Читать книгу Криминалистика: теоретический курс - Руслан Ильдарович Зайнуллин - Страница 5

До недавнего времени, рассуждая о значении теории и практики для научного познания, принято было обращаться к трудам классиков марксизма-ленинизма. Решая извечный вопрос о том, какие науки важнее и каким из них следует отдать предпочтение – теоретическим или практическим – советские ученые, как правило, были единодушны. Знаменитое ленинское «Практика выше теоретического познания»[57] стало аксиомой для всех, кто, так или иначе, занимался проблемами науки.

Между тем, в споре о приоритетах теории над практикой и наоборот, нелишне будет вспомнить высказывания древних философов, которые оказались вполне осведомлены о том, какому способу познания и на каком основании следует отдавать предпочтение. Мнение Аристотеля, надо полагать достаточно авторитетно, чтобы, по крайней мере, задуматься над этой проблемой. Древнегреческий философ, за два тысячелетия до В. И.Ленина убежденно говорил, что «…теоретические дисциплины выше практических, а самое высшее место занимает познание принципов»[58]. И что «… теоретические науки заслуживают наибольшего предпочтения по сравнению со всеми остальными…».[59]

Однако, руководствуясь соображениями о приоритете правоохранительной практики, и признавая, тем самым, второстепенную роль теории криминалистики, отдельные представители, в основном смежных наук, принялись с усердием, достойным лучшего применения, обвинять не только ученых, но и саму криминалистическую науку во всех «смертных грехах»,[60] ставших причиной ее нынешнего, как им показалось, кризисного состояния.[61]

Особо не вникая в суть решаемых современной криминалистикой проблем, они стали рассуждать о вырождении криминалистики как отрасли знания, призванной создавать средства борьбы с преступностью. «Утратив прикладной, утилитарный характер, – заявил, в частности, профессор А. С.Александров, – криминалистика перестала быть созидательной силой; забыв свое первоначальное предназначение, она изменила своей сути…»[62].

Руководствуясь собственными умозаключениями о современном состоянии криминалистики, производящей, по мнению А. С.Александрова, «никому не нужные знания»,[63] и не догадываясь, судя по всему, о существовании объективных закономерностей развития любой науки, профессор взялся поучать «грешных» криминалистов: «Криминалистам надо понять то, что теория не их удел…», и недвусмысленно призвал ученых «вернуться к черновой, полевой работе – техническому обслуживанию уголовного процесса».[64] (выделено авт.).

Не доросли, мол, вы до уровня уголовно-процессуальной науки, чтобы заниматься теорией, ваш удел – обслуживать нас процессуалистов, не более того. Учить известного ученого основам науковедения – значит зря тратить время. И прежде всего, ввиду непоколебимости его веры. Тем не менее, позволительно было бы привести некоторые из авторитетных суждений, с которыми профессор А. С.Александров явно не знаком, но берется рассуждать о том, чем криминалистам нужно заниматься, чтобы их наука развивалась, а от чего им следует воздержаться.

История формирования научного знания свидетельствует о том, что любая наука «увлечение теорией», иначе говоря, стремление к теоретическим обобщениям, всегда воспринимала не как «грех», тем более «смертный», а как вполне закономерный переход от эмпирического к более высокому – теоретическому уровню исследования. «Появление теорий, – писал известный в нашей стране и за рубежом исследователь феномена научной теории, профессор Г. И.Рузавин, – свидетельствует о переходе науки на достаточно высокий уровень исследования».[65] Отличаясь большей по сравнению с результатами эмпирических исследований достоверностью,[66] теоретическое знание, – «отражая сущность явлений, рисует более глубокую картину действительности, чем знание эмпирическое».[67]

Стремление науки к теоретическим обобщениям и в итоге к созданию собственной теории, становится, таким образом, показателем её зрелости, а не вырождения, как полагает А. С.Александров. Призывая криминалистов отказаться от разработки теории, «разоблачитель» грехов криминалистики, судя по всему, не готов принимать криминалистику ни как отрасль знания, ни как науку, ни даже как просто научную дисциплину. В восприятии А. С.Александрова удел криминалистики лишь «техническое обслуживание» уголовного процесса, то есть, как он сам выразился, исключительно «черновая работа».

А то, что криминалистика во многом благодаря теории из совокупности разрозненных эмпирических данных о средствах противодействия преступности превратилась в полноценную отрасль научного знания, понять дано не всякому. Это ведь только выдающийся русский ученый-химик А. М.Бутлеров мог позволить себе возразить еще не родившемуся профессору А. С.Александрову, сказав, что «только при посредстве теории знание, слагаясь в связное целое, становится научным знанием; стройное соединение фактического знания составляет науку».[68]

Между тем в понимании сути и значения теории для развития любой науки у выдающегося русского ученого нашлись вполне убежденные последователи. «Основная цель построения теории, – писал, к примеру, Г. И.Рузавин, – состоит в том, чтобы свести в единую систему все знания, накопленные в определенной области исследования».[69]

Вряд ли нужно напоминать профессору, считающему себя вполне осведомленным в проблемах современной криминалистики, что именно систематизацией накопленных эмпирических фактов и знаний, иначе говоря, теоретическим их обобщением, прославился основоположник криминалистической науки Ганс Гросс. Ученый и практик, он прекрасно понимал значение теории для криминалистического познания, назвав первую часть очередного, запланированного им издания Руководства для судебных следователей, «Теоретическим учением о проявлениях преступлений».[70]

О значении систематизации эмпирических данных для создания теории расследования преступлений говорили и российские современники основоположника криминалистики. «Действительная научная теория, – писал, например, известный русский юрист В. П.Даневский в 1895 году, имея в виду теорию предварительного следствия, – покоится на данных опыта, она – концентрация этих данных, проверенных и систематизированных».[71]

Всем, кто когда-либо серьезно занимался прикладной наукой, хорошо известно, что изучение и систематизация данных опыта, практики необходимы не только для выявления возникающих в практической деятельности проблем, с которых, как известно, начинается формирование научной теории. Но и как способ познания закономерностей изучаемой наукой действительности, составляющих то, что называют базисом научной теории, её обязательным компонентом.

Обобщение следственной, судебной и экспертной практики позволяет сконцентрировать внимание на наиболее существенных свойствах и отношениях явлений в изучаемой сфере деятельности, обнаружить их внутренние связи. Если связи наблюдаемых явлений не обнаруживаются, то нет необходимости и в их научном исследовании. Ибо случайные явления для науки безразличны. Еще Аристотель заметил, что случайно данное «не может быть предметом никакого <научного> рассмотрения… никакой науке нет дела до него – ни теоретической, ни направленной на действие, ни направленной на творчество».[72] И «что не существует науки о случайном бытии…, ибо всякая наука имеет своим предметом или то, что есть всегда, или то, что бывает в большинстве случаев».[73]

Без уяснения причинно-следственных и иных связей, иначе – закономерностей изучаемых наукой явлений не могут возникнуть сколько-нибудь продуктивные идеи, в том числе по усовершенствованию имеющихся или созданию новых познавательных средств, предназначенных для «преобразования действительности» (то есть для практики). Ибо бессмысленно создавать средства и методы для разового их применения. Но они окажутся именно одноразовыми, если необходимость создания новых средств будет продиктована однократно наблюдаемым опытом. Важно понимать, что внимания и реагирования со стороны науки требуют не случайные, а систематически возникающие проблемы, в противном случае найденные их решения окажутся лишенными перспективы, а, следовательно, и всякого практического смысла.

И если обнаружение проблем правоохранительной практики стимулирует активность ученых по созданию новых познавательных средств, предназначенных для их решения, то выявление связей и отношений познаваемых явлений порождает потребность в теоретических исследованиях. Поэтому обобщение правоохранительной практики, систематизация накопленного опыта, заметно приближаясь к уровню теоретического исследования, становятся важным фактором, стимулирующим формирование самой научной теории, первым шагом к её созданию.

Однако даже в стремлении криминалистики познавать закономерности, прежде всего путем изучения практического опыта расследования преступлений, одиозные критики её современного состояния находят место для своей неуместной иронии. Так, назвав «гордыню» первым «смертным грехом» криминалистки, профессор А. С.Александров написал: «Самодовольством веет от рассуждений коллег о «закономерностях», которые якобы открывает (открыла?) криминалистика. Наиболее ярко концепт «закономерности» отразился на определении «предмета» – обязательного элемента автореферата диссертации. Пожалуй, других заметных последствий криминалистического учения о «закономерностях» назвать затруднительно».[74]

Ошибается, однако, профессор, ибо далеко не во всяком криминалистическом автореферате представлен «концепт закономерностей» в определении предмета. Например, по данным Мухина Г. Н. и Исютина-Федоткова Д. В. число диссертаций, написанных по тематике общих положений криминалистики, а анализ предмета данной науки к таковым и относится, составляет менее 5 % от общего числа защищенных научных работ (117 против 2504-х).[75] Но даже, если кто-либо из авторов, посвятивших свои диссертации сугубо прикладным проблемам криминалистики – технике, тактике или криминалистической методике, и затрагивал «предметную тему», то вряд ли кому-нибудь придет в голову назвать эту часть диссертационных исследований «обязательным их элементом». А вот то, что действительно присутствует и может быть легко обнаружено в подавляющем большинстве авторефератов криминалистических диссертаций, профессор Александров А. С., увы, предпочел не заметить. Незамеченными остались материалы правоохранительной практики, без обобщения которой не может состояться ни одно диссертационное исследование по криминалистической тематике. При этом всякий, кто брался за изучение практики, вполне отдавал себе отчет в том, что любое её обобщение есть средство выявления не только проблем, но и закономерностей познаваемой наукой действительности. Полученные результаты и становились тем своеобразным «отчётом» соискателей ученых степеней об обнаруженных ими закономерностях, знание которых давало авторам диссертационных исследований основания формулировать теоретические выводы и вносить обоснованные предложения по решению проблем современного следствия, а значит и по совершенствованию практики. Нужно быть очень далеким от исследований, которые ведут криминалисты, и не видеть их результатов, чтобы с категоричностью, походящей на навязчивую идею, утверждать о продуцировании криминалистикой «никому не нужных знаний».

Впрочем, в том, что профессор-процессуалист затрудняется назвать «последствия» криминалистического изучения закономерностей и преступления и процедуры его познания, нет ничего удивительного. Чтобы такие закономерности обнаружить в результатах криминалистических исследований, нужно, по крайней мере, понимать, о чем идет речь. Повторю еще раз: результаты изучения и любого обобщения практики раскрывают именно закономерности той деятельности, о которой получены статистические данные, поскольку в них находит отражение то, что, как говорил Аристотель, «есть всегда или то, что бывает в большинстве случаев».

И если, к примеру, учеными получены данные о том, что из общего числа опрошенных следователей только 10 % в текущем году овладели знаниями и навыками применения новейших разработок криминалистики, а десять лет назад тот же показатель составлял 20 %, то это не просто статистика. Это показатель, раскрывающий закономерность снижения уровня профессионализма следственного аппарата, поскольку в нём отражается не только общий уровень криминалистической осведомленности следователей, но ещё и их способность вести расследование уголовных дел на уровне современных достижений криминалистики. Без теоретического осознания такого рода закономерностей немыслимо повышение эффективности следственной, экспертной, судебной и т. д. деятельности, чьи недостатки обнаруживаются по результатам изучения практики. Понятно, что «последствиями» учения о таких закономерностях в обслуживаемой криминалистикой сфере деятельности, может и должна стать научная разработка криминалистических рекомендаций, ориентированных на устранение недостатков и исправление систематически допускаемых практическими работниками ошибок.

Как верно заметил О. М.Глотов более 40 лет назад, формирование криминалистической теории «вытекает из практических потребностей»[76], поскольку именно теория призвана указывать «пути совершенствования практики».[77]

Именно так понимали суть взаимосвязи научной теории и практики многие, в прошлом весьма авторитетные ученые, считавшие, что практика во все времена нуждалась в теории не меньше, чем теория в эмпирических обобщениях. И если верно то, что теоретик в своих рассуждениях не может не опираться на данные опыта, то также справедливо и утверждение о том, что любой практик, хочет он того или нет, вынужден по результатам своей практической деятельности приходить к общетеоретическим выводам.[78]

О функциональной взаимосвязи теории и практики много говорилось и в отечественной философской литературе. «В принципе, – писал, к примеру, В. В.Степин, – теоретические знания создаются именно для того, чтобы объяснять и предсказывать результаты опыта, и поэтому они должны сопоставляться с эмпирическим материалом».[79]

Весьма доходчиво объяснил значение теории, но уже для юридической практики основоположник современного науковедения Фрэнсис Бэкон, написав в конце 16-го века: «В равной мере мы считаем, что неверно поступают те, кто для ведения судебных дел и тяжб приглашает стряпчих, имеющих известные практические навыки, но неопытных в теории юриспруденции. Ведь их легко заставить умолкнуть, как только речь зайдет о чем-то новом, что выходит за пределы их привычной практики».[80]

Возможно, именно из-за непонимания сути познаваемых криминалистической наукой закономерностей поборники её исключительно практической целесообразности и одновременно беспощадные критики теоретических увлечений криминалистов, ничего не смогли сказать про то, как ученые должны разрабатывать тактико-технические средства для нужд следствия и суда, не прибегая к теоретическим обобщениям накопленного опыта. То есть без выявления закономерных связей познаваемых явлений и без осознания актуальных проблем практики по результатам изучения этих закономерностей.

Обвиняя криминалистов и вообще криминалистическую науку, в том, что, увлекаясь теорией, она перестала заботиться о нуждах практики, отдельные представители, в основном смежных отраслей знания забывают, что практика, не восприимчивая к теории, способна воспитывать работников правоохранительной сферы исключительно на ставших им известными примерах. А значит, ограничивающих их кругозор только известным опытом. И этот опыт, оставаясь поучительным лишь на уровне позитивных примеров, всякий раз, когда практические работники столкнутся с ситуациями, выходящими за известные им рамки, будет ставить практику в тупик. Что вполне естественно, ибо каждый из них в поисках ответа на возникающие вопросы будет руководствоваться исключительно личным или ставшим ему известным опытом коллег, которого окажется недостаточно.

Можно, конечно, понять разочарование Александрова А. С. по поводу обеспеченности уголовного процесса научными рекомендациями криминалистики. Однако, «бросая камень» в науку, нужно, по крайней мере, быть безгрешным самому. Легко рассуждать о чужих «грехах», ни разу в своей научной карьере, не испытав «радости» от внедрения собственных научных разработок в практику. Во всяком случае, о таких авторских успехах мне ничего не известно. Поэтому, я готов поделиться своим личным опытом создания поисковых технических средств, который я приобрел в 70-е -80-е годы прошлого века. Попытки внедрить эти новые научно-технические разработки в отечественную практику показали абсолютную бесперспективность любых усилий, прилагаемых на этом поприще.[81]

Справедливости ради стоит, однако, сказать, что ошибки, спекуляции, издержки «производства», наносящие вред науке, и откровенная глупость разработчиков пустопорожних теорий встречаются в любой сфере научной деятельности. Криминалистика, разумеется, не исключение. Она, особенно в последние годы действительно продуцирует множество идей, провозглашаемых их авторами как некие новые частные теории, которые, впрочем, оказываются весьма далекими от научности и не всегда убедительными с точки зрения их практической целесообразности. Однако, еще больший вред авторитету науки наносят невежественные поучения ученых, претендующих на компетентность, но в критикуемой ими отрасли знания таковой не обладающих, и, тем не менее, пытающихся ниспровергать криминалистические теории и учения только потому, что сами в них не очень-то разбираются.[82] Но при этом советуют криминалистам заниматься проблемами, суть которых вряд ли смогут толком объяснить сами.

Чего стоит, например, лишь один упрек, высказанный профессором А. С.Александровым в адрес криминалистической науки, в частности, о том, что «современная криминалистика не только не изучала, но даже не поставила на повестку изучения и преподавания» лингво-психической силы судебных доказательств.[83] (выделено авт.).

Откуда автор извлек для своих рекомендаций этот непознанный криминалистикой «лингво-психический» аспект судебных доказательств, сказать трудно. Известно лишь то, что в науке существуют только такие понятия как лингвопсихология и психолингвистика (психологическая лингвистика)[84], но не «лингвистическая психиатрия» или «лингвистическая психика», и не «психическая лингвистика». Можно предположить, что специалист в области уголовно-процессуального права, профессор А. С.Александров просто не видит разницы между психологией и психиатрией. Избавиться от такого рода заблуждений можно, надо полагать, только путём изучения предметов данных отраслей научного знания.

А пока этого не случилось, придется признавать бессилие криминалистов, которым действительно трудно разобраться, что имел в виду автор, рассуждая о лингво-психической силе судебных доказательств, но еще труднее понять, как можно изучать, да еще и преподавать эту неведомую «силу», не вторгаясь в теорию судебных доказательств. Тем более, что для познания «психических» атрибутов судебных доказательств, если таковые действительно существуют в природе, уместнее было бы обратиться не к криминалистике, а к судебной психиатрии.

Не так, видимо, страшно, когда ученые обвиняют своих коллег в «грехах», которые они находят в повальном увлечении теоретическими исследованиями и в отсутствии рвения к получению прикладных результатов. Подобные обвинения можно отнести к издержкам авторского понимания задач смежной отрасли знания, кстати, вполне допустимым в научной дискуссии. Куда опаснее, когда те же критики принимаются обвинять криминалистику не только в забвении своего исторического призвания, которое, как нам разъяснил профессор А. С.Александров, заключается в том, чтобы «быть служанкой уголовного процесса». Но и в том, что именно на криминалистике лежит ответственность за очевидные просчёты, недостатки, а порой и откровенные злоупотребления, допускаемые представителями правоохранительных и судебных органов.

Так, один из наиболее последовательных сторонников идей профессора А. С.Александрова, краснодарский автор В. Ю.Сокол, диагностировавший «кризисное состояние» современной криминалистики, к примеру, заявил следующее: «… вывод о том, что сотрудники правоохранительных органов плохо выявляют и раскрывают преступления – это упрек и в адрес криминалистики, которая исторически возникла как «наука о раскрытии преступлений»… Следовательно, не вызывает сомнений тот факт, что криминалистика (и криминалисты) несет существенную долю ответственности за нераскрытые в стране преступления, а также за в общем то примиренческую и пассивную позицию в этом вопросе».[85] (выделено авт.).

Идею возложить вину за нераскрытые преступления на криминалистику, вряд ли, однако, разделят сами практические работники, которые в большинстве своём черпают свои знания не из практических пособий и литературы по криминалистике, а из собственного опыта и опыта, заимствованного у коллег по работе. Об этом говорят статистические данные опроса следователей.[86] Притом, что на низкий уровень своей профессиональной подготовки как на причину неудовлетворительного состояния борьбы с преступностью, в среднем указали лишь 18,9 % следователей.[87] Но даже эти обвинения стали лишь скромной прелюдией к озвученному разоблачителем «кризисной криминалистики» пониманию причинно-следственной связи между достижениями науки и злоупотреблениями практики.

Указав, во многом справедливо, на оторванность науки от практики, В. Ю.Сокол, по сути дела, взял на себя смелость оправдать использование практическими работниками незаконных методов ведения следствия тем, что к этому их вынуждает отсутствие научных криминалистических разработок и рекомендаций.

Имеет смысл привести полностью этот «удивительный» фрагмент его рассуждений, якобы подтверждающих факт пребывания криминалистической науки в кризисном состоянии, которая, по убеждению автора, своим бездействием вынуждает практику использовать изощренные пытки в отношении подследственных:

«Без современных, научно обоснованных криминалистических рекомендаций (и научного обеспечения их внедрения), – пишет В. Ю.Сокол, – практика самостоятельно решает возникающие проблемы, нередко поощряя развитие и широкое применение различного рода сомнительных, а порой уродливых и преступных способов раскрытия и расследования преступлений, примеров которых великое множество в современной России («слоник», «фантомас», «ласточка», «крутилка» и т. п.).[88]

Понимать это заявление Сокола В. Ю. следует так: коль скоро криминалистика не удосужилась разработать для практики научно-обоснованные рекомендации, то следователям и оперативным работникам для раскрытия и расследования преступлений не оставалось ничего иного, кроме как жестоко пытать подследственных, добиваясь от них признания вины, для чего использовать «слоники», «фантомасы», «ласточки», «крутилки» и прочие экзотические средства. Добавлю к этому перечню еще и электрошокеры, бутылки из-под шампанского и иные вынужденные «заменители» криминалистических научных рекомендаций. Блестящая, прямо скажем, «логика», с которой, по крайней мере, для читателей книги В. Ю.Сокола, «кризис отечественной криминалистики», конечно же, станет очевиднее.

Объявляя о «грехах» и «кризисе» криминалистической науки, обвиняя её в излишнем увлечении теорией на фоне отрыва от практики, в отказе от разработок новых средств и методов, отвечающих практическим потребностям, критики современной криминалистики, как правило, умалчивают о том, как разработанные ею научные рекомендации осваиваются практическими работниками. Насколько заинтересованно они применяют те криминалистические способы познания неизвестных событий, которые уже давно существуют в арсенале криминалистики, и их потенциал как средств работы с доказательствами ещё далеко не исчерпан. Тем более, что многие из давно созданных криминалистикой познавательных приемов и средств и сегодня способны сделать работу следователей, оперативных работников и судей более качественной и эффективной. И в том, что этого не происходит, вина, прежде всего самих практических работников, не желающих осваивать научные рекомендации, а предпочитающих пользоваться иными, часто недозволенными способами повышения раскрываемости преступлений. Многочисленные примеры из следственной, судебной и экспертной практики наглядно иллюстрируют то, что работа по освоению не только новейших, но даже хорошо известных с давних времен криминалистических разработок, оставляет желать лучшего. А главное, после ознакомления с российской правоохранительной практикой возникает ощущение, что никакие, дажесамые современные разработки криминалистики, будь они предложены сотрудникам полиции, следователям или судьям, вряд ли изменят их откровенно пренебрежительное, если не сказать безразличное отношение к науке и к любым её рекомендациям. Для таких сотрудников более простыми, надежными и вполне безопасными с точки зрения ответственности за допускаемое беззаконие, средствами достижения цели так и останутся, хотя и противоправные, но достаточно эффективные способы воздействия на подследственных. И именно потому, что их применение, за которое редко следует наказание, кратчайшим путем ведет к «раскрытию» любого, даже самой высокой степени сложности преступления.

Своей первобытностью современная практика[89] доказывает, что невежество ученых, критикующих теоретические увлечения криминалистов и мечтающих наконец-то увидеть результаты их практических разработок, по своим негативным последствиям несопоставимо с невежеством оперативных работников, следователей и судей, для которых освоение теоретических знаний воспринимается не более чем пустая трата времени. Возможно, по этой причине вопрос о том, чего не хватает правоохранительной практике, и какова сегодня её восприимчивость к рекомендациям криминалистической теории, остается открытым.