Читать книгу ДеньГа. Книга странствий человеков в людском море - Семивэл Семивэл - Страница 15

Право, непонятно, почему даже напечатанная на

пишущей машинке рукопись так и остаётся руко-писью?

(Из собственных наблюдений)

…Итак, повторюсь: я подумал, какая хорошая концовка для главы получается, самое время переключить внимание читателя на другую сюжетную линию, но Любава оказалась иного мнения.

– Кстати, о, мой повелитель, – тренькнув нежным своим звоночком, сказала она. – Ты упомянул о нетленках. Что стало с тем романом, который мы отстучали с тобой ещё до начала, как ты выразился, «гавноносных»? Надеюсь, он стал явлением? Насколько я помню, ещё до моей постановки на тумбочку его приняли сразу в двух издательствах. Я ждала, что вот-вот, вот-вот ты принесёшь и покажешь то, для чего мы столько с тобой трудились. Я так хотела посмотреть, хотела понять, чем это всех так очаровывают типографские буквы, чем они лучше моих. Нет, я-то знаю, что ничем они моих не лучше, но…Но ты взял и запихнул меня в чулан, я совсем там отстала от жизни. Надеюсь, ты стал знаменитым писателем?

Я не сразу ответил.

– Увы, моя милая, всё помнящая Любава, – вздохнул я, наконец-то прерывая затянувшуюся паузу. – Принять-то издательства приняли, в планы даже поставили – первое, государственное, издательство на 93-й год, второе, частное – на 94-й. Ну а в 92-м такое в «Союзе нерушимом свободных республик» началось! Государственное издательство быстро закрылось, частное (они тогда только-только стали появляться) – погрязло в американских перепечатках… Ничего с моим романом не вышло, милая. Не ко времени оказался мой роман. Извини, ты ведь тоже столько трудилась.

– Бедный, бедный, бедный мой повелитель…

– Ну что ты, Любава. Не жалей меня. Жизнь тогда така-а-ая пошла – куда там литературе! Как в те годы кто-то метко подметил: жить стало интереснее, чем читать. Всё менялось со страшной скоростью, старая житуха летела в тар-та-ра-ры, новая лезла и в двери! и в окна! и вообще во все дыры, образовавшиеся вдруг в огромном количестве везде – в стенах! в крыше! в полу! нашего, хм, советского общежития. Какая книга. Какой роман… Я сунул папку с нашей с тобой машинописью – помнишь, какой толщины она была? – в свой домашний книжный шкаф, да и забыл. Правду, правду говорю! Можно сказать, крест поставил. Все эти долгие-долгие годы даже не вспоминал. Ну, может, самую малость… Но, главное, безо всяких глупых сожалений. Так, ну, было и было, быльём поросло.

– И-и-и, – тонко заныла на одной жалостливой ноте Любава. – Это всё оттого, что ты меня на этого штатовского грёбаного Пью променял… Была б я в деле, глядишь, всё бы и полуууууу… получииииилось… Робинзон Крузо, говоришь… А у него, между прочим, не имелось на острове пишущей машинки… у него глупый попугай был… И то он знаменитым писателем стал!

Ну что с женщины взять… Всё-таки не удержалась, попрекнула.

– Кто – попугай стал знаменитым писателем? – в отместку я не стал душить в себе прожжённого редактора.

– Робинзон Крузо, кто!

– А-а, – ласково прищурился я. – А я думал, Даниэль Дефо.

– Так ведь это его псевдоним! Он же шпионом работал, за что его и сослали на необитаемый остров. С коварным намерением отдать на разделку людоедам. Кто ж мог подумать, что он там Пятницу встретит! Коз высокоудойных и густошерстистых разведёт! А потом вернётся – и книгу напишет! Которую уже триста* лет издают и издают! А нашу… Ииииии!..

А что, подумал я, очень даже может быть, что робинзониада такой именно и была. Затем нежно коснулся гладкого кожуха своей боевой подруги и, пытаясь утешить, стал мягко постукиватьеё по клавишам. Этакая успокаивающая акупунктура.

– Тэкс-тэкс-тэкс… – откликнулась она, сразу прекратив всхлипывать. – Текс-текс-текс… Текст-текст-текст!

Текст… Она хочет, чтобы я почитал наш роман, понял я. И тут же почувствовал, что того же самого, вообще-то, хочу и я. Хочу, кстати говоря, впервые за всё прошедшее с тех пор время. Очень хочу. Очень! Ну а что, собственно, мне может в этом помешать?