Читать книгу Обратная перспектива - Сергей Васильев - Страница 9

Державинская ода глубока,

Как наша Волга-матушка-река, —

Порой она мутна, порой прозрачна,

И в ней, как осетры, плывут века

И будут плыть, родимые, пока

Не сделалося всей России мрачно.

Я поглупел уже от этих од,

От непогод, невзгод и даже от

Того, кто возомнил, что он державен.

Страна умрет, подохнет даже скот,

Не в этот год, так в следующий год —

Останется лишь Гавриил Державин.

И осетры воспрянут на столе,

И вспыхнут розы на твоем стекле,

И засияют тусклым счастьем лица,

И кончится огонь на корабле —

«Фелица» ведь во свете, не во мгле,

Не то что блудная императрица.

И день настанет, славный день такой,

Когда не будем мы глядеть с тоской

На солнце и пойдем любить любого,

Когда и жизнь не будет воровской,

Когда покончат с грустью колдовской

Все – от Московии и до Тамбова.

Речь не о том, что настали трудные времена,

Мы видали и хуже, но речь сейчас о другом:

Неродною нам стала теперь страна,

Если не сказать – врагом.

Помнишь, как мы гордились этой страной —

Сталинградом, Гагариным, а какой у нас был футбол!

Что же случилось с ней и что случилось со мной —

Все куда-то пропало, прекрасен лишь слабый пол.

Да нет, я люблю ее, лучезарную Русь,

И никуда не уеду, ни в Лондон и ни в Париж.

Только все чаще меня накрывает грусть

Оттого, что ты, Россия, во тьме паришь.

У меня оскомина на эту веселую прыть —

Прав Мандельштам: у нас в крови блуд труда.

Можно всю жизнь не делать, а говорить —

И беспечальным сделаешься тогда.

Я по ночам от обид и боли ору,

Потому что смешна мне чиновничья злая спесь.

Знаешь, Россия, когда-нибудь я умру,

Но тогда пусть меня похоронят здесь.

Сталинград-то хорош, а Волгоград

Хуже, наверное, во сто крат —

Ничего не найдешь хорошего.

Даже мамка скорбит от великих обид,

И пусть здесь никто давно не убит,

Земля помнит кровавое крошево.

Из окопа, заросшего пышной травой,

Прорастает солдатушка неживой —

Мир не должен быть одноразовым.

И у девушек кругом идет голова

Оттого, что воскреснут все однова —

Я согласен с Виктором Некрасовым.

Не измерить сегодняшней лжи длину,

Но теперь мы не у фашистов в плену,

Мы теперь в плену у купечества.

Я-то знаю, что будет потом наперед:

Государство умрет, и страна умрет,

И останется только отечество.

Или память о нем, хорошем таком,

Что заплакать хочется вечерком.

Что с того, что мы хулиганили?

Лишь бы оно не ушло на дно,

Словно Китеж, лишь бы жило оно,

Лишь бы его не испоганили.

На горе растет осина,

На пригорке иван-чай.

Вспомни, мамушка, про сына,

Не грусти и не скучай.

Глянь, хорошая погода,

Песню плачет соловей.

Я ведь не бывал три года

На могилке на твоей.

Воронье летит к оврагу

Дружной хищною гурьбой.

Ты прости, но я прилягу

Только рядышком с тобой.

Дни июльские слишком долги,

Что слепой запомнился дождь.

Пароходы плывут по Волге,

Ежик прячет в стогу иголки —

Там ты счастье свое найдешь.

Кот Чеширский с мышкой играет,

Баба в луже белье стирает,

Жаба плещется в камышах,

А на дне речном загорает

Кто-то важный, как падишах.

Приглядись и не то увидишь —

Там на дне и танки, и Китеж,

И зачем нам Новый Завет,

Если мир перешел на идиш,

Как троллейбус на красный свет.

Плачь, голуба, о нашем сыне,

О забывшей Христа осине,

Но гляди: как ни странно, но

Свет горит еще на Руси, не

Пожелавшей пойти на дно.

Барин, сердито выбритый и надушенный одеколоном,

Честные бабы с гостинцами да мужики с поклоном,

Привкус моченых яблок, тяжелый запах укропа —

Где, Чаадаев безумный, твоя Европа?

Тощие звезды над кладбищем да тараканы в баньке,

Повести Белкина вечером на хуторе близ Диканьки,

Бедная Лиза, выстрел, охотники на привале —

Им-то, небось, вольготно, а мне едва ли.

Вере Павловне снятся сны, а кому-то мертвые души,

А крестьяне дремлют в стогу, затянув поясок потуже,

Спит на перине Обломов, борща не вотще отведав,

И возлежит на гвоздях, словно йог, Рахметов.

Гуси пасутся в луже, клекочут злобно и гордо.

Взгляд от стола поднимешь —

                                       в окошке свинячья морда.

Голова с похмелья трещит, как арбуз,

                                                     а вместо микстуры —

Фонд золотой отечественной литературы.

Кто он тебе, протопоп Аввакум,

Пронзивший двуперстьем мрак?

Он не брат тебе и даже не кум

И даже смерти не враг.

И не надо жизнь огнем опалять —

Слишком сны о стране длинны.

Но когда плывет эта «внешняя блядь»,

Мы все в нее влюблены.

Не о шлюхе позорной речь, о луне

И прочих светилах небесных,

Омрачающих душу нашу вдвойне

И стыдящихся речей отвесных.

Вот две дырки в твоей голове,

Вот следы чеченского схрона,

Вот драхма, сверкающая в траве,

Но нигде не найдешь Харона.

И поэтому счастия не проси

Ни у крыс, ни у мышек летучих:

Все будет солнечно на Руси,

Утонувшей в дремучих тучах.

Будут волосы твои светлее льна,

О Руси будет светлой дума.

И по-прежнему будет плыть луна

Над двуперстием Аввакума.

Славянский бог смешон и волосат,

Его ступни босые в белой глине,

Нахмурившись, он грозно входит в сад

И губы свои пачкает в малине.

Над ним летают бабочки, жуки,

Стрекозы, комары и тварь иная.

Поодаль косят сено мужики,

Поскрипывает грубо ось земная.

Славянский бог глядит на свой живот

И нежно гладит ствол кудрявой вишни.

В нем бог другой, наверное, живет,

Но все эти подробности излишни.

На дне колодца плавает звезда,

Пытаясь робкой рыбкой притвориться.

Славянский бог уходит в никуда,

Чтоб в небесах глубоких раствориться.

В России то пьют, то спят что зимой, что летом,

Штольцу тут нечего делать, и не по летам

Ему образумить Обломова, чей обломок

Отыщет в траве внезапный его потомок.

Немец есть немец, а русской душе противно

Лезть за рубеж, где полно невозможных див. Но

Не отыщешь женщин,

                           на подвиг простой способных, —

Любящих, нежных, работоспособных.

Пусть немцы делают свои дела,

                                а русские женщины пусть рожают,

Они ж никому при этом не угрожают,

Они несут белоснежное полотенце,

Чтоб завернуть в него радостного младенца.

В этом смысл России – чтоб колосилась

Рожь, и чтобы жизнь носилась

В колесе вселенском, и чтобы дети

Знали, что они не одни на свете.

Земля никогда не родит мертвяка,

Но схватки близки родовые.

Идут, как волы голубые, века —

Ужасны рога их кривые.

Любуйся их поступью грозной, пока

Не встретился с чудом впервые.

Колючее время стыдливей ерша,

Полжизни осталось на роздых,

Густеет, как масло, пространство круша,

Беременный смутою воздух.

И ночь надвигается, тьмою шурша,

И небо в крестах, а не в звездах.

И снова бредут на закланье волхвы,

Звенят незаконные речи.

Во рту привкус крови и прикус халвы,

И слышится голос картечи

Разгневанной, и не сносить головы

Опять Иоанну Предтече.

Давно равнодушный к скрижалям конвой

Не видел такого улова.

Грохочут осины надменной листвой,

Не ведая умысла злого.

И внятным становится замысел Твой,

И зрячим становится Слово.

Квас ледяной, но никуда не деться

От страшной, словно Библия, жары.

И зноя тяжеленные шары

Нам предлагают до трусов раздеться

И так идти по городу. Народ

Уже привык к такому променаду.

Не выпить ли еще нам лимонаду?

Нет, квасу, квасу! Нет, наоборот!

Поругивая солнце сгоряча,

Которое обласкано веками,

Бредем к реке державной. Под ногами

Похрустывает нежно саранча.

Откуда ее столько? Эта рать,

Как татарва, опять на крылья села.

Ну правильно, хлеб в поле она съела,

Теперь явилась в город нас сожрать.

Ну прямо казнь египетская! Мы

Спешим к реке, вопрос в пространство бросив:

Кто нас спасет? Пожалуй, лишь Иосиф —

От саранчи, которой тьмы и тьмы,

От зноя – он тяжел, как никогда,

В поту и продавцы, и брадобреи.

Нырнуть бы, что ли, в Волгу поскорее!

Но в Волге тоже горяча вода.

То ли климат излишне сух,

То ли сук рубить недосуг —

Вот и пьешь свой вишневый сок,

Ожидая выстрел в висок.

То ль идем не по той стерне,

То ли плачем не в той стране —

Пусть звенит в тумане струна,

Полно кукситься, старина!

Будет год, а может быть, век —

Станет зверем вновь человек,

И дракон о трех головах

Уравняется с ним в правах.

Лето, деревня. Отпуск идет к концу.

Прихожу с женою и Ксюшей к отцу.

Подкрашиваю оградку, сорную рву траву,

Разгоняю ворон, галдящих шумно во рву.

А Ксюха глядит на фотографию и шумно визжит:

– Мама, а почему тут Сережа лежит?!

Хороша теперь жизнь в саду,

Яблоки там висят,

Пчелы порхают у всех на виду.

И медом полнится сад.

Но покрыта ржавчиной ножевой

Пашня, высохшая совсем,

И стоит отец мой еще живой

Надо мной и над миром всем.

Папе Карло Коллоди земля по колено,

Но сосновое вдруг нашлось полено,

И тогда, улыбаясь картинно,

Появился на свет Буратино.

А еще раньше был плотник Иосиф,

Который, полено на землю бросив,