Читать книгу Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний - Сергей Десницкий - Страница 18

1957 год должен был стать весьма знаменательным годом в жизни всей нашей страны: впервые в Москве предполагалось провести Всемирный фестиваль молодежи и студентов! Мы узнали об этом годом раньше, и с тех пор желание поехать на фестиваль стало для меня главным желанием всей моей жизни. Казалось бы, что особенного? Садись в поезд и поезжай, но!.. Осуществлению моей мечты мешали две проблемы: во-первых, деньги на поездку, а для нашей семьи деньги немалые: билет до Москвы и обратно, питание, карманные расходы. Выходило где-то под тысячу рублей. Даже перейдя на режим жесточайшей экономии, мама не могла себе позволить выбросить на ветер странствий своего сына такую огромную сумму. А во-вторых, необходимость найти в столице нашей Родины бесплатное жилье. Так что приходилось смириться с тем, что мечта моя нереальна. Однако!.. Как это ни покажется странным, но вторая проблема разрешилась быстрее первой. Осенью 56-го года в Юрмалу на отдых приехал брат дяди Саши Леон Михайлович с женой Евгенией Михайловной. Они навестили нас в Риге, за чаем случайно зашел разговор о моем несбыточном желании, и тут же за столом тетя Женя предложила, что если я все-таки поеду на фестиваль, то могу остановиться у них. Замечательно, не правда ли?.. Но предложение родственников не могло решить главную проблему – полное отсутствие материальных средств на эту поездку. И тут совершенно неожиданно мне помогло наше государство!.. Представьте себе, оно тоже иногда может быть добрым. Это случилось в первый, и последний, раз, но как кстати!..

Специально к фестивалю была выпущена первая денежно-вещевая лотерея. Ажиотаж вокруг нее поднялся страшный: распространителей буквально разрывали на части, каждый хотел приобрести как можно больше лотерейных билетов. У нас в школе их выдавали строго по списку – один билет в одни руки. И надо же было такому случиться, чтобы именно на мой билет выпал выигрыш: женские золотые наручные часы «Заря»! По условиям лотереи обладатель счастливого билета мог получить выигрыш как в натуральном, так и в денежном выражении. Конечно, я выбрал последнее. Так у меня появилась материальная база моего будущего путешествия, и летом 57-го года я на поезде отправился на Московский фестиваль молодежи и студентов. Урррааа!!!

Как волновалась мама, когда провожала меня на вокзале! Еще бы! Ее сын впервые уезжал от нее один!.. Представляете, что могло с ним случиться по дороге?! Его наверняка обманут, ограбят, он отстанет от поезда, он потеряет все свои документы! Одним словом, все мыслимые и немыслимые несчастья должны были свалиться на голову ее непутевого сына. На мою нижнюю майку мама пришила с внутренней стороны карман, куда были спрятаны деньги. В кошельке лежала только десятка на постельное белье и мелочь на чай. Паспорт мама зарыла в чемодане так тщательно, что уже в Москве я долго не мог отыскать его. «Немедленно телеграфируй, как приедешь!» – были ее напутственные слова, произнесенные трагическим шепотом. В ее глазах стояли слезы, готовые вот-вот пролиться неудержимым потоком.

А я?.. Так, наверное, чувствует себя птица, которую долго держали в клетке, а теперь распахнули дверцу: ты свободна, лети!.. И жутко, и здорово!

Но вот поезд тронулся, перрон сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал убегать назад, и мое первое путешествие в самостоятельную жизнь началось!

Дядя Лева и тетя Женя, у которых мне предстояло прожить в Москве почти целый месяц, были удивительной парой. Он – большой, застенчивый человек с добрыми голубыми глазами, напоминавший чем-то моего плюшевого мишку; она – маленькая, худенькая, с густой шапкой выкрашенных хной вьющихся волос, с острым колючим взглядом красивых карих глаз. Казалось, они совершенно не подходили друг другу, хотя на самом деле были неразлучной парой и, глядя на то, как Женечка сурово отчитывает своего мужа, было ясно: эти двое не смогут и дня прожить врозь. К тому же тетя Женя сильно хромала, и на долю Леона Михайловича выпала нелегкая обязанность ходить по магазинам, относить белье в прачечную и вообще выполнять по дому всю совсем не мужскую работу. Он к этому относился спокойно и даже, как мне казалось, испытывал гордость, когда ему удавалось принести домой дефицитные продукты. В нем отчетливо выразилась вся еврейская скорбь и доброта, в ней – боль и обида за тяжкую участь всего еврейского народа.

Когда много лет спустя тетя Женя умерла, дядя Лева совершенно растерялся. Он перестал выходить из дому, забывал побриться, не думал о еде и, если бы не нашлась одинокая женщина, которая приняла на себя все хлопоты по уходу за старым и больным вдовцом, Леон Михайлович Ланда тихо скончался бы от голода в малогабаритной двухкомнатной квартирке в Бабушкино.

Но это случится гораздо позже, а в 1957 году они, совсем еще не старые люди, жили в маленькой комнатушке на НовоБасманной улице, возле Красных Ворот.

Мог ли я тогда предположить, что с этим районом будет связана моя жизнь в Москве на протяжении почти четверти века?.. Со своей первой женой я познакомился в 1959 году на Садово-Черногрязской в помпезном сталинском доме, до которого от Ново-Басманной пять минут ходу прогулочным шагом. Там же мы сыграли свадьбу, а в Хомутовский тупик, что был еще ближе, я принес своего первенца Андрюшу. И моя вторая и окончательная жена Елена жила в высотке у Красных Ворот, и в эту самую высотку въехала после своего рождения моя старшая дочь Верочка. Да, воистину «пути Господни неисповедимы». Но все это будет потом, а пока…

Ланда жили в полуподвале двухэтажного дома, построенного задолго до Октябрьской революции, который от старости, казалось, наполовину врос в землю. Когда я переступил порог их жилища, то, честно сказать, пришел в некоторое смятение: а где же я буду спать? На тесном восьмиметровом пространстве стояла двуспальная кровать, старый шифоньер, тумбочка, обеденный стол, секретер и четыре стула. Свободного места, чтобы поставить раскладушку, здесь просто не было. Но оказалось, тетушка моя все предусмотрела. Рядом с ними, буквально в десяти шагах, помещалась квартира главного художника Московского цирка Леонида Александровича Окуня, вход в которую был прямо со двора. Меня очень насмешила эта фамилия, ничего подобного я в своей жизни не слыхал. «Как тебя зовут?» – «Окунь». Почему не Карась и не Сом? Но я, конечно, виду не подал: Окунь так Окунь. Как мне объяснила тетя Женя, по случаю летнего времени, все семейство Окуней выехало на дачу в Подмосковье, и квартира эта была предоставлена в мое полное распоряжение. О таком подарке судьбы я даже мечтать не мог!.. Еще менее я мог предположить, что с младшим Окунем, Сашей, мы станем друзьями и дружба наша продолжится до сих пор.

Конечно, я, как и большинство приезжих провинциалов, выполнил обязательную программу: побывал и в Третьяковке, и в Пушкинском музее. Затем, уже по собственной инициативе, смотрел в помещении Зеркального театра сада «Эрмитаж» специально поставленную к фестивалю оперетту «Поцелуй Чаниты». Тут в роли героини блистала актриса-дебютантка, несравненная Шмыга. А незабываемый Ярон до колик в животе веселил публику в роли незадачливого полицейского. Он взял потрясающую характерность: у его героя была вставная челюсть, которая в самый неподходящий момент выпадала изо рта, и бедняга вынужден был очень серьезно, с трагическим выражением на почти клоунском лице искать не преступников, а свои искусственные зубы. Чаще всего он находил пропавшую челюсть в самых неожиданных местах: например в мусорной корзине или в кармане своего напарника. А случалось, она застревала у него во рту, отчего речь полицейского превращалась в набор очень смешных, но совершенно лишенных всякого смысла звуков – «ахрамагитрапантука» и тому подобное. Публика хохотала до слез.

Дядя Лева заранее, к моему приезду, договорился со своим соседом Леонидом Александровичем Окунем, и я получил контрамарку на представление в Московском цирке на Цветном. По-моему, называлось оно «Водная феерия» и поразило меня своей фантастической необыкновенностью. Вместо привычных опилок цирковая арена была заполнена водой. И даже великая дрессировщица Маргарита Назарова свободно плавала в этом импровизированном бассейне со своим любимцем Пуршем. Они не были отгорожены от восхищенной публики обычной клеткой, которую, как я знал еще с младенческих лет, обязательно устанавливают вокруг арены в целях безопасности зрителей.

И еще один удивительный подарок преподнесло мне семейство Окуней. Не знаю, каким образом, но им удалось достать два билета на открытие фестиваля. Саша почему-то не смог приехать с дачи в Москву, поэтому его мама Мария Яковлевна взяла меня с собой, чтобы билет не пропал даром. А может быть, Саша добровольно отказался от билета в мою пользу, чтобы дать незнакомому провинциалу увидеть это грандиозное мероприятие. С самим Сашей я познакомился чуть позже, когда он все-таки приехал с дачи в Москву и мы отправились с ним и его друзьями в Парк им. М. Горького, где проходил очередной бал по случаю фестиваля молодежи и студентов. По-моему, это был конкурс фейерверков, потому что я запомнил, как мы на лодке катаемся по пруду, а над нашими головами темное небо расцвечивается разноцветными всполохами салюта.

В день открытия фестиваля мы с Марией Яковлевной доехали по Садовому кольцу до улицы Пирогова на троллейбусе. Дальше нам пришлось идти пешком, так как милиция перекрыла всю Пироговку: от кольца до стадиона в Лужниках.

Это короткое путешествие было незабываемо!..

Во-первых, по дороге мы встретили знаменитого клоуна Олега Попова. Не знаю почему, но он шел не к стадиону, а от него, нам навстречу. Очевидно, не захотел или раздумал присутствовать на открытии фестиваля. Я был потрясен тем, что этот великий артист стоит всего в двух шагах от меня, одетый в обычные холщовые брюки, сандалии на босу ногу, полосатую тенниску, и запросто беседует с Сашиной мамой. Правда, выражение лица у «солнечного клоуна» было далеко не солнечное, что-то его явно раздражало. Кислая, недовольная мина изменила вечно улыбающееся лицо, к которому привыкли все зрители не только у нас в стране, но и далеко за ее пределами. Однако тогда я не обратил на это особого внимания: мало ли от чего у человека может испортиться настроение. Я в восторге смотрел на этого необыкновенного артиста! Ведь совсем недавно он на моих глазах жонглировал на раскачивающейся из стороны в сторону проволоке над заполненной водой ареной Московского цирка!.. А сейчас я мог протянуть руку и дотронуться до него! Фантастика!..

Расставшись с Поповым, мы с Марией Яковлевной по дороге в Лужники зашли на Новодевичье кладбище. Ей очень хотелось посмотреть на могилу Вертинского, который скончался совсем недавно, в мае. Мне тоже было страшно любопытно, потому что я слушал песни, записанные на рентгеновские снимки: моя мама была его верной почитательницей. В фильме «Садко» восхищался какой-то неземной красотой его молодой жены, слышал многочисленные легенды о его жизни в эмиграции, о приключениях, случившихся с ним и его маленькими дочерьми по дороге домой. Не помню, кто-то рассказал мне о том, как, вернувшись в Россию, Вертинский поставил на вокзальный перрон свои заграничные чемоданы, чтобы полной грудью вдохнуть воздух любимой Родины, которую он не по своей воле оставил много лет назад, а когда, надышавшись, нагнулся, чтобы забрать свою поклажу, обнаружил, что чемоданы бесследно исчезли. Любой другой на его месте тут же истошно заорал бы: «Караул!.. Ограбили!..» – но только не Александр Вертинский. Обнаружив пропажу чемоданов, он весело рассмеялся и сказал с облегчением: «Ну вот я и дома, наконец!..» Недаром роль старого князя, сыгранного им в кинокартине «Анна на шее», привела меня в совершеннейший восторг. Глядя на экран, я видел перед собой самого настоящего князя, настолько в нем чувствовалась порода и подлинный аристократизм. Это сыграть невозможно. С этим надо родиться.

Все это вспомнилось мне, пока мы стояли с мамой Саши у скромной надгробной плиты, на которой были выбиты даты бурной жизни Великого Артиста: «1889–1957». Могилу мы нашли сразу: она была недалеко от входа, справа от главной аллеи. Я очень жалел, что у меня не было даже скромной гвоздики. По случаю открытия фестиваля цветочный магазин при входе на кладбище был закрыт на учет. Мы пробыли там совсем немного, минут пять, а, может, и того меньше, и пошли дальше, туда, где уже слышался легко узнаваемый шум трибун переполненного стадиона.

День открытия фестиваля выдался жаркий. Наши места были на Восточной трибуне, то есть на самом солнцепеке. Хорошо, что мама Саши уговорила меня прихватить с собой на стадион белую кепочку Леонида Александровича, а не то бы я испекся от полуденного зноя. Открытие было назначено на 12 часов, но вот стрелки часов на Северной трибуне показали 10 минут первого… 15… 20, а на стадионе ничего не происходило. Публика начала волноваться. В правительственной ложе, как раз напротив нас, кресла тоже были пусты, и это говорило об одном: что-то случилось. Но что? Наконец в половине первого диктор бодрым голосом возвестил, что колонна автомобилей с делегатами фестиваля из-за огромного скопления людей, вышедших на улицы, чтобы приветствовать молодежь всего мира, движется по Москве с черепашьей скоростью. Изнывая от невыносимой жары, нам пришлось прождать сверх срока еще часа два с половиной, прежде чем в правительственной ложе появился Хрущев со своими соратниками, что означало: кортеж автомобилей прибыл к месту назначения. Кремлевские куранты пробили 12 раз, что в половине третьего звучало достаточно оригинально, но так было написано в сценарии открытия, и отменять утвержденный на самом «верху» порядок никто не посмел. Грянул марш, и парад начался!..

Признаюсь, вернувшись в Ригу, я рассказывал ребятам в школе, какая это была грандиозная церемония! И все смотрели на меня, восхищаясь и завидуя, а я был горд сознанием того, что стал участником такого события. На самом же деле мозги мои от долгого сидения под палящим солнцем настолько расплавились, что мной владело только одно желание: лишь бы все это поскорее закончилось.