Читать книгу Брат Алеша - Сергей Градусов - Страница 13

Поезд подошел, но вопреки ожиданиям буфетчика, что «народ повалит», сошло всего не более пятнадцати человек, и большинство прошли мимо вокзала прямо к извозчикам. А среди завернувших на вокзал Алеше почудилась знакомая долговязая фигура. Он пошел следом – так и есть: посреди зала стоял, протирая очки, Петр Фомич Калганов. Алеша так обрадовался, что подбежав, даже крепко его обнял, чего между ними обычно не водилось – Петр Фомич был несентиментален и в личных отношениях суховат.

– Вот, вернулся я в Питер, тебя нет, на столе телеграмма, – после приветствий начал он, – Никто толком ничего не знает! Забастовка, а что и как… Я сюда бегом… А ты – тоже туда? Или уж оттуда? Что там?

– Оттуда уже! Все уладилось. Люди заняли цеха, требовали пускать фабрику, работать. Не верили в плату за простой. Поговорил с ними, вроде бы поняли… Поверили… я со стариками бумагу подписал. И самое странное, ведь почти то самое подписал, Петр Фомич, что им управляющий объявил по нашему письму. И на то не шли – чуть не до драки, да и до драки прямо, была драка, – а за это меня без малого на руках не понесли! И без ропота фабрику оставили, и чуть не с молитвенным пеньем по домам разошлись!

– Точно ли? Не рановато ли уехали, Алексей Федорович?

– Нет, Петр Фомич. Все уладилось. – Алеше вдруг захотелось высказать все, что до сих пор еще мучило его душу, – Знаешь, Петр Фомич, я ведь сбежал оттуда. От стыда сбежал. Это невозможно, когда тебя боготворят, когда вокруг чуть не истерика, когда «Осанна» кругом! Я ведь ни слова им неправды не сказал, а чувствую себя мошенником, шулером!

В стыде своем признаваться оказалось легко и просто, и с каждым словом на душе Алеши восстанавливался обычный покой. Да с Петром Фомичом все было Алеше легко и просто.

– Ну, что ж! Сегодня осанну поют, а завтра и «распни его» закричат, – усмехнулся Петр Фомич, – стоит ли из-за такой стихии, как мнение народное, расстраиваться…

– Да, я ведь тут уже и «антихриста» успел получить, – уже со смехом отвечал Алеша.

– Вот это молодец! Вот это по-карамазовски! Надеюсь, незаслуженно?… Ну, а теперь-то что? Командуйте, хозяин: в Питер?

– В Питер, в Питер! Дел по горло! Ведь с теми-то фабриками тоже что-то надо будет решать. До весны, может, и протянем, а там…

В московском поезде, как всегда в это время, вагоны первого класса шли полупустыми. Расположившись одни в просторном теплом купе, на широких диванах, друзья могли бы и подремать, но сна не было ни в едином глазу. И думали об одном и том же, и только ждали, кто первый начнет.

Наконец, начал Алеша:

– Так что же, Петр Фомич… Скажи мне – неужели неизбежны увольнения?

Петр Фомич, протянувшись во весь свой немалый рост и заложивши руки за голову, отвечал:

– Увы, неизбежны. Может быть, придется и вовсе фабрики закрывать. Одну из трех-то точно закроем, никуда не денемся.

– Стало быть, Петр Фомич, в самое ближайшее время придется нам причинить людям явное и несомненное зло? Да еще людям, которые на меня годами работали день и ночь, которые своими руками выработали все, что у меня есть?

– И которые, прибавь, готовы тебя сейчас на этих самых руках носить…

– А ты спокоен? Ты об этом можешь говорить спокойно? Да еще и как будто с усмешечкой? Ну, Петр Фомич…

– А ты, Алексей Федорович, и вправду, не принимаешь ли себя за отца-благодетеля? Не считаешь ли себя обязанным своих ткачей в раю земном содержать?

– Господи, да о чем ты, Петя?

– А о том, что все это с твоей стороны гордыня! Глупая, извини меня, мальчишеская гордыня! Мы-де, божьей милостью Алексей Карамазов, при нас все будет, как при бабушке. И ныне и во веки веков! А вот тебе и не будет! Не будет по-нашему! Не мы в этом мире хозяева! Не мы этот кризис чертов устроили, а стало быть, не мы в нем и виновны… А отвечать-то все равно нам придется! Еще погоди, от своих пёсьегонов анафему получишь, вместо осанны. И не один твоего добра не вспомнит.

– Ну что ты, Петя, какая гордыня… Просто… мы с тобой вроде зла-то людям не делали, кровь не пили, как у других-то хозяев водится.

– Нет, Алеша, мы зла делали много, только его не видели. Видеть не хотели, вот и не видели. И не видим. Я, когда в Манчестере работал, статистику их смотрел. Средняя продолжительность жизни в Англии 52 года, а ткач английский живет 29. А у нас народишко-то не ценится, никто его и не считает, эти померли, бабы новых нарожают. Да нам с тобой и статистики не надо, мы ж свои кадры в лица знаем. Ты говоришь, со стариками бумаги подписывал – а многим ли «старикам» по пятидесяти стукнуло? Али все моложе? Далеко не ходить – думаешь, почему из твоих окон реку-то стало видать? Рощу кладбищенскую вырубили. Кладбище расширяют. Ткач долго не живет…

Так что, Алексей Федорович, все в руке Божьей – и твое предложение, и их согласие. Не благодетель ты им, а работодатель. И у тебя своя голова и своя головная боль, и они тоже не без голов. И никому ты им не помощник, а каждый сам себе помощник, сам за себя ответчик. А твое дело простое: есть работа – даешь, нет – извини-подвинься… Небось, фабрики закроешь, так и меня турнешь. И правильно сделаешь…

– Знаешь, Петя, а ведь то же самое, слово в слово, о помощи-то, мне только что, нынче ночью, в чудовском буфете один уже высказал.

– Кто таков?

– Да тот самый, который меня князем мира сего припечатал… Только я с вами согласиться не могу, ни с ним, ни с тобою. Разные люди есть, и те, которые на фабрику идут, как раз в помощи-то и нуждаются. Потому и идут, что на себя не надеются, что надобно им сильного человека, чтоб за него от жизни спрятаться. Вон рыбная-то слобода – оттуда хоть один на фабрику пришел? Те с голоду подохнут, али в Ильмене потонут, а под хозяина не пойдут. А эти – они ж как дети малые без мамки, или как слепые без поводыря. И я, этаких – за ворота?

– Да не изводи себя, Алеша! Со слезами, или без слез – а делать-то придется. Ведь не мы одни, вся Россия в это болото зашла. И как ослица упрямая, глубже и глубже лезет, и остановить ее некому…

– Так что же делать?

– Денег крестьянину дать. Или подати ему уменьшить. А лучше – и то и другое вместе. Ведь крестьянин голодает не потому, что неурожай, а потому, что весь хлеб продал, чтобы подать заплатить. Хлеб-то, слава богу, родится, уже года три урожай хороший, два-то точно… Но он весь его продает, чтобы только расплатиться… Подать заплатит, опять без денег останется. Без денег и без хлеба! Не до наших тряпок ему теперь! Вдумайся, Алеша, деньги он с государства за хлеб взял, да государству тут же и отдал. Без толку деньги из кармана в карман перекладываются, а мы, дураки, стоим да глядим, как ложку мимо нашего рта проносят…

– Ох, Петр Фомич, боюсь, у нынешнего на такое сил не достанет…

– И я боюсь, Алексей Федорович. Столько раз он в советчиках своих обманывался, что теперь предпочтет ничего не делать, лишь бы опять не ошибиться. Он лучше конституцию даст, чтобы кто-то за него решал. А наши-то умники нарешают!..

– Доверчив он не в меру. Доверчив, добр и мягок. Не было у России царя добрее его, и никто не давал народу больше, чем он дал, а вот, гляди, не любит его никто, и не то, что не любят – ненавидят ведь почти все.

– Да, всех умудрился обидеть, всю Россию-матушку добрым делом обидел… Алексей Федорович, давай хоть поспим немного, я какую ночь в поезде… да и ты… Да вот что, – уже сквозь сон бормотал Петр Фомич, – прикупи ты, что ли, землицы у Пёсьегонска, цены-то сейчас бросовые, да по весне раздай своим в аренду… всё прокорм…

Алексей Федорович, думая, что нипочем не уснет, повернулся лицом к спинке дивана, привычно начал читать про себя молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Молитв ради Пречистой Матери Твоей и всех святых, помилуй нас! Аминь». И уснул.

…«сохрани избранного Тобою раба Твоего и Царя нашего Александра; огради его правдою и миром; возглаголи в сердце Его благая и мирная о Церкви Твоей и о людех Твоих; посли Ему верных воинов и советников, мудростию исполненных и волю Его свято исполняющих; вдохни мужество в сердца стоящих на страже самодержавия царского, Тобою, Боже, установленнаго на благо народа Твоего».