Читать книгу На южных рубежах - Сергей Сергеевич Баранов - Страница 9

Достопочтенный бай Аманжол восседал на торе71. Он пребывал в подавленном состоянии, но, казалось, уже подчинился, принял свой злой рок. Рядом с ним, по правую руку, скрестив по-казахски ноги, сидел Кожегул и смотрел на бая вопрошающе, обеспокоенно. Однако, молодой прапорщик не смел первым нарушить молчание. Бай же не знал, как занять гостя, как повести разговор, потому что эта встреча, инициированная самим баем, не должна была состояться вовсе.

* * *

События, приведшие к этой неловкой встрече, развивались следующим образом.

Бая Аманжола, во время пребывания в Верном, терзали разные чувства. Одним из них было сомнение в правильности и безопасности своего нахождения там, тогда как в любой день на выселок могло обрушиться дикое и жестокое кокандское войско. Отсюда происходило и следующее чувство. Это уже был страх за свою жизнь или, если судьба распорядится более милосердно, за свое имущество и честь.

Сомнения были еще и другого свойства: возможно, думал бай, все-таки находиться в Верном и проявить преданность русскому начальнику – правильный ход, и, в случае победы русских, ему будут оказаны почести, как надежному другу империи. Страхи также имели более конкретные очертания. Бай испытывал глубочайшее уважение к султану Аблесу и не смел нарушить данных ему обещаний, а перед русскими офицерами трепетал безмерно. После того, как султан доверительно рассказал баю об особом интересе начальника к его персоне, Аманжол лишился спокойствия и сна.

Первое время баю было чем заняться. Дело в том, что он передал только часть даров, которые ему было вверено поднести русскому начальнику от нескольких аулов. И, как добропорядочный человек, он передал большую часть этого добра по назначению, но рассудил, что за его труды и лишения будет справедливо некоторую часть общих даров оставить при себе. Вот он и занимался сбыванием этого добра и обменом на другие товары.

Были там различные изделия, созданные умелыми и трудолюбивыми женщинами его родных аулов, такие как прочные арканы, уютные ковры, войлочные шапки и тапочки, халаты из тканой армячины с цветастыми узорами. Кое-что из этого добра бай продал татарским купцам за тенге, кое-что обменял на порох и водку, которые решил сбыть в аулах втридорога, а оставшиеся товары он обменял на настоящий пистолет.

Простодушный бай был неопытен в делах торговых, хотя ни за что бы в этом не признался, считая себя настолько важной персоной, что его не посмеют обмануть, настолько хитрым и ловким, что сам Алдар-косе72 рядом ним не более чем жалкий простак. Матерые татарские купцы и менялы быстро раскусили бая с его манерностью и раздутым высокомерием, так что обсчитывали его безбожно, и огромный пистолет всучили аж времен сибирских походов Ермака73, однако праздничный, вычищенный до блеска, но годный разве что для колки орехов тяжелой своей рукоятью.

Так, бай окончил торговые дела, поездил на своем верблюде по Верному и окрестностям, гостил ежедневно у Кожегула, чтобы меньше тратить тенге на свои харчи, а ночевал в косе, чтобы не платить за квартирование в выселках. Вскоре ему наскучила такая праздная жизнь, да и, кроме того, он поиздержался в трактире Наума за азартными играми.

Султан Аблес все не возвращался в Верный, высланный куда-то Колпаковским с миссией. Сам начальник не обращал на бая ровно никакого внимания, хотя Аманжол частенько разъезжал на верблюде возле форта, возле дома начальника и вообще старался быть у него на глазах, так как по заверению султана Аблеса, начальник сочтет за оскорбление и предательство, если бай исчезнет из Верного.

Вскоре бая стало даже обижать такое положение дел. Он хотел было прямо предложить свои услуги начальнику, чтобы тот честь по чести применил его безусловно огромный опыт, непревзойденную храбрость и фундаментальный авторитет чуть ли не во всей Степи!

В детстве Аманжол провел два года в медресе в Семипалатинске, где преподавал богословие и арабский язык один татарский мулла74. Был он человеком разносторонне образованным, начитанным и, помимо уроков, увлекал детей не только различными цитатами из священного Корана, но и пересказами из других книг. Знал он множество хадисов75, легенд, песен и вдохновенно рассказывал о подвигах батыров, жестоких битвах и мудрых деяниях правителей прошлого. Хотя юный тогда Аманжол и не слыл прилежным учеником, даже не сумел пройти полный пятилетний курс и едва освоил двадцать восемь букв алфавита, но он почерпнул из рассказов учителя огромное количество впечатлений и пищи для грез.

Так, рассказы старого учителя и впечатлительность пронизывали весь жизненный путь Аманжола, с ранней юности до средних лет и сделали его человеком причудливым, жеманным от того, что воображаемый им мир часто путался и переплетался с миром действительным. Этот мир же был подчас томным, размеренным, а Аманжол, как и многие степняки, был человеком неторопливым, если не сказать медлительным, и тяжелым на подъем. Новые впечатления для своих мечтаний он черпал из рассказов, песен, сказок проезжавших мимо его владений акынов, жирши и шешенов76. Таких людей скаредный бай уважал больше всех, и когда узын-кулак доносил о приближении странствующего сказителя, он проявлял истинно султанскую щедрость, велел резать баранов не жалея, варить конину и устраивал многодневные пиры, после которых оставался с талантливыми гостями наедине и упрашивал их рассказывать все новые истории, предназначенные только для его ушей, до самого утра.

Бай разжигал самое себя изнутри, воображал и мечтал до того глубоко, что его стали посещать сны, где он охотился с соколом или отгонял кровожадных волков от своих тучных стад, участвовал в страшных сечах о бок с героями древности или восседал рядом с ханами, жаждущими выслушать его тонкий совет. Все это становилось всамделишным в его неумолимом сознании.

Таким человеком был бай Аманжол и от разумения своей высокой значимости он все больше возмущался пренебрежением его особой со стороны глупых русских и их нерасторопного начальника, который не видит дальше своего носа!

После долгих раздумий, бай даже решил, что самым надежным и разумным путем решения всех бед, было бы назначение его послом к кокандскому хану, обличенным властью самим белым царем, дабы он наставил кровожадного владыку на путь добрососедства и, таким образом, изгнал его из Семиречья навеки вечные.

Так, постепенно, от нехватки внимания, бай стал чувствовать себя весьма оскорбленным. Он не мог более терпеть шуточки Кожегула, требования оплатить долг за столование в трактире Наума и пренебрежения со стороны начальника.

С другой стороны, дома, в ауле, его ждала сварливая и злобная жена, которая вцепится в его кошель, как изголодавшаяся гиена, а потом падальщиком налетит и на его измученный мозг, стоит ему подъехать за версту к своей юрте.

И все же была еще одна, очень веская причина, кроме страха перед Колпаковским и почтения к султану Аблесу, по которой Аманжол не мог быстро и незаметно покинуть Верный…

Дело было в том, что достопочтенный бай, мужчина возраста почтенного, хоть и не пожилого, – влюбился! Разве кто-нибудь может отвести стрелы Амура, пусть даже мишенью будет сердце последнего опустившегося старика?

И посему, ничего необычного в этом естественном чувстве взрослого, состоявшегося и богатого мужчины, конечно, не было. Не было и видимых причин это чувство утаивать, от жены или от близких, подавлять его, так как состоятельный казах вполне мог взять в жены и вторую, и третью, и четвертую жену, если мог их содержать в достатке, мире и благополучии. Было лишь одно обстоятельство, мешавшее воплощению всех мечтаний влюбленного меджнуна77, а бай влюбился именно так, неистово, с пылкостью юноши, отчаянно, чувство его было бездонно и одновременно наивно, чисто. Обстоятельство это заключалось в том, что возлюбленная бая была русской казачкой и, таким образом, пересиливало многие его пылкие чаяния. Обстоятельство это имело огромное препятствующее значение не потому, что красавице казачке было всего семнадцать лет, а скорее из-за ее православной веры, неприемлемой для положения токал78 в байском ауле, ее чуждых кочевникам привычках, культуре быта, ее происхождению, в конце концов. Темные аульные люди, консервативные аксакалы, многочисленные патриархальные родственники никогда бы не приняли выбор даже столь авторитетного богача, каким был славный Аманжол.

Это странное, но острое, как клыки ирбиса, чувство, заставляло бая примириться со всеми тяготами, со всеми страхами, сомнениями и метаниями разбушевавшегося рассудка.

Впервые бай приметил одновременно стройную и пышнотелую красавицу, какими могут быть только потомки Евы в юном возрасте, у Кожегула, куда она приходила пару раз в неделю, и за умеренную плату помогала вести хозяйство и стряпать для холостого офицера. Не сразу он положил на нее глаз, больше заботясь о поддержании своей важности в глазах нового приятеля-острослова, которого он тщетно учил законам жизни и щедро делился мудростью.

Но вот, однажды, в особо жаркий вечер, престарелая толстая баба-прислужница, которая доселе воображалась баю, в широченной юбке да с укутанной головой, по-старушечьи, имевшая форму снеговика, сняла платок и обнажила ворох пышных, тяжелых русых волос.

Она тогда взмахнула головой, как горячий, породистый жеребенок арабских кровей, а потом пригладила волосы назад ото лба. Девка маялась от жары, исходившей от русской печи, в которой она стряпала для Кожегула и его гостя, так что решила снять бесформенную, латанную-перелатанную накидку. Казачка носила сарафан, и на частично открывшейся верхней части тела бай увидел тугие холмы совсем уже не девичьей груди, зажатые в излишне стянутом лифе на лямках. Было видно, что девка давно выросла из этого одеяния, формы ее разливались. Сарафан был к тому же истертым почти до дыр, так что ни узоров, ни красок на нем уже не было видно. Под ним казачка носила блузку с широкими длинными рукавами. Кружева на воротнике давно измялись и пришли в негодность, так что она заправляла их вовнутрь, чтобы не было видно их убогого состояния. Над этим бедным одеянием белела тонкая шея, которая переходила в остренький подбородок. Пухлые губы окаймляли довольно крупный рот, аккуратная линия носа заканчивалась выпуклыми кругами ноздрей, а серо-голубые, большущие глаза стреляли игривыми и даже дерзкими взглядами из-под волнистых бровей, одного с волосами цвета.

Аманжол был опытным мужчиной, далеким от излишнего почитания и преклонения перед женщинами. Но, стоило ему завидеть юную казачку, как сердце его начинало колотиться, виски покрывались испариной, даже руки начинали трястись, как после долгой игры в кокпар79. Бай робел перед девицей и был в отчаянии из-за этого. А причин тому было множество: он плохо владел русским языком и постоянно коверкал слова, хоть это его смущало только в разговорах с русскими офицерами, теперь стало понятно, что и с красавицей заговорить ему боязно. Не меньше его пугал нашейный крестик казачки, не сколько сам по себе, сколько как часть этих неизвестных ему христианских особенностей. Ему представлялись огромные пузатые попы, с бородами до пола, которые гонят его прочь от своей овечки кадилами и посохами. Беспокоило его и незнание традиций, в которых воспитывалась казачка, того, как у них принято ухаживать за девицами и переходить после этого в статус жениха.

Совсем другое дело, если бы баю полюбилась юная красотка-казашка. Там бы он не то, что не заробел, а вообще повел бы себя как хан, владелец и повелитель огромного гарема, сиречь, взял бы силою. В таком случае, окажись девушка жительницей его или любого соседского аула, баю стоило бы только направить свои стопы в юрту родителей избранной красавицы и сторговаться о размерах калыма80, а с девушкой не стоило бы даже заговаривать – пустая трата времени! Здесь же, он был вынужден серьезно размышлять и искать пути подхода к казачке.

С Кожегулом бай стеснялся посоветоваться, в виду молодости прапорщика, не заслуживающего ни доверия, ни уважения, и с оглядкой на его холостое положение. Да и давно уж не к нему в гости ходил бай, а больше в стремлении полюбоваться красавицей и совершить очередную попытку заговорить с ней. Аманжол терзался, краснел, говорил невпопад и мало напоминал того мудрого и многословного карасакала, который был знаком Кожегулу. Гостеприимный прапорщик как-то решил полюбопытствовать, не заболел ли почтенный гость:

– Что же с вами, байеке? Ужели Герасим Алексеевич наконец прозрел, сообразил свою ошибку и назначил вас начальником своей конницы?

– Что ты мелешь, пострел! Эх, пусть у тебя язык отсохнет, – скорее по привычке изрыгнул проклятие бай, – знай же! Ваш князь Калпак меня совершенно не интересует, ибо полководец он вовсе неумелый, не чета моему предку Даирбаю, который был мынбасши у самого хана Жолбарыса81!

– Помнится, вы говорили, что славный ваш предок Даирбай был батыром при Аблай-хане, – возразил Кожегул лукаво.

Бай теперь обнаружил свою оплошность и счел наиболее достойным сделать вид, что не расслышал.

– Лучше тебе обеспокоиться о том, юнец, чтобы находиться подальше, когда могущественный кокандский хан со своим священным воинством разобьет твоего Калпака. Вместо этого, ты, как всегда, треплешься о пустом.

Бай совсем извелся. У Кожегула на столе, он оставлял конфеты и сладости, в надежде, что их заберет себе горничная казачка. Он следил за ней на улицах станиц, отправлял с теми же заданиями двоих прислужников, которые сопровождали его с самого отъезда из аулов и жили при нем.

Ему удалось выяснить, что живет она в Малой станице, на самом краешке выселка, в покосившемся дряхлом домишке о двух комнатенках и с камышовой крышей. Был у нее младший брат десяти лет и пребывали они в большой нужде – голь голью. Казачка подрабатывала горничной в разных домах и вообще бралась за любую работу, помогала в трактире Наума, когда требовались дополнительные руки, косила камыши и траву за выселками, в сезон пристраивалась на сбор груш и яблок.

Оказалось, что дети эти – сироты, и ютились они в курене слепого старика, отставного станишника Клима Дубова, который даже родней им не приходился, но мальчишка был при старике поводырем, а сестра его вела убогое их хозяйство и подрабатывала всюду, так как пенсии ветерана хватало разве на то, чтобы самому не пойти по миру. Речи о том, чтобы обновить одежонку или прикупить телочку, дабы иметь свое молоко, даже не стояло. Звали эту девушку-горемыку Зоей Черепановой.

Аманжол разузнал все, что было можно, все места, куда девушка ходила, имел точные сведения о том, чем занимается ее младший брат, что поделывает слепой старец – бай наблюдал и за ним.

Тогда, вследствие долгих раздумий и множества неловких попыток познакомиться с Зоей ближе, баю пришла неожиданная мысль. Собственно, чего это он изобретает колесо? Ведь есть заветы его предков, которые, должно быть, в таких случаях, не сильно отличаются от традиций русских. У девицы есть старик, пусть и не родной, есть брат, пусть и малолетний. И, что немаловажно, живут они оборванцами, а девица кормит эти два голодных рта, работает и изводится, в то время как место ей – в цветастых садах Багдада или на золотом ханском троне! Она подобна райской гурии, столь же желанна и дорога для байского сердца, но вместо того, чтобы прислуживать ему и дарить свою ласку, она пашет землю, словно вол, и таскает тяжести в трактире еврея, как вьючный осел!

«Так что же мне мешает», – рассуждал далее бай, – «почему бы не пойти к старику и не сговориться с ним? Я заплачу поистине ханский калым, слава Аллаху, косяки мои тучны…»

Бай готовился уже сделать так, но, поразмыслив еще, на свою беду, снова засомневался. Девица, узнав об этом, может взбрыкнуть, отказаться. К сожалению, скот и товары из аула бай уже обратил и разменял в Верном и тем, что у него было в наличие, здесь никого не удивишь. Да и неприлично почтенному карасакалу, уже женатому, ходить к нищим старикам и предлагать себя в мужья. Нет, нужно было сделать все как полагается. Недаром существуют обычаи, освященные столетиями. Все они исходят из мудрости и векового опыта. Поэтому, презрев все опасности, упрятав страх перед Колпаковским поглубже в нутро, забыв об обещании быть рядом с султаном в битве, во имя любви, бай решил сбежать из Верного.

Нужно было достичь своих аулов, где, будучи властелином своей судьбы и шкуры, огромных табунов лошадей и сотен юрт сородичей и подданных, выслать к старику честь по чести людей для кудалыка82, с богатыми дарами.

Заодно, кудалар могли бы узнать, как в Верном отнеслись к его побегу и не назначил ли Колпаковский гору золота в награду за поимку беглого бая или за его взбунтовавшуюся голову, отделенную от плеч. Если так, то в худшем случае, начальник возьмет их в заложники и тогда, поторговавшись как следует, бай их выкупит, пока сам будет в безопасности. Если же начальник простит его, то кудалар свободно явятся к старику-казаку, испросят разрешения поставить белую юрту рядом с его избой, одарят его подарками, оденут дорогой шапан на его дряхлые плечи и водрузят малахай из волчьей шерсти на его белую голову. Для мальчишки бай не пожалел в своих грезах породистого жеребенка, с седлом и уздечкой, а для будущей токал он отправит кимешек83, обшитый жемчугом и самый изящный камзол.

Сам же бай, тем временем, подготовит свадебный пир в ауле, скачки и торжественные игрища, такой той84, о которам еще десятилетие по всей Степи, да что там, во всей Азии, будут говорить не иначе как со вздохами восхищения и муками зависти. Тогда ни старик, ни сама казачка, не смогут устоять перед соблазном, и непременно согласятся на брак. В конце концов, к чему старику сопротивляться, ведь мудрецы говорят: цель дороги – дойти, цель девушки – уйти.

Как только кудалар сделают свое дело, старик с девушкой должны будут явиться в аул, а уж там, был уверен Аманжол, девушка трижды произнесет слова шахады85 и мулла совершит обряд при свидетелях.

Великодушный меджнун, в обычной своей жизнедеятельности скаредный и хитрый, теперь был готов отказаться от приданого и полностью взять на себя ответственность за красавицу. Он поставит ей за свой счет отдельную юрту, чтобы юную токал не заклевала его ядовитая байбише86, выделит ей косяк лошадок, чтобы она могла жить независимо, хоть на все это и придется поиздержаться.

Решив так, бай сделался непреклонен, хоть и соблюдал осторожность. Опасности он презрел не полностью, страхи его, хоть и улеглись, но не исчезли, и свою медлительность он оправдывал исключительно уважением к султану Аблесу, потому что дал ему слово, которое вот-вот собирался нарушить. Но любовь и казачка стоили того.

Все ему в Верном надоело, все осточертело. Аманжол устал бояться, устал чувствовать себя ненужным и незаслуженно обойденным вниманием со стороны важных людей. А грозного султана Аблеса все не было, так что бай разработал тактику побега.

За пару ночей он придумал хитроумный план. Во-первых, он решил выехать ночью, чтобы не быть замеченным русскими, ведь он все еще боялся суровой мести Колпаковского за свое малодушие. Во-вторых, ехать он решил не на своем могучем бактриане87, а на ишачке своего слуги, которого, вместе со вторым помощником, он решил оставить в юрте под Верным, для отвода глаз, как будто бай стоит на месте. Им было велено выдвигаться позднее, не высовываться из юрты и всем говорить покуда, что бай приболел. Естественно, все наторгованные богатства бай взял с собой, погрузив на второго ишака, так что на бедняка, как рассчитывалось, он никак не походил, хоть и надел тряпье своего слуги на свои необхватные телеса. И наконец, наиковарнейшим ходом было письмо, которое бай написал и отправил Кожегулу с нарочным. Там, по-арабски, с оттиском личной тамги88, содержалось торжественное приглашение прапорщика Кожегула на обед к баю на следующий день. Этим, бай рассчитывал усыпить бдительность Кожегула, так как был уверен в том, что прапорщик поставлен султаном Аблесом для слежки за ним. В дальнейшем, это письмо и привело к той неловкой встрече в байской юрте.