Читать книгу ДеньГа. Книга странствий человеков в людском море - Семивэл Семивэл - Страница 55

В середине дня, когда она завтракала и одновременно обедала, в кухню явился Виталий. С утра он где-то пропадал, и вот, нарисовался – насмешливый, уверенный, раскованный. Он ничуть не смущался произошедшим вчера, хотя, впрочем, иного ждать не приходилось – в свои девятнадцать лет он был тем, чем многие подобные ему становятся лишь годам к тридцати.

– Салют, родительница! – усмешливо бросил он и плюхнулся на табуретку. Откинулся спиной на стену, вытянул с наслаждением длинные, обложенные фирменными «варёнками» ноги. – Ба! Да мы дуемся никак! Зря, зря, маман.

«Маман» молчала, мрачно ковырялась вилкой в тарелке. Виталий с интересом наблюдал за ней. Помолчав некоторое время, окликнул:

– Мать, а мать! Ну чего ты? Ну, хочешь, повинюся, хочешь, прощения попросю? Хочешь?

– Да иди ты… Вместе со своим попросю – буркнула Зимнякова. – Дождёшься, прокляну.

Ей жутко хотелось сотворить с сыном что-нибудь дикое: бросить в его ухмылку тарелкой с макаронами, плеснуть чаем из чашки, даже вилкой ткнуть – всё это она проделала бы с большим удовольствием, только…

Только побаливала шея после вчерашнего.

– Небось, деньги закончились? – бросив на стол вилку, не без ехидцы осведомилась она.

– Ох и догадливая ты у меня, маман.

– Так вот не получишь.

– Ой, не торопись с окончательным и бесповоротным, – шутовски дрыгнул коленкой Виталий. – Получу, ещё как получу.

– Откуда такая уверенность? Ты что, в сберкассе сидишь и в руках у тебя сберкнижка на десять тысяч?

– Во-во, в ней самой, в сберкассе, а ты – моя сберкнижка, и не на десять тысяч, а на…

– Ну и сукин же ты сын! – не выдержала она.

– Ну зачем же так строго к себе, мамаша? – расхохотался Виталий и от удовольствия даже кроссовками по полу засучил.

Потемнев от злости и унижения, Зимнякова с ненавистью смотрела на его загорелое цветущее лицо, которое она так когда-то любила, которое она так часто прижимала к своей груди, зарываясь пальцами в густые вьющиеся волосы. Вдыхая любимый их запах. Теперь от всего этого не осталось ни крохи, зато пришли злоба и ненависть, ненависть и злоба. Да ещё когти унижения, да чувство бессилия что-либо изменить.

Виталий взглянул на неё, оборвал хохот. Прицелился взглядом. Процедил:

– Мне нужны башли. Неужели не ясно? Причём много. Тысячу. Не, две…

Хочу уехать, развеяться.

Она знала этот его взгляд. Вот также он смотрел на неё в тот самый, в тот чёрный, окончательный для их отношений, для неё, матери своего сына, день – день, когда она поняла, что её любимого, её единственного сына у неё больше нет. Есть подлец, которого она сама же в нём и взрастила.

В тот памятный злосчастный день она узнала, что он бросил работу. «Мать, – сказал он тогда, – ты не логична и не последовательна. Не ты ли учила меня, что каждый в нашем долбаном мире гребёт только под себя? Каждый – только за себя? Что труд на благо всех – чушь, сказочка для лопухов? Не ты ли учила меня не праздновать такого лопуха? Так вот, ты добилась своего – я не лопух. Так чего же ты хочешь от меня? Я не хотел учиться – ты заставила. Я не хотел работать – и опять ты меня заставила. А теперь всё, баста. Делать что буду? А не знаю. Да не ори, не ори! Чего уж теперь. Как это на что жить буду? Ха! А ты для чего? Не разоришься, небось, нахапала-то немало, я думаю. Да и то, кормила, поила, одевала-обувала, а теперь как же? Я ведь сам-то не приучен, не приучила ты меня, а там, глядишь, и осень, в армию загребут. А может, ты снова отсрочку выхлопочешь, а? Ха-ха! Да, ты абсолютно верно меня поняла: буду жить за твой счёт. А почему, собственно, тебе это не нравится? Ты же сама говорила, что хорошо жить все не могут, ибо тот, кто живёт хорошо, всегда живёт за счёт того, кто плохо. Ха-ха! Ну а я решил, что гораздо удобнее жить за счёт того, кто живёт слишком хорошо. От излишков надо освобождаться. Так, по-моему, даже справедливо, ха-ха! Ну и что, что ты мне мать? Мне теперь молиться на тебя, да? Ты ж не икона. Чёрта с два! Чем ты лучше других?»

Он говорил тогда много, громко, а она смотрела и не понимала: неужели всё это она собственными, своими собственными руками? Из года в год? Из года в год?! Но она же только хотела, чтобы шагнул он во взрослую жизнь вооружённым – так, как вооружилась она лишь годам к тридцати пяти после того, как хлебнула всего да нахлебалась всякого, всякого, всякого дерьма! И что же?! Первым, в кого он воткнул вложенное ею оружие, стала она сама! Она – сама!

… Тёмные, почти чёрные глаза сына смотрели на неё с интересом.

– Так что?

Зимнякову передёрнуло.

– При одном условии, – глядя в стол, процедила она. – Если ты уберёшься из дому надолго.

– Так наши планы сходятся! – обрадовался Виталий. – Нам с Анжелкой…

– Вот, кстати помянул! Чтобы анжелки твои… Ни одной больше чтоб не видела у себя в доме! Чтоб и духу…

– Не учуешь!

– Деньги получишь завтра.

– А почему не сейчас?

– Покочену. Где я тебе сейчас возьму столько?

– Ну-у-у, маман, – недоверчиво прищурился он, – с каких это пор в нашем доме нельзя пару тыщёнок наскрести?

– С таких это. Я сказала, получишь завтра.

– Ну, завтра так завтра, – кивнул он. – Время терпит. Чао.

– И помни, я не шучу! Чтобы никаких девок я в своём доме я больше не видела!

В ответ сын куражливо хохотнул из коридора и гулко хлопнул входной дверью.