Читать книгу На южных рубежах - Сергей Сергеевич Баранов - Страница 11

Кордон представлял из себя двухкомнатный бревенчатый дом, крытый камышом. Окна желтели светом. Рядом располагался амбар, деревянный, с односкатной крышей и напротив него находился крытый навес-стойло для лошадей. К удивлению Аманжола, стойло было полно коней, которые жевали насыпанную для них траву. Возле дома аккуратно стояли два тюка соломы, видно, про запас, и распряженная арба на колесах. Рядом с домом еще пестрели темно-красные листики барбариса, пышные кустарники шиповника ветвились близ построек. Подбежала небольшая лохматая собака, которая вместо того, чтобы залаять при приближении людей, закашляла, будто пыталась выплюнуть внутренности. Вокруг этого обычного казачьего двора, являвшегося одновременно удаленным охранным кордоном, высились ели, так что, если бы не дымок из печной трубы, его не было бы видно даже в упор в этом темном лесу.

Казаки и бай спешились. Старший позвал бая заходить внутрь, а младший обещал позаботиться об ишачках. Дверь распахнулась, и бай наморщился от перемены густой тьмы, освещенной лишь луной, и неяркого, но уютного света в домике. Там, в гостевой комнате у печи спал человек. Было почти невероятно, как на маленьком, узком стульчике, с закинутыми на стол ногами в сапогах, с таким комфортом и сладким храпом, можно было лежать расслаблено.

Вошедший за баем казак хлопнул дверью и громко прочистил горло.

– Вашвысокблагродие! – сказал он негромко.

Спавший проснулся и вытер ладонью рот, потом бороду. Это был есаул Усов, заступивший в ночной караул, после вечера у Наума. Он оглядел вошедших недовольным взглядом разбуженного посреди сладкого сна человека.

– Ну? – буркнул есаул.

По всем признакам бай определил в Усове большого начальника: уважительное обращение к нему недоброго казака, ладный пистолет и сабля с дорогим эфесом, небрежно брошенные на столе, еще большее впечатление произвела поза и занятие, которому блаженно предавался есаул то того момента. Так спать, по-барски, пока подчиненные совершают объезд, мог только знатный и уважаемый человек, так что бай быстро проникся соответствующими чувствами к есаулу. Знаки различия и погоны бай не различал, но галуны из серебряных нитей на кителе есаула также придавали ему веса в глазах кочевника.

– Вот, вашвысокблагродие! Киргиза обнаружили.

– Чего ж ты его привел, шляндра? Поди запри его в амбар с остальными.

– Так ведь это… вашвысокблагродие… Не бандит, не вооружен. Чи купец, чи слуга купеческий. Один шел до Верного. Акжолкой назвался.

– Ну?

– Как бы не пограбили его… Смирный мужичишка.

– И чего ты его приволок, дура? Здесь что, постоялый двор чи кабак?

– Так ведь приказ… вашвысокблагродие… мирным киргизам вспомогать, сталбыть…

– Знаю, умолкни! – сказал Усов примирительно. – Добро, до утра пусть побудет. А с рассветом – гони его к чертям!

– Тута это… вашвысокблагродие, – все мялся казак, но встретив раздраженный взгляд есаула затараторил: – киргиз сей по-нашенски разумеет. Лука и спопашился, кубыть за толмача сгодится? Допросим пленных, а, вашвысокблагродие? Чего их в сарае держать? Все едино, отпускать придется. А так только харч проедают.

Усов теперь уже собрался и облокотился на стол локтями.

– А ведь здорово умыслил, Гришаня. В Верный их не спровадить, велено допрос учинять и отпускать на четыре стороны. Вот, услужил! А что, правда разумеешь? – спросил Усов уже у Аманжола.

Тот выдал глубокий поклон и положил руку на сердце.

– Во как! А ну, молви что-либо зараз?

– Ассалаумагалейкум, казак-мырза! – протянул бай.

– Ха! И тебе алейкумсалям! И чего? По-нашенски разумеешь токмо, чи ляскать можешь?

– Могу, казак-мырза, – сказал бай с очередным поклоном.

– Глякась, ну и болтун, а, Гришаня? Где ж взяли его такого?

– Дык в степи, вашвысокблагродие. Кубыть, в Верный шел…

– Да помню, умолкни! Кто таков, какого роду? – снова обратился есаул к баю. Тот обрадовался любимой теме и столь мудрому вопросу.

– Род мой ушсункар95 Старший жуза. Отес мой Амантай, дед Даирбай, прадед…

– Да-да! К северу кочуете, знаю, – прервал бая есаул, но тот, не успев возмутиться, наоборот, возблагодарил судьбу, ведь он начал рассказывать о своем истинном происхождении, тогда как нужно было играть роль бедняка и слуги. Дальше уважение к есаулу только росло в связи с познаниями офицера о местах кочевок его рода. – Хокандцам до вас далеко, а вам до Верного неблизко. То-то и не заметно ваших шаек.

– Прав, фисер-мырза. Мой род мирный. Урус дуруг, – поспешил заверить бай.

– Вот и добро. Ну, будешь толмачем? Допросить надобно киргиза…

– Тебе, батыр, рад служба. Будем дуруг! – ответил бай.

Усов даже удивился от несоответствия важного достоинства этого человека с тряпьем, на него надетым. Но, мысль о возможности проведения допроса и освобождении пленных, запертых в сарае, очень понравилась Усову. Если он сочтет пленных опасными, то задержит долее или отправит на другой день в Верный – пусть там разбираются, если же нет, то отпустит, отобрав, однако коней и оружие, а взамен выдаст грамотки до дальнейшего решения более высокого начальства.

– Поди, Гришка, приведи старшего! А ты, киргиз, садись! – Усов усадил Аманжола рядом. Подумал немного и налил две чарки водки в знак дружбы. – Смотри, киргиз. Толкуй верно. Такие молодцы востропузые, вот таких как ты, – он ткнул пальцем в живот баю, – на дорогах грабят. Не хокандцев они ждут и на нас не глядят. Нет у них ни царя, ни хана в голове! Все им едино, подполковник, бий ваш али султан, чи хокандский хан. Им только грабить любо, отнимать чужое, баб насильничать, стариков забижать! Пока вокруг война, перекочевки, беспорядок! Да что я… Но, токмо смотри, почую неладное, я тебя вот этой рукой убаюкаю!

Теперь Усов сунул кулак под нос баю. Аманжол вспотел и закивал, готовый исполнить любой приказ.

– То-то. Тогда, дуруг будем! Ха! – передразнил бая Усов и выпил чарку. Бай последовал его примеру и подавился.

Немного времени спустя, Гришка ввел в комнату молодого казаха, одетого в потрепанный халат. На голове у него был лисий заостренный колпак, вроде шлема. Двадцати-двадцати пяти лет от роду, а во взгляде попеременно читались дерзость и испуг. Увидав бая, с ярко выраженными степными чертами лица, ему отнюдь не полегчало. Он фыркнул и едва не сплюнул на пол, но вовремя удержался от такого опрометчивого желания.

Гришка усадил джигита на стул, плотно прижав его ладонью по плечу. Руки у пленного были связаны за спиной. Усов повел в воздухе кистью наотмашь, показав казаку выйти вон.

Взгляд выдавал в парне отчаянного сорвиголову. Под носом у него чуть темнели усишки из нескольких скудных пучков волос, на которых висела мокрота и никак не втягивалась в нос, несмотря на отчаянные вдохи.

Допрос был весьма суровым. Это проявлялось в строгом тоне Усова и усердии Аманжола. Поставленный толмачем бай не стеснялся приукрашивать вопросы есаула своими импровизациями, выдавал отборные ругательства, грозил кулаком и всячески запугивал пленного. Когда тот пытался отнекиваться или придавать своему положению неприступный, отчаянный вид, Усов не стеснялся угрожать, а бай эти угрозы утраивал, обещая пленному все, от страшных пыток в нашем бренном мире, до вечных мук в огненной геенне. Один раз старательный Аманжол даже стукнул кулаком по ноге сидячего. Усов, казалось, даже и не придал этому внимания, поэтому бай продолжил рукоприкладства, однако, умеренно.

Этот бунтовщик и бандит сразу не понравился баю тем, что сознался в краже овец из тучных стад местного бая, оправдываясь тем, что никогда не трогали бедных людей и даже раздавали излишки угнанного скота нуждающимся. Он не сразу признал в ряженном толмаче человека зажиточного и даже богатого, гордого своим высоким происхождением. Бай же был возмущен от такого отношения к представителю своего сословия, пренебрежению к так трудно и долго наживаемому имуществу всякого богача, человека предприимчивого, и эта ненужная, пустая удаль, – все это до крайности раздражало Аманжола. Прав был Усов, сказав, что эти молодцы – только грабители, воры и смутьяны, и никакой власти над собой не признают, будь то традиционная власть старших, более знатных людей, русских чиновников или кокандских беков.

– Разве мы у народа воровали? Так, по две-три овцы из байских стад забирали. Они и не заметили вовсе! Эти жирные сволочи разве сами поделятся? А нам тоже кушать хочется! – Говорил джигит, видно, совсем не раскаявшийся в своих проделках и не распознавший в Аманжоле богача.

Сейчас он то поддавался испугу, то снова закрывался в своих показаниях, и наоборот, рассуждал, что лучше сотрудничать. Он и его приятели были уверены, что за их действия русские власти могут лишить их жизней, запоров насмерть и, возможно, наказание действительно было бы строгим, но учитывая явную несерьезность их ребячливой шайки из десятка джигитов, которая была легко захвачена врасплох двумя лишь казаками и Усовым, разоружена и водворена в сарай пленными, могло оказаться милосердней.

Усов же скорее был склонен посмеяться над глупыми молодчиками и вспоминал себя в том возрасте, а казах, наоборот, после позорного поражения их шайки, проникся уважением к воинскому мастерству казаков.

После допроса, стало известно, что эта шайка состояла из джигитов одного аула. Как-то вечером, наслушавшись сплетен по поводу скорого завоевания всего края кокандским ханом, истреблении всех русских и беспомощности местных казахских султанов перед лицом могучего ханства, они собрались в юрте и после сытного ужина упились до одури. Помутнение рассудков в пылких, но недалеких джигитах проявилась в том, что они вооружились чем-попало: украли дедовские доспехи, взяли отцовские шокпары, выловили своих коней из косяков и ушли в горы. После двух недель в горах, юные джигиты почувствовали волю, отсутствие жесткой руки старших, обрели свободу и превратились в настоящую бандитскую шайку, не гнушавшуюся грабежами, хотя, конечно, серьезных дел за ними не было – то угонят барашка-другого, то посмеются над загулявшимися девками, но все больше гарцевали на конях и показывали свою молодецкую удаль под угрожающие выкрики стариков из разных аулов.

– Черти пузатые! – изрек Усов, посмеиваясь.

Бай не видел ничего смешного и был склонен таких непослушных юнцов, позорящих своих аксакалов, выпороть в их же ауле, напоказ.

– Куражатся, значит, – думал вслух Усов. – Но, вот за воровство ответ держать надобно.

Бай перевел, сдобрив слова Усова ругательствами. Пленный затрясся от страха. Он оказался сметливым парнем и к тому времени распознал в Аманжоле человека знатного, несмотря на его убогую одежонку. Вспомнил он увиденного рядом с домиком ишачка, груженного добром, видел отъевшуюся физиономию бая, заметил и хлесткий, властный взгляд его.

Аманжол же, узнав еще в начале допроса, что юноша не является одного с ним рода или даже отдаленно родственного, был сыном безвестного бедняка, потерял всякое сочувствие к его персоне.

– Ну, что же. Как будто все ясно. Их коней мы оставим в залог – за воровство лошадей и овец, пока пострадавшие не предъявят требований. Дубинки их тоже оставляем у себя. Так, голозадыми и отправим восвояси. Побачим, как их дома примут! Аксакалы, небось, спины-то им пропашут плетками, а, киргиз? Ха-ха! – обратился Усов к баю, исправно выполнявшему работу толмача.

Паренек воспринял слова Усова как угрозу, ничего не разобрав.

Но Аманжола сильно задели речи юнца. Поэтому он решил проучить сопляка и переиначил слова Усова, потехи ради.

– Слушай сюда, сын собаки! Этот жузбасши96 повелел порвать ваши спины на ремни! Да! Сопляк, позор своего аула! Он потом разрешит мне сшить из этих лоскутов такие же штаны, как у него! Ха-ха!

Смешок этот, хоть и вырвался у бая по своим причинам, но показывал схожесть речей – есаула и его. Парень побледнел и глаза его округлились. Перед тем, как совершенно лишиться мужества, он все же вскрикнул отчаянно, обращаясь к Усову:

– Мырза, мырза! Скоро сюда прибудет батыр Ералы с целым туменом войска! Мы хотели присоединиться к нему!

Бай оторопел и схватился руками за пухлые щеки. Он даже пошатнулся и нашел опору в столике, сделав пару шагов назад. Усов заинтересовался и велел тотчас перевести слова пленного. Бай повиновался.

– Дураки! – воскликнул Усов. – Из-за таких вот слухов в Верном разжигается паника. Ведомо ли тебе, киргиз, что Ералы состоит на службе у государя? Будь у него тьма войска, он был бы уже здесь, в распоряжении господина подполковника! Да что там!.. Что за темные люди! – отчаялся Усов.

Уже некоторое время вокруг Верного витал странный, тревожный слух. Будто известный во всем Семиречье бий Ералы созывает под свои знамена всех неравнодушных к судьбе Отчизны джигитов. Будто знаменитый своими подвигами бий, вновь вскочил в седло и достал из закромов свое оружие, сменив судейский посох на саблю, решил вспомнить времена своего батырства. Времена, когда этот лев степи, со своей грозной палицей в руках разил иноземцев, среди которых в разные времена были и русские, и китайцы, и кокандцы с бухарцами.

Странным слух являлся потому, что давно в Семиречье не слыхали о батыре Ералы, подвиги которого были воспеты акынами еще при жизни, но память о его деяниях жила как среди казахских джигитов, так и среди казачьих старост. А тревожен он был тем, что столь выдающийся человек действительно мог собрать под собой грозную силу, однако, неизвестно было против кого он эту силу направит.

Многим было известно, что несколько лет назад прославленный батыр присягнул на верность царю и вскоре получил звание прапорщика армии. Однако, бывший батыр, а ныне бий Ералы носил офицерское звание лишь номинально, никогда не являлся на призыв, не участвовал в выборах волостных правителей и не решал свои трудности через русскую администрацию. По-прежнему, все его достояние и авторитет строились на Степном порядке.

Эти жалкие воришки были не первой шайкой, задержанной казачьими разъездами. Уже несколько раз казаки вступали в стычки с разрозненными вооруженными отрядами. Некоторые были обычными налетчиками, занимавшимися грабежами и разбоями. Другие мнили себя народными мстителями и нападали на плохо охраняемые караваны, байские стада, и раздавали награбленное в аулы. Третьи – юнцы, пытающиеся показать свою удаль, вопреки твердым рукам и увещеваниям своих отцов и карасакалов. Были и такие, кто вооружались и уходили в горы и прочие труднодоступные места, в ожидании, когда появится народный герой или новый хан, который сначала изгонит кокандцев, затем и русских, и возглавит новую Большую Орду.

В этом пленном было понемногу от всех, поэтому, умудренный в подобных делах Усов, был склонен отпустить молодцев, так как никакой действительной опасности они не представляли.

Но последние слова по поводу его дальнейшей судьбы были неверно переведены баем.

Стало очевидно, что пленный совсем пал духом, когда внезапно обмяк и заплакал. Позабыв о гордости и неприязни к палачам, он взмолился, чтобы его помиловали.

– Мырза! Мырза! – обращал он свой взор на каждого по очереди, пока не остановился все же на бае, как на человеке, способном его понять. – Мырза пощади! Все верну! Вижу, ты и так человек знатный! Но, разве тебе повредит десяток-другой добрых лошадей? А русскому разве повредит мешочек с драгоценностями? Переведи, мырза, русскому шайтану! Все отдам ему, все! Только пусть отпустит меня!

Ни один мускул не дрогнул на лице Аманжола. Он и сам являлся невольным пленным казаков, хоть пытался внушить и пленному и самому себе, что он преданный друг русских и их гость. Поэтому его эмоции не должны были быть заметными Усову. А в голове у него, после слов пленного все задвигалось и завертелось. Усов и так хотел отпустить этих дураков, а тут выяснилось, что с них можно получить прибыль. Как гончий пес, бай мгновенно учуял возможность возыметь выгоду. Но, он был уверен, и не зря! в том, что Усов только оскорбится от предложения благодарности. И тут же бай припомнил, что двое казаков от преподнесенной в качестве извинения бутылок водки не отказались.

Служивые казаки часто получали жалование натурой – мясом, солью, тканями и прочими товарами, да и получая рублями, не могли похвастаться особым достатком. Офицеры – другое дело, с ними бай держал ухо в остро, так как не понимал их и боялся. Так что, дабы исключить Усова из возникшей в мыслях цепочки, бай так решил провернуть дело.

– Казак-мырза! Могу говорит с негодай? Его дед – мой далекий родной!

– Что? Родственник? – не удивился Усов.

– Ойбай! Дале-екий родной! Аксакал, старый. Но уважение ест. Я этого негодай ругат буду!

– Валяй! – согласился Усов. – Не повредит!

Бай перевел грозный взор на пленника.

– Ну, сын собаки! Говори! Откуда у тебя лошади? Жузбасши сказал, что все у вас отобрали! Откуда у такого голодранца лошади и драгоценности?

– Есть, мырза, есть! Русские взяли нас на привале. Но, есть у нас тайник. Там оставили добычу. Десять лошадей, еще драгоценности! Все отдам, только скажи русскому, чтобы помиловал!

Бай снова обратился к Усову, разыгрывая свою партию.

– Казак мырза! Ты их отпускал. Они в аул идут. Там аксакал – мой родной, дале-екий родной. Ата тегы быр97. Я слежу как наказат собак! Ойба-ай, сытырашна наказат!

Усов кивнул уже безразлично и даже махнул рукой. Бай подождал немного в низком поклоне и сказал еще:

– А я Верный иду, боюс. Казак меня провожай?

– Добро, коли так. Утром тебя Гришка с Лукой и проводят. Акромя этих, еще охочие есть до грабежа. А тебе, киргиз, моя благодарность! Хоть и учить тебе нашу речь и учить, а все одно, помощь оказал! – Усов протянул баю руку и тот ее горячо пожал.

Пленный воспринял этот жест как договоренность между толмачем и русским, так что вздохнул с облегчением и радостью за спасенную жизнь.

– Ай, рахмет, казак-мырза! А почему утро ждат? Шас пойду. Вот-вот рассвет. А? – спросил далее бай.

– Нехай будет по-твоему, киргиз. Мне от твоего общества немного пользы! Ха-ха! Ухондокался я трошки. Эй! Гришка!

Усов велел отпустить пленных и сопроводить толмача-бая до Верного. «Гоняем тут этих пастухов бестолковых! Быстрей бы уж клятый хокандец подоспел! Эх, в бой бы!» – с такими мыслями он принял прежнюю позицию и уснул, будто ничего не произошло с тех пор, как его разбудили.