Читать книгу ДеньГа. Книга странствий человеков в людском море - Семивэл Семивэл - Страница 54

Она действительно могла очень мало по отношению к своему младшенькому. Рос маменькин сынок, рос и вымахал в здоровенного, красивого, холёного и наглого до изумления детину. Школу закончил еле-еле, устроила в институт – бросил на первом курсе, пристроила работать в хорошем месте – даже месяца не прошло, уволился. И что? Когда однажды она всерьёз попыталась образумить непутёвого детинушку, тот ухмыльнулся и довольно недвусмысленно дал понять: учиться он пока не намерен, работать тоже. Что делать будет? Отдыхать. Да, маманя, да – жизнью наслаждаться. Когда ж это и делать, если не в молодости. Успеет навкалываться. Ну а дальше видно будет…

Да, с деточками ей как-то не повезло. Сын – тунеядец, а дочь… С дочерью, пожалуй, ещё сложнее. Гораздо, гораздо сложнее…

Мысль о дочери плугом поехала по лицу Зимняковой, нарезая, выпахивая одну за другой морщины, и вот уже в растерзанной постели сидела не молодящаяся женщина лет пятидесяти, а старуха с измученными, выполосканными жизнью глазами, в которые висла пепельно-синяя чёлка остромодной, вдруг сразу ставшей нелепой стрижки.

Алине, дочери Зимняковой, в этом году исполнилось тридцать два. Муж, две дочери, работа в детской поликлинике. Врач она, если верить людям, замечательный. О мединституте мечтала с детства, врачебную практику с кукол начинала. Теперь – лечит детей. Мать в своё время изрядно сил положила, чтобы выбить из головы Алины эту мечту – да и то, право, после шести лет нудьбы в институте оклад чуть больше ста рублей. Это – деньги?! Зимнякова боролась, да только из борьбы её ничего не вышло: девчонка оказалась настырной и, закончив десять классов, подала документы именно в медицинский институт. Что оставалось делать матери? А ничего, кроме как «отстегнуть» пару тысяч и, тайно от дочери, «пристегнуть» кому надо там, в институте. Может, такая мера и была излишней – Алина закончила школу чуть-чуть не с золотой медалью. Да и к вступительным экзаменам готовилась люто – но, как говорится, бережёного бог бережёт, опять же – кашу маслом не испортишь. К тому же, разве хорошо, когда человек сам загорается мечтой, сам её отстаивает и сам её осуществляет? Зимнякова считала – нехорошо, потому как человек этот – её дочь. Словом, взятка определённо требовалась, и если не дочери, то матери, и если не сейчас, то в будущем точно могла пригодиться.

… И Алина поступила в институт, и закончила его, и вышла замуж, и дочек нарожала. Словом, всё, всё вроде бы хорошо, всё отлично, пустячок один лишь – мать родную не желает видеть, на порог своей квартиры пускает, сжав зубы…

О-хо-хо! Зимнякова кривится, злые слёзы копятся в уголках глаз. «Образ жизни материн, видите ли, ей не подходит! – злобится она. – А что тебе твоя честность дала? Работу на полторы ставки? Те жалкие тряпки, что сама носишь, во что деточек и муженька своего любимого наряжаешь? А квартира? Сесть не на что, лечь не на что, взглянуть не на что! Стыдно кому сказать: до сих пор спят с муженьком на ободранной железяке со старозаветной сеткой! Они, видите ли, гордые! Купила им югославскую спальню, привезла, а они назад, в магазин, машину отправили!»

Зимнякова уткнулась подбородком в ключицы, из зажмуренных глаз закапали на ночную рубашку слезы обиды и бессилия.

В том, что сын вырос подонком, Зимнякова искренне винила себя. Младшенького, «картиночку», «золотко», «ненаглядного», она баловала, чего греха таить, безумно. Первый американский джинсовый костюмчик – в пять лет, первый японский магнитофон (три тыщи пятьсот рэ!) – в десять лет, «Лада» – в день совершеннолетия. Ну, и для чего ж ему учиться? Для чего работать? Ведь он палец о палец ещё не ударил, а уже имеет то, чего нет и, возможно, не будет у миллионов тех, кто всю жизнь горбатится. Ну, и где здесь мотивация?

Да, тут Зимнякова, как это ни тяжко, сознавалась себе: виновата. А как же дочь? Кто Ольгу такой сделал? Кто в ней эту дурацкую щепетильность вылепил, это упрямство, эту ненависть к матери – кто всё это в неё вложил? Неужели тот пентюх, тот недотёпа, который целых двенадцать лет её, Зимняковой, мужем звался? Неужели он? Как же, он… А ведь и вправду он, точно, больше просто некому…

И тут Зимнякову осенило: муж-то жил с нею только из-за дочери! Сколько раз он порывался уйти, да и уходил несколько раз, но – возвращался! К дочери, к Алинке возвращался! Не к жене – к дочери возвращался! От неё уйти не мог!

– Да-да… – шептала Зимнякова. – Да-да… Он прекрасно сознавал, что я не отдам ему Алину, и потому… А я-то, дура…

И она, совершенно не помня о том, что в соседней комнате, возможно, ещё спят сын со своей сисястой «тёлкой», завыла в голос, завыла по-дурному, так, как давно уже не выла, так, как, возможно, ещё никогда не выла.