Читать книгу Джейн Эйр - Шарлотта Бронте - Страница 9

Первые три месяца моего пребывания в Ловуде показались мне целым веком – и, увы, отнюдь не золотым. Они прошли в утомительных усилиях освоиться с новыми правилами и непривычными обязанностями. Боязнь не справиться с этой задачей мучила меня больше, чем физические лишения, выпавшие на мою долю. В течение января, февраля и части марта вокруг лежал глубокий снег, и во время оттепели дороги стали совершенно непроходимыми.

Мы должны были ежедневно час проводить на свежем воздухе, но имели возможность гулять только внутри стен нашего сада. Исключение составляли походы в церковь, куда мы отправлялись раз в неделю. Скудная одежда не защищала нас от сурового холода. У нас не было сапог, и снег попадал нам в башмаки и таял в них. Наши руки, не знавшие перчаток, распухли и потрескались. Я хорошо помню ужасную боль, которую причиняли мне каждый вечер мои воспаленные ноги. И каждое утро, когда приходилось надевать башмаки, мы испытывали мучение, потому что кожа на обмороженных местах сходила, оставляя открытые раны.

Недостаточное питание изнуряло нас. При нашем здоровом детском аппетите мы получали маленькие порции, которых хватило бы, только чтобы поддержать силы умирающего больного. Это скудное питание вызывало злоупотребления, которые всей тяжестью ложились на младших воспитанниц: при всяком удобном случае голодные старшие лаской и угрозами выманивали еду у младших. Не раз мне приходилось делить между двумя большими ученицами драгоценный кусок вечернего черного хлеба, и, уступив третьей половину чашечки кофе, я проглатывала остаток, смешивая его с горькими слезами.

Воскресенья были для нас тягостными днями в это зимнее время года. Каждую неделю мы шли две мили до Брокльбриджской церкви. Мы выходили из дома, дрожа от стужи, приходили в церковь еще более окоченевшими, а к концу обедни чувствовали себя почти парализованными от холода. Было слишком далеко возвращаться домой к обеду, и потому между двумя службами нам подавали закуску из холодного мяса и хлеба – такие же скудные порции, какие мы получали ежедневно.

По окончании послеобеденной службы мы возвращались домой по холмистой, открытой для ветра дороге: резкий зимний ветер, носившийся над цепью покрытых снегом холмов, охватывал нас ледяным дыханием и едва не сдирал кожу с лица. Я ясно вижу мисс Темпл – как она, запахиваясь в свой шотландский плащ, который ветер ежеминутно грозил сорвать с нее, легко и бодро шагала рядом с нами и, поддерживая нас словами и собственным примером, уговаривала не терять мужества и бодро идти вперед, «как храбрые солдаты». Остальные учительницы, бедняжки, были большей частью сами слишком удручены для того, чтобы пытаться подбодрять других.

Как страстно мы стремились к свету и теплу пылающего камина по возвращении домой! Но эта роскошь была недоступна, по крайней мере нам, маленьким: оба камина классной комнаты в мгновение ока осаждались двумя рядами старших воспитанниц, а за ними уныло теснились маленькие девочки, кутая в передник свои окоченевшие руки. Маленькое утешение являлось нам во время чая в виде двойной порции хлеба, целого ломтика вместо половины, и – о восторг! – с прибавлением тоненького слоя масла: в этом заключалось наше еженедельное пиршество, которого мы с восторгом ждали от воскресенья до воскресенья. Обыкновенно мне удавалось сохранять для себя половину этого роскошного угощения, но вторую половину мне неизменно приходилось отдавать.

Воскресные вечера проходили в повторении наизусть катехизиса, пятой, шестой и седьмой глав Евангелия от Матфея и в выслушивании длиннейшей проповеди. Ее читала мисс Миллер, сопровождая чтение беспрестанными зевками, которых она не могла подавить и которые выдавали ее усталость.

Я еще не упомянула о посещениях мистера Брокльхерста. Этот достойный джентльмен отсутствовал почти весь первый месяц моей жизни в Ловуде, может быть, его пребывание у его друга, архиепископа, затянулось дольше, чем он ожидал. Во всяком случае, для меня его отсутствие было большим облегчением. Незачем говорить, что я имела особые основания бояться его посещения. Но в конце концов он все-таки приехал.

Однажды после обеда (это было через три недели после моего приезда в Ловуд) я сидела с грифельной доской в руке и ломала себе голову над трудным делением. Взгляд мой рассеянно упал на окно, в эту минуту кто-то прошел мимо него. Я почти инстинктивно узнала эту длинную, сухую фигуру, и когда спустя две минуты вся школа, включая и учительниц, сразу поднялась с мест, мне незачем было поворачивать голову к двери. Я знала, чье появление школа приветствовала таким образом. Он большими шагами прошел через комнату, и рядом с мисс Темпл, поднявшейся вместе со всеми, стоял теперь тот же самый черный столб, который так зловеще возвышался предо мною на ковре у камина в столовой Гейтсхеда. Я искоса взглянула на него. Да, я не ошиблась: это был мистер Брокльхерст, застегнутый на все пуговицы и казавшийся теперь еще длиннее, у́же и суровее, чем когда-либо.

Волосы поднялись у меня дыбом от ужаса при его появлении. Я хорошо помнила злобные намеки миссис Рид на мои дурные наклонности и его заверение предупредить мисс Темпл и учительниц о моем порочном характере. Все время я со страхом думала, что он сдержит свое обещание, и ждала появления человека, который опозорит меня перед всеми. Теперь он был здесь. Он стоял рядом с мисс Темпл и что-то тихо говорил ей – я не сомневалась, что он разоблачает мою испорченность. Я следила с мучительной тревогой за его глазами, ожидая каждую минуту, что его темные зрачки обратятся на меня с отвращением и презрением. Я стала вслушиваться в их разговор. Случайно я стояла близко от них и могла слышать, что он говорил мисс Темпл. Содержание их разговора на минуту избавило меня от мучительного страха.

– Я надеюсь, мисс Темпл, что нитки, которые я купил в Лоутоне, окажутся подходящими для коленкоровых рубашек. Я подобрал для них соответствующие иголки. Передайте, пожалуйста, мисс Смит, что штопальные иглы я привезу ей на будущей неделе. И пусть она ни в коем случае не выдает больше одной в руки, иначе воспитанницы будут относиться к иглам с небрежением и чаще терять. Затем, сударыня, я желал бы, чтобы вы лучше следили за качеством штопки шерстяных чулок. Я осмотрел белье, которое сушится на заднем дворе, и нашел там множество черных чулок, заштопанных весьма неудовлетворительно. Судя по величине дыр, я уверен, что за ними следят неаккуратно.

Он остановился.

– Ваши указания будут исполнены, – отвечала мисс Темпл.

– Кроме того, сударыня, – продолжал он, – прачка передала мне, что некоторые из девочек получили по два чистых воротничка в течение недели, это слишком много: по правилам полагается только один.

– Я могу объяснить это обстоятельство. Агнесса и Кэтрин Джонсон были в последний четверг приглашены на чай к своим друзьям в Лоутон. По этому случаю я разрешила выдать им чистые воротнички.

Мистер Брокльхерст кивнул головой.

– Ну да, один раз – это ничего, но я вас очень прошу не повторять таких вещей слишком часто. Затем я должен упомянуть еще об одной вещи, которая меня чрезвычайно удивила: просматривая счета экономки, я увидел, что в течение последних двух недель девочкам два раза был подан второй завтрак, состоявший из хлеба и сыра. Что это значит? Я просмотрел еще раз устав, но в нем не упоминается о втором завтраке. Кто ввел это нововведение? И по какому праву?

– Я должна взять на себя ответственность за это, – ответила мисс Темпл. – Завтрак был приготовлен так скверно, что воспитанницы не могли его есть, и я не решилась заставить их голодать до самого обеда.

– Сударыня, позвольте напомнить вам цель, которую я преследую, воспитывая этих девочек. В них не следует развивать любовь к роскоши и слабость характера, напротив, я стремлюсь закалить их, приучить к терпению и самоотречению. Если им приходится терпеть ничтожные лишения вроде испорченного или невкусно приготовленного обеда, то мы не вправе смягчать трудности. Это только разнеживает тела и противоречит целям нашего заведения. Подобными случаями, напротив, нужно воспользоваться как средством укрепить нравственность воспитанниц, приучить их мужественно переносить временные лишения. Нужно было коротко обратиться к воспитанницам, как сделал бы умный наставник, и напомнить им о страданиях первых христиан, напомнить слова нашего Учителя, убеждавшего своих учеников покорно нести тяжелый крест и следовать за ним. Он учил, что «не хлебом единым жив человек, но каждым словом, исходящим из уст Господа». Вы должны были напомнить его божественное утешение: «Счастливы вы, терпящие ради меня голод и жажду». О сударыня, влагая в уста этих детей хлеб и сыр вместо пригоревшей каши, вы насыщаете их грешные тела, но губите их бессмертные души!

Мистер Брокльхерст снова замолчал – должно быть, под наплывом чувств. В начале его речи глаза мисс Темпл были устремлены в пол, но теперь она смотрела прямо перед собой, и ее лицо, обыкновенно бледное как мрамор, как будто приняло так же неподвижность и холодность мрамора. Губы ее были крепко сжаты, на всем лице лежало выражение какой-то окаменелой суровости. Между тем мистер Брокльхерст, стоя у камина с заложенными за спину руками, величественно обозревал всю школу. Вдруг глаза его замигали, как будто что-то ослепило или поразило его зрачки, он повернулся к мисс Темпл и заговорил быстрее, чем говорил до сих пор:

– Мисс Темпл, мисс Темпл, кто, кто эта девочка с курчавыми волосами? Рыжие волосы, мисс Темпл, и курчавые – совершенно курчавые! – и, протянув палку, он указал на предмет, возбудивший его негодование, руки его дрожали от праведного гнева.

– Это Джулия Северн, – ответила мисс Темпл совершенно спокойно.

– Джулия Северн, сударыня! Но на каком основании у нее завиты волосы? Как она решается пренебрегать так открыто всеми правилами и обычаями этого дома и здесь – в евангелическом благотворительном заведении – носить волосы в виде целой массы локонов?

– Волосы Джулии вьются от природы, – возразила мисс Темпл все еще совершенно спокойно.

– От природы! Да, но нам незачем идти на поводу у природы. Я повторяю еще раз: волосы у них должны быть скромно, просто, гладко причесаны. Мисс Темпл, волосы этой девочки должны быть острижены – совершенно сбриты! Я завтра же пришлю парикмахера. Я замечаю, что и у других девочек слишком много волос – например, у этой крупной, велите ей повернуться. Велите всей первой скамье встать и повернуться лицом к стене.

Мисс Темпл поднесла носовой платок к губам, скрывая невольную улыбку, однако она отдала требуемое приказание, и все ученицы первого класса, встав с мест, повернулись. Отклонившись слегка назад, я видела, какими взглядами и гримасами они сопровождали эту церемонию. Жалко, что мистер Брокльхерст был лишен этого зрелища: возможно, в его голову закралась бы мысль, что, властвуя над внешней оболочкой вверенных ему существ, он не имеет ни малейшего влияния на их внутренний мир. – Все эти космы должны быть срезаны!

Слова сходили с его уст, подобно трубным звукам Страшного суда. Мисс Темпл хотела, по-видимому, вставить слово.

– Сударыня, – прервал он ее, – я служу господину, царство которого не от мира сего. Моя задача – научить этих девушек украшать себя скромностью и воздержанностью, а не завитыми локонами и дорогими одеждами. Между тем каждая из этих молодых особ убрала волосы в косы. Сплести их могло только одно тщеславие. Эти косы, я повторяю, должны быть срезаны. Подумайте только о времени, бесполезно потраченном на…

Здесь речь мистера Брокльхерста была прервана. В комнату вошли три новых посетителя, три дамы. Им следовало войти раньше, чтобы слышать проповедь об одежде, потому что все трое были разряжены в великолепные меха, бархат и шелк. На двух младших, красивых девушках шестнадцати и семнадцати лет, были очень модные, отделанные страусовыми перьями серые шляпы, из-под полей которых виднелись светлые, тщательно завитые локоны. Старшая дама была одета в дорогую бархатную накидку, отделанную горностаем, на лоб ее спадал ряд фальшивых французских локонов.

Мисс Темпл почтительно приветствовала вошедших как супругу и дочерей мистера Брокльхерста и проводила их на почетные места у стены классной комнаты. Они приехали в карете вместе с нашим достопочтенным директором и подвергли тщательному обходу верхние комнаты, в то время как он проверял счета экономки, выспрашивал прачку и читал проповедь начальнице. Теперь они принялись выговаривать мисс Смит, в обязанности которой входила забота о белье и наблюдение за нашими спальнями. Я не могла слышать того, что они говорили, другие вещи отвлекли мое внимание.

Хотя я внимательно вслушивалась в разговор мистера Брокльхерста с мисс Темпл, это не помешало мне, однако, обеспечить собственную безопасность. Я думала, что вполне справлюсь с этой задачей, если достопочтенный директор меня не заметит. С этой целью я откинулась как можно дальше назад на скамье и сделала вид, что поглощена вычислениями. Я держала грифельную доску таким образом, что она закрывала мое лицо. Возможно, я сумела бы избежать нежелательного внимания, но предательская доска выскользнула из рук и, с треском упав на пол, обратила на меня все взоры. Я знала, что теперь все пропало, и, наклонившись подобрать обломки грифельной доски, приготовилась к худшему.

– Какая неосторожная девочка! – сказал мистер Брокльхерст и вслед за тем прибавил: – А, это новая воспитанница!

И не успела еще я перевести дух, как он проговорил:

– Мне надо сказать несколько слов по ее поводу.

Затем он произнес громко – о, каким громким показался мне его голос!

– Пусть девочка, разбившая доску, выйдет вперед.

Я была точно парализована и при всем желании не могла сдвинуться с места. Две старшие девушки, сидевшие по бокам, взяли меня под локти, поставили на ноги и вытолкнули вперед, навстречу судье. Мисс Темпл ласково взяла меня за руку и, подводя к нему, прошептала мне на ухо:

– Не бойся, Джейн, я видела, что это было случайно, ты не будешь наказана.

Этот ласковый голос поразил мое сердце точно кинжал. «Еще минута, – думала я, – и она отвернется от меня с презрением, как от лицемерки». Чувство бешеной злобы против миссис Рид, мистера Брокльхерста и подобных им охватило меня при этой мысли. Я была не Элен Бернс.

– Дайте сюда стул, – проговорил мистер Брокльхерст, указав на высокий стул, с которого только что поднялась одна из старших.

Стул был принесен.

– Поставьте на него эту девочку.

И меня поставили на него, кто – я не знаю. Я была не в состоянии подмечать мелочи. Я оказалась на высоте лица мистера Брокльхерста на расстоянии не более двух футов, подо мною колебались и переливались облака серебристых перьев, оранжевого и темно-красного шелка и белого меха.

Мистер Брокльхерст откашлялся.

– Мисс Темпл, учительницы и дети, вы все видите эту девочку? – обратился он к присутствующим.

Конечно, они все видели меня, их глаза впились в мое пылающее лицо.

– Вы видите: она еще молода, вы замечаете, что она выглядит как обычный ребенок. Господь по милосердию своему дал ей тот же образ, что и всем нам. Ни один признак внешнего уродства не указывает на ее испорченный характер. Кто бы мог подумать, что она – послушное орудие в руках дьявола? И однако, мне больно это сказать, но это так.

Наступила пауза, в продолжение которой я попыталась овладеть своими нервами. Я повторяла себе, что Рубикон перейден и что испытание, которого нельзя избежать, надо перенести с твердостью.

– Мои дорогие дети, – продолжало с пафосом черное каменное изваяние, – на мне лежит тяжелая, грустная обязанность предупредить вас, что эта девочка, которая могла бы быть одной из любимых овец Господа, – отверженная! Вы должны постоянно быть настороже с ней. Остерегайтесь брать с нее пример. Если это необходимо, избегайте ее общества, исключайте ее из ваших игр. Что касается учительниц, – повернулся он к ним, – то вы все должны тщательно наблюдать за ней. Следите за ее действиями, взвешивайте ее слова, исследуйте поступки, наказывайте ее тело, чтобы спасти душу. Если, конечно, такое спасение еще возможно, ибо – мой язык едва решается такое произнести – ибо эта девочка, это дитя, родившееся в христианской стране, хуже маленькой язычницы, которая возносит свои молитвы к Будде и преклоняет колени перед своим божеством. Эта девочка – лгунья!

Снова наступила пауза, продолжавшаяся минут десять. Я между тем вполне овладела собой и теперь заметила, как все три представительницы дома Брокльхерстов вытащили свои носовые платки и поднесли их к глазам. Старшая беспрестанно покачивалась взад и вперед под наплывом горестных чувств, а две младшие прошептали:

– Как ужасно!

Мистер Брокльхерст снова заговорил:

– Все это я узнал от ее благодетельницы, от благочестивой и благотворительной дамы, которая взяла к себе сироту, воспитывала ее как собственную дочь. За доброту и великодушие эта девочка отплатила черной неблагодарностью, и в конце концов покровительница была вынуждена отослать ее от своих детей из боязни, чтобы порочный пример не погубил их душевной чистоты. Она послала ее сюда, чтобы здесь ее излечили. И потому я прошу вас, начальницу и учительниц, не спускать с нее бдительного ока!

Кончив свою напыщенную речь, мистер Брокльхерст застегнул верхнюю пуговицу сюртука и, обратившись к своей семье, прошептал что-то. Дамы встали и, поклонившись мисс Темпл, величественно покинули комнату.

Повернувшись в дверях, мой судья произнес:

– Пусть она стоит на этом стуле еще полчаса и пусть никто из вас не говорит с ней сегодня в течение целого дня.

И так я стояла здесь на возвышении, на глазах у всех. Я, говорившая, что не перенесу такого позора, – я была выставлена к позорному столбу, на всеобщее посмеяние. Никакие слова не могут передать того, что во мне происходило. Как раз в ту минуту, когда я теряла власть над своими чувствами, когда у меня сжалось горло и перехватило дыхание, мимо меня прошла Элен Бернс и, проходя, подняла на меня глаза. Каким странным светом они сияли! Как согрели мою душу лучи этого дивного света! Какое-то новое, неведомое чувство ободрило меня. Точно мученик прошел мимо раба и вдохнул в него новые силы! Усилием воли я подавила начинавшийся нервный припадок, подняла голову и выпрямилась.

Элен Бернс обратилась к мисс Смит с каким то незначительным вопросом по шитью, выслушала выговор по поводу бессмысленности этого вопроса, вернулась на место и, вновь проходя мимо меня, улыбнулась. Что это была за улыбка! Я и сейчас помню ее в точности и понимаю, что она была выражением благородства и мужества, она осветила выразительные черты на худеньком лице, впалые серые глаза, и в сиянии этой улыбки Элен казалась ангелом. А тем временем на руке у нее красовалась «повязка неряхи», и час тому назад мисс Скетчерд посадила ее на хлеб и воду за то, что, переписывая упражнение, она залила бумагу чернилами. Такова несовершенная человеческая природа. Пятна бывают даже на солнце, но глаза, подобные глазам мисс Скетчерд, только их и видят, не замечая целительного тепла и света.