Читать книгу Брат Алеша - Сергей Градусов - Страница 15

В конце концов все разошлись. Коле как-то удалось успокоить скандал, уходили в порядке, «конспиративно», по одному или парами. Комната пустела, но все, остыв, всё же сторонились Алексея Федоровича, огибали стол с другой стороны, отводили глаза, чтобы не раскланиваться с ним. Только Виктор Михайлович на прощание весело тряс Алешину руку, и с улыбкой благодарил:

– Эк вы разбередили наше болото! Но это хорошо, хорошо! Спасибо! Это нам здорово!

Коля уходил, провожая гостей, и снова возвращался. Настал черед Лизы. Она пошла с Алешиной стороны стола, так что ему пришлось потесниться в узком проходе между стульями. Лиза прошла совсем-совсем близко, подняла на него свои прекрасные глаза и что-то сказала. От ее близости у Алеши стукнуло сердце и зашумела кровь в голове, и он не расслышал и ответил наугад, сам не зная что, но, видимо, попал к месту, потому что она не удивилась, а кивнула, и опустив голову, вышла. Там вдруг открылась еще какая-то дверь, не входная, и чей-то голос позвал:

– Лизавета Григорьевна, просим…

Лиза вошла туда, дверь закрылась. Алеша весь обратился в слух, но ничего не слышал. В зале оставались теперь только Алеша и Смуров, который все кивал Алексею Федоровичу одними глазами, но не подходил и не заговаривал. Наконец, опять вошел Коля, поднял Смурова с кресел и выпроводил, приобняв за талию, на ходу говоря Алеше:

– Ради бога, простите, Алексей Федорович, еще минутку…

Хлопнула входная дверь, но Коля не вернулся. Он вошел в ту же дверь, куда и Лиза, и пока он входил, Алеша успел расслышать обрывок фразы: «Кармен, лучшей возможности…». Дверь захлопнулась, и Алеша остался наедине со своими разбегающимися мыслями. «Лиза, Лиза, Лиза», думал он, и: «как я глупо выскочил!..», и: «но ведь это же опасно для нее»… «Боже, Боже, какое счастье – Лиза!..»

Наконец вернулся Коля, и они, одевшись, вышли вместе.

– А где Лиза… Лизавета Григорьевна? – спросил Алеша.

– Она уже ушла… другим выходом. Конспирация… Видите, Алексей Федорович, какие мы, в сущности, дети. Взялись за серьезное дело, а как в игрушки играем. Был у нас эмиссар Народной Воли, разумеется, инкогнито, посмотрел, послушал, и потом на пушечный выстрел запретил к ним приближаться. Вы, говорит, элементарнейших правил не знаете, вы и себя и нас завалите. А что правила? Кто их выдумал? Они вон правила свои исполняли – и почти все уже взяты…

– Ну, а меня-то зачем приглашали? Давайте пройдемся немного. Хорошо, снежок пошел.

– Да, тут поневоле пройдемся. Тут ночью извозчика не сыщешь… Вас наше руководство почему-то приняло за сочувствующего, поговорить хотели, в смысле денежного участия. Я их предупреждал, что бесполезно. Но вы молодцом, Алексей Федорович, все вопросы сразу сняли. Молодцом…

– А я думал, вы тут главный.

– Ну, нет… – замялся Коля, – Я один из… Нет у нас вождя. Может и плохо, что нет, не знаю…

– Я ужасно глупо выскочил, Николай Иванович?

– Глупо? О, нисколько! Напротив. Редко встретишь такую простую и ясную точку, особенно у противников. У нас-то это сплошь и рядом. Иногда оторопь берет: все во всем согласны, на словах, а как сядешь о деле договариваться – с места не сдвинуться.

– Моя точка проста, Николай Иванович. «Не убий». Что тут прибавлять, в чем путаться?..

– Вы еще «подставь щеку» вспомните.

– А что? И вспомню! И если хотите знать, так тот, кто в самом деле щеку бы подставил – тот и совершил бы сейчас же самую великую революцию, единственно необходимую человеку и человечеству. Ах, да что говорить… Все говорят, никто не делает. Я сам ведь первый сдачи дам, Николай Иванович.

– Хороший вы человек, Алексей Федорович, жаль с вами расставаться. Вот кого у нас не хватает – такого, как вы. Ивана-царевича. Умные есть, смелые… А царевича нет. Наши-то почему так на вас набросились? Полюбить успели. За эти минуты, пока вы говорили, полюбили вас и власть вашу над собой почувствовали. И бросились драться, чтобы не броситься руки вам целовать.

– Да что же это, Коля! А как же «либерте, эгалите, фратерните»? Как же ваше «эгалите» с царевичем-то согласить? Ведь одно из двух, согласитесь…

Коля даже хлопнул себя по лбу.

– Ну, что за человек! Ну, как с вами разговаривать! Ведь все с ног на голову ставите!

– Нет, это у вас все на голове стоит! Путаница сплошная! И вы, с этой путаницей, людей вести хотите! Куда? Сами-то сначала поймите…

Мокрый снег уже лепил вовсю, дул с Невы уже такой ветер, что поминутно приходилось отирать от снега лицо, чтобы что-то видеть.

– Вон она, Россия! Ни зги не видать, из переулка на проспект выйти – уже задача… И это в столице! А вы… Слепой слепого…

– Никого я никуда вести не хочу! Алексей Федорович, я просто вижу перед собой изверга, преступника, не только не наказанного, но награжденного, обласканного, орденами увешанного, сытого, самодовольного. И нет на него земного суда, более того, он сам земной суд творит. А небесного, божьего-то суда я ждать не хочу, не могу! Стыдно! Алексей Федорович, я в бога давно не верую, вы знаете, но если бы веровал, перед лицом его со стыда бы сгорел, что терплю эту мерзость…

– Коля, Христос терпел и нам велел…

– А, терпел да велел! Почем вы знаете, может вам терпение-то в книгу вставили! Князья мира сего вставили, от себя вписали, чтобы спать спокойно, рабьего ножа не бояться…

– Да не словами же это вписано! Ведь Он на крест за нас пошел, и крестные муки не на словах терпел… Ах, дети, дети, революционеры, атеисты… все торопитесь, ни одной мысли не додумали…

«Ивана-царевича им надобно… У них царевна есть, только они ее не ценят, не видят. И кинут ее с бомбой на какого-нибудь генерала, в топку революции, чтобы из искры пламя возгорелось. А искорка-то Божья, ее беречь, лелеять…» Алеше так хотелось хоть что-то спросить о Лизе, но никак было не найти, с чего начать. Наконец, он решился:

– А что, – и в последний момент осекся, свернул на другое, – оставались бы, Николай Иванович, в школе. Славно с вами было работать. Поговорили бы, наконец.

– Вправду… столько лет вместе, а разговорились в последнюю минуту. Нет уж, Алексей Федорович, прошлое отрезано. И впредь, если меня встретите, Красоткиным, Николаем-то Иванычем не зовите. Нет Николая Иваныча, кончился.

Вышли на проспект, Коле надо было поворачивать налево, Алеше направо. Крепко обнялись на прощание, разошлись. Пройдя шагов двадцать, Алеша не выдержал, обернулся, прокричал Коле в спину:

– Христа ради, Лизу береги!

Тот не оглянулся и шага не замедлил, только махнул на ходу рукой. Алеша смотрел ему вслед, но вскоре он скрылся в снежной круговерти, в тусклой бездне мельтешащих и кружащихся снежинок.

До дома было уже рукой подать. Алеша вошел, скинул залепленную снегом шубу швейцару, поднялся к себе. Проходя по коридору, он заметил, что дверь к мисс приоткрыта и за дверью горит мерцающим светом ночничок. Только сейчас Алеша почувствовал, как тяжело устал за последние дни. В своей комнате он быстро разделся и упал на постель. «Лиза, Лиза, – думал он в темноте, – какое счастье! Как страшно! Лиза, Лиза!»…