезни.
Совершенно ясно, что обеспечение просто доступа к судебным решениям еще не гарантирует действенность общественного контроля. Какой смысл в ознакомлении с судебными (и не только) решениями, если «общие пользователи» не имеют достаточных знаний, чтобы давать этим решениям профессиональную оценку. Только обеспечив возможность профессионального реагирования на принятые решения и открытого обсуждения его результатов, можно говорить о прозрачности как об условии повышения эффективности и качества правосудия. Без доступа к результатам профессиональной оценки таких решений ни улучшения их качества, ни тем более результативности борьбы с коррупцией в рядах судейского сообщества ждать не приходится. Это значит, что прозрачность предполагает допустимость и возможность легализации профессиональной оценки «вывешенных» на сайтах судов решений независимыми специалистами, причем разных юридических специальностей с точки зрения их обоснованности, достоверности выводов, научности суждений и т. д.
Идея обращения к общественному мнению для критической оценки судебных приговоров, высказанная В. Д.Спасовичем еще в середине 19 столетия, в случае реализации могла бы стать эффективным средством контроля, способным повысить качество отечественного правосудия сегодня. При условии, разумеется, ее дополнения возможностью привлечения для достижения этой цели профессиональных юристов и экспертов.
Легализация экспертно-правовых оценок материалов уголовных дел сведущими лицами могла бы стать одним из эффективных способов и распознавания, и профилактики негативных явлений в сфере уголовного судопроизводства.[301] Перспектива стать объектом профессиональной оценки на уровне гласных экспертно-правовых заключений способна, как можно предположить, остановить многих из тех следователей, прокуроров или судей, кто сегодня готов за деньги, в угоду власти или по иным мотивам принимать решения, противоречащие и закону, и справедливости, и совести.
284
Фрэнсис Бэкон. Сочинения в двух томах. Изд-е второе, исправленное и дополненное. Том 1. – М.: Мысль, 1977. С.160.
285
Крылов И.Ф. Криминалистическая экспертиза в России и в СССР в ее историческом развитии: автореф. докт. дисс. – Л., 1966. С. 24–27.
286
О проблемах расширения предмета криминалистики и развития ее прикладных отраслей говорилось в предыдущем разделе настоящей работы.
287
См.: Уголовно-процессуальный кодекс России. Часть 1. Официальные тексты //отв. редактор Панюшкин В.А. – Воронеж, 1998.
288
См.: Судебные уставы императора Александра II. – СПб, 1914. С. 267.
289
«Сличение подписи и почерка на актах может быть поручено сведущим людям, которые избираются и дают свое заключение на общем основании» – говорилось в ст.553 Устава гражданского судопроизводства. А в разъяснениях Сената со ссылкой на Закон от 15 июня 1912 года имелось дополнение: «Сверх способов, указанных в статьях 547, 549–553, исследование акта может быть произведено судебно-фотографическим, химическим или иным техническим способом. В случае надобности, мировой судья может отослать акт для исследования к мировому судье ближайшего уездного или губернского города, а для судебно-фотографического исследования – в лабораторию при прокуроре С.-Петербургской судебной палаты».
290
Ганс Гросс. Руководство для судебных следователей как система криминалистики … С. 931–932.
291
Там же. С.930.
292
http://www.patriarchia.ru/bible/eccl/
293
Цит. по: Линовский В.А. Опыт исторических розысканий о следственном уголовном судопроизводстве в России. – М, 2001. (репринт: Одесса, 1849). С.135.
294
Там же. С.172.
295
См.: Спасович В.Д. О теории судебно-уголовных доказательств. В связи с судоустройством и судопроизводством. – М., 2001. С. 24.
296
Цит. по: Линовский В.А. Опыт исторических розысканий в следственном уголовном судопроизводстве в России. – М., 2001. С. 135–136.
297
Линовский В.А. Указ работа. С.7.
298
См., например: Волженкин Б.В. Прозрачность правосудия и информационная безопасность. // Судебная практика в российской правовой системе. – СПб, 2003.
299
Спасович В.Д. О теории судебно-уголовных доказательств в связи с судоустройством и судопроизводством. – М.: ЛексЭст, 2001. С.66.
300
Софья Шайдуллина. Портрет современного судьи. Исследование. – См: http://slon.ru/russia/a_sudi_kto-820338.xhtml
301
См, например: Эксархопуло А.А. Заключение специалиста по уголовному делу, рассмотренному Таганским районным судом г. Москвы, в отношении подсудимого Макарова В.В., обвиняемого в совершении преступления, предусмотренного п. «б» ч. 4 ст. 132 УК РФ. // Библиотека криминалиста. № 1. 2012; Его же: Экспертно-правовое заключение на кассационное Определение судебной коллегиипо уголовным делам Мосгорсудаот 29.11.2011 года по уголовному делу Макарова В.В., осужденного Таганским районным судом г. Москвы 05.09.2011 года за совершение преступления, предусмотренного п. «б» ч.4 ст. 132 УК РФ, изменившей квалификацию содеянного на ч.3 ст.135 УК РФ. // Библиотека криминалиста. № 2. 2012.