Читать книгу Там, вдали, за… Повесть и рассказы - Сергей Чевгун - Страница 4

* * *

С утра в университетских коридорах маялись абитуриенты. На проходивших мимо преподавателей вчерашние школьники смотрели с плохо скрываемым испугом: в каждом невзрачном аспиранте им мерещился страшный профессор Рябцев. Всем было известно: если твоя работа попала к заведующему кафедрой Отечественной истории – можно смело забирать документы. «Резал» профессор на экзаменах безбожно, и в первую очередь тех, кому злосчастная абитуриентская судьба посылала черную метку в виде вопроса, связанного с обороной Города.

Битва за Город была признанной темой научных исследований Рябцева, его верным коньком, хотя и, откровенно говоря, изрядно заезженным. Номера частей и дивизий, имена военачальников и их заместителей, названия балок и высот – все держал Рябцев в своей профессорской голове, все хранил в своей изумительной памяти. И горе тому, кто ошибался в датах и названиях: страшен был Рябцев в гневе!

– А если я на все вопросы отвечу? Неужели хотя бы четыре балла не поставит? – пытал в коридоре своего приятеля какой-то абитуриент, невзрачный и долговязый.

– Да у него на экзамене и трояка не выпросишь, – отвечал приятель-очкарик, который и сам отчаянно трусил, а потому то и дело заглядывал в учебник, судорожно пытаясь освежить в памяти все триста семьдесят пять страниц убористого текста. – Мне знакомый студент рассказывал: в прошлом году профессор человек двадцать завалил. На пустяках! Да он и медалисту пару влепит – не поморщится.

Долговязый растерянно потер ладонью висок, достал из кармана шоколадку и принялся ее жевать, справедливо полагая, что глюкоза перед экзаменами не помешает. Очкарик же на пустяки отвлекаться не стал – уткнулся носом в учебник.

– Это я знаю… Это я расскажу… – торопливо шелестел он страницами. – Сначала они здесь захватили, затем туда войска перебросили, а потом…

А потом старомодные электрические часы, висевшие над входом в аудиторию, показали, что время пришло, и абитуриенты шагнули навстречу своей судьбе. Дерзай, абитура! И доцент Савушкин (шкиперская бородка и галстук мелким узлом) уже прохаживался по аудитории и просвечивал экзаменующихся рентгеновским своим взглядом, дабы вовремя углядеть, кто и где спрятал шпаргалку, а то и на какой коленке ее написал.

Рябцев откровенно скучал, рассеянно поглядывал на аудиторию. Все сидят, все пишут. Ну что же, очень хорошо. А вон тот, долговязый, в четвертом ряду, все время поворачивается к соседу слева – тому, что в очках. Интересно, это он просит, чтобы ему помогли, или же сам соседу подсказывает?

– Молодой человек! Да, вы, конечно… и рядом – тоже. Потрудитесь на экзамене сидеть спокойно, иначе придется вас удалить.

Кажется, проняло. Долговязый смущенно опустил голову, сосед и вовсе замер и не дышит. Тем не менее, Рябцев жестом подозвал к себе Савушкина, сказал, понизив голос:

– Вон тот, в четвертом ряду… Присмотрите за ним, Максим Юрьевич. Заметите, что списывает – не церемоньтесь: сразу же за дверь. Было бы что другое, а то – Отечественная история! Грех ее не знать.

– Хорошо, Михаил Иванович, я понял, – Савушкин разом подобрался, готовясь к возможным репрессиям. Оно и правильно, нечего свою историю у соседей списывать. Самому ее, Отечественную, надо помнить!..

Посидев для приличия минут двадцать, Рябцев отправился в свой кабинет, где долго пил кофе и просматривал полученный накануне «Исторический вестник». Еще раз прочитал свою статью, нашел ошибку в слове «окруженный» (потерялась одна «н»), в сердцах чертыхнулся и позвонил в редакцию журнала. На том конце провода извинились и пообещали виновного наказать.

– Гонорар за статью мы завтра же вам вышлем, – присовокупил к извинению редактор журнала. – А к Годовщине ждем от вас еще что-нибудь, в том же ключе. Пришлете? Обещаете?

– Я подумаю, – сказал Рябцев и положил трубку. С «Вестником» он решил пока не связываться.

Пообедав в университетской столовой, Рябцев заглянул к проректору по хозяйственной части – поговорить о новой мебели для кафедры. Проректор пообещал, и Рябцев довольный вернулся в аудиторию. На столе перед Савушкиным уже лежала тощая стопка сданных работ. Давешний абитуриент в четвертом ряду все еще морщил лоб, склонившись над откидной доской. Впрочем, к соседу он уже не поворачивался.

Сменив Савушкина (тот отправился обедать), Рябцев взял наугад из стопки чью-то работу. Прочитал пару абзацев и вернул на место: найдется кому глубину знаний абитуриента? 138 оценить! Сейчас профессора почему-то интересовало, как справится с заданием тот, с четвертого ряда. Вдруг показалось: это он, Миша Рябцев, только лет на сорок моложе, сидит сейчас в аудитории и готовит ответ на вопрос… Профессор даже глаза на секунду закрыл, а когда их открыл, увидел перед собой долговязого.

– Закончили? Давайте сюда. Оценки будут дня через два… Всего доброго.

Парень вздохнул и направился к выходу. Шел он медленно, как-то даже неуверенно. Может, сомневается в полноте ответа? Или какие-то даты перепутал? Экзамен же… все может быть.

Рябцев проводил абитуриента взглядом, подумал: «Нет, не похож!» И воспоминания сорокалетней давности улетучились из профессорской головы, словно бы их там и не было.

Между тем, в аудитории становилось все свободней: абитуриенты один за другим покидали свои места. Отобедав и нагулявшись по коридорам, вернулся Савушкин. Поторопил тех, кто еще оставался в аудитории, присел к столу. Шепнул Рябцеву:

– Сейчас встретил в коридоре Маргариту Алексеевну. Обещала послезавтра выдать зарплату. За апрель. Представляете? За апрель – в июле. Смешно!

Сказал, но не рассмеялся. Взял чью-то экзаменационную работу, раскрыл ее, враз поскучнел лицом. Достал ручку и Рябцев, положил перед собой несколько исписанных страниц, только что сданных ему долговязым. «Ну-с, господин абитуриент, что вы тут насочиняли?»

Культуру Киевской Руси X – XI веков абитуриент выписал на удивление складно. «Небось, все лето из читального зала не вылезал», – рассеянно думал профессор, скользя взглядом по аккуратным фиолетовым строчкам. Нет, правда, вполне приличный ответ. Прямо зацепиться не за что. Можно и «четыре» поставить.

Так, какой там следующий вопрос? «Историческое значение битвы за Город». Вот это другое дело! Рябцев даже улыбнулся от столь приятной неожиданности. Однако, покосившись на соседний стол, тут же придал лицу выражение академической задумчивости. И совершенно напрасно: доценту было не до профессора Рябцева. Судя по тому, как резво плясал по чужим работам доцентов карандаш, Савушкина ничего, кроме количества проверенных работ, в данный момент не интересовало.

«Об историческом значении Битвы написаны тысячи книг и сняты сотни кинофильмов, – бегло читал Рябцев фиолетовые строчки. – Вот уже семьдесят лет нас убеждают, что подвиг защитников Города останется в веках. И ветеранов войны все еще называют поколением победителей. А вот мой дедушка-фронтовик считает, что его обманули. Уже нет на карте мира государства, за которое воевали и погибли миллионы людей, а поле битвы давно принадлежит мародерам…»

На этом месте Рябцев взялся за дужки и принялся медленно стягивать очки с ушей, что всегда означало у него крайнюю степень задумчивости.

«Вкатить ему „неуд“ – и дело с концом!» – прорезалась в голове у Рябцева вполне законная мысль, но облегчения не принесла, а даже напротив, заставила профессора густо покраснеть, невольно выдавая в нем потомственного интеллигента.

Поправив очки, Рябцев снова взялся за экзаменационную работу.

«Каждый год у нас отмечают годовщину обороны Города, каждый год говорят об одном и том же одними и теми же словами, – читал Рябцев дальше. – Когда я учился в школе, к нам часто приходили ветераны, они много рассказывали о войне. Причем говорили об этом событии так, словно бы ничего более значительного в истории Города не было. Конечно, нельзя быть Иваном, родства не помнящим, но ведь сейчас совсем другое время и другая жизнь. А нас продолжают воспитывать на символах, которые общество само же и обесценило. Когда же мы, наконец, поймем, что любое, даже самое героическое, прошлое всегда менее важно, чем настоящее? А память о мертвых не должна быть значительней, чем забота о живых?..»

Здесь Рябцев поперхнулся и буквально оттолкнул от себя экзаменационную работу. Сердито засопел и потянул ее к себе. И снова оттолкнул, теперь уже нерешительно. «Зачем он так пишет?» – тоскливо подумал Рябцев. И неожиданно поймал себя на мысли… нет, просто вспомнил, сколько раз ему самому приходилось говорить и писать о том, что уже давно оставляло его совершенно равнодушным.

– Что-то не так, Михаил Иванович? – спросил Савушкин, уже с минуту украдкой наблюдавший за профессором.

– Нет, все в порядке, – Рябцев вернул очки на свое законное место, достал ручку и стал неторопливо свинчивать колпачок. – Вот, работу одну проверяю. Интересно юноша рассуждает. Я бы сказал: весьма! Хотя, на мой взгляд, и не всегда верно.

Здесь дверь отворилась, и в аудиторию заглянул декан Гусев.

– Так вот вы где! А мы уж с ног сбились, – сказал он. – Сегодня же ученый совет, в два часа. Забыли? Все давно в сборе, только вас и ждем.

– Да-да, конечно. Иду.

Рябцев торопливо кинул работу в общую стопку, поднялся и вышел из аудитории. Лишь поднимаясь по лестнице на третий этаж, в конференц-зал, он вдруг почувствовал… Так, ерунда. Во всяком случае, никаких угрызений совести Рябцев при этом не испытывал.