Читать книгу Prototype466 - Симон Либертин - Страница 11

Мой дедушка затерялся в детстве, где-то посреди моего персонального незабываемого и навсегда потерянного Рая, вместе с комиксами про собаку Пифа и игрушечными фигурками Агирре и его подопечных конкистадоров.

У каждого в моей семье оказались свои судьба, пределы и берега. Ступень дедушки сбежала от советской тирании, звено отца осело ближе к восточной Европе. Я же, всю свою сознательную жизнь старавшийся перепрыгнуть через отведенную мне ступень, получив образование, продолжил его в США, да здесь и остался. И вот, что удивительно – мой род столько раз менял страны и даже, не побоюсь этого слова, цивилизации, но семья моя, будучи эклектичной, так и не перестала по старой русской привычке генерировать трагизм.

Эмигрировав сюда, он вместе с бабушкой целиком отдался борьбе за существование, существуя на скудное университетское жалование преподавателя на кафедре Славистики в размере 500 долларов. Отец-же уже все—таки был типичным европейцем, тогда как дедушка, да и я навсегда остались людьми советской национальности. И, что-то подсказывает, что во мне СССР, как и любое прошлое, мог возродиться разве что в жанре фарса.

История, которая смогла бы объединить людей из разных стран – это не только история о супергерое или сопровождающая человечество уже десять тысяч лет история о мифическом или архитипическом герое, нет, на это способна и история семьи.

Да, дедушка учился в ешиве, хотел, да и мог стать раввином, но получил недуй, отворот-поворот за высказывание о том, что «мудрецы были дураками». Что, впринципе, не удивительно, ведь, по рассказам, одним из учителей деда был чудаковатый хасид, который, например, устроил собственную свадьбу со свитком Торы, и ходил в обнимку с рыбой будто с грудным ребенком. Дедушка получил недуй (хасидская версия отворот-поворота) за то, что сказал, что мудрецы говорили глупости. Можно сказать, что дедушка был горячим экспериментатором, за что его, собственно, и поставили на лыжи из иудаизма с волчьим билетом и, скорее всего, фантомной ржавой бритвой под серцем. Сами посудите, ведь он до самой смерти с полной серьезностью утверждал, что снег белый вовсе не потому что мы видим его белым, а лишь потому, что Тора до сих пор устанавливала его белым.

Деда учили в ешиве обращаться по любому поводу, например, к комментарию Раши – его мы обязаны слушать, даже если он скажет что правое – это левое, а о левом – что это правое. Изменив даже немного слова великого учителя легко совершить роковую ошибку.

Поскольку мой дедушка чуть не стал раввином, для меня иудаизм стал вечеринкой, на которую тебя не позвали. Она привлекательна! И как всегда бывает с такими вечеринками, на утро тебе обязательно звонят и сообщают, что на развеселом рейве, где тебя не было, все упоролись. и теперь прошлое с огорчением взирает на тебя, просовывая свое лезвие в щель между старой печалью и будущей радостью. Абсолютно все вопросы мира следует логично обобщить одним: еврей?

Когда мне хочется проехаться на велосипеде по Центральному парку, то, под страхом встречи с фанатками, я как Боно наряжаюсь в костюм хасида. Это самая близкая дистанция, на которую я сегодня подхожу к Торе. Как рассказал в интервью Анонимный источник: «Джейсон часто одевается как хасид, когда собирается на велосипедные прогулки. «Камуфляж» снова позволил знаменитому художнику избежать появления пикантных фото в СМИ, сделанных на месте аварии, – прохожие не узнали в пострадавшем религиозном еврее всемирно известного художника.

И ведь когда-то в приступе интереса к иудейской мистике я даже прослушал экспресс аудио-курс «Как вызвать голема». Дело, по секрету говоря, заключалось скорее не в том, как его вызвать, поскольку он изготавливается вручную из сподручных материалов, например, из куска мыла, а в том, какое число необходимо при этом использовать, чтобы наречь полученное изделие големом. Но я так и не сумел выбрать числа, хотя интуитивно склонялся к 77, двум топорам, совпадающим с годом моего рождения.

Так вот, Дедушка с бабушкой жили в Советском союзе, он любил Андрея Платонова, открыто ненавидел советскую власть, что звучало как штамп самого опасного свойства, но при этом был преданным коммунистом. В тайне от всех он рисовал красочные открытки русских цветов, тигров, ныряющих под воду за мячиком, самолеты и другие сответские детские игрушки.

От бабушки я запомнил уши амана на столе. Да, бабушка пекла эти сладкие треугольные пирожки – мои мадленки. Они были настолько вкусными, как если бы моя бабушка, пекущая эти свои фирменные и вкуснейшие пирожки внезапно оказалась еще и Иисусом. Еще она тушила острые бобы с поистине мужским количеством перца.

Ничто так не ранит человека, как осколки собственного счастья. Позже, мой Дедушка символически почти склонился, почти прогнулся через свою человеческую сущность, чтобы поцеловать замшелую руку советских вождей, не зная, что они его уже отвергли. «У меня с правящим режимом эстетические разногласия», любил цитировать он кого-то из русских писателей. Не вижу смысла юлить: советские вожди, на мой взгляд, на поверку оказались ничтожествами, не позволившими спокойно жить столь многим.

Даже сейчас, спустя столетие до меня косвенно долетают разгневанные брызги великого тирана, отдающие папиросами Герцеговина Флор. Однажды, я даже нашел в шкафу принадлежащий деду партийный билет с выцветшей, некогда бывшей ярко-красной корочкой:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

ВСЕРОССИЙСКИЙ ЛЕНИНСКИЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ СОЮЗ МОЛОДЕЖИ

КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ

N 76112977

Фамилия:

Имя:

Отчество:

Год и месяц рождения

Время вступления в ВЛКСМ

личная подпись:

Подпись секретаря комсомола

Глядя на его комсомольский билет, я слышу согласованный скрип тысяч пионерских скрипок, и хор из миллионов детских глоток, поющих большое пионерское спасибо: За детство светлое – Спасибо, Партия, Спасибо, Родина, тебе! и миллиарды детских пушистых головушек.

На любимом фото с дедом близ обочины стоит названная то-ли в честь русской реки, то-ли в честь птицы чайки черная советская BDSM-карета, из динамиков которой раздаются эфиры советского диктора Левиафана, и от взгляда на которую почему-то кажется, что фашизм – естественное состояние человечества.

Взглянув на фото, я вспоминаю тот пещерный рисунок, что видел на спине дедушки – три расплывшихся синих купола томской синагоги, прикинувшейся православной церковью, и двухглавого орла с будто бы добавленным по просьбе резника линейным геометрическим сечением по центру, образующим могендавид. Спасибо тебе за это, великий Сталин! И несмотря на все сказанное, помню, как Дед в разговоре со мной, семилетним мальчиком, признался, что «был неправ».

В этом году, размышляя обо всей этой истории, я придумал инсталляцию «Диктаторы»: Сталин, Гитлер, Мао, и генеральный секретарь Северной Кореи Ким Чен Ын в натуральную величину, каждый в соответствующем кителе военного режима, и не отличимые от своих реальных прототипов, прогнувшись стоят в пошлой позе со спущенными штанами на неторопливо вращающейся карусели. Вдобавок к этому, каждый из них раскачивается вперед и назад, стоя на двух дугах как у детской лошадки-качалки.

Вместе с тем, разбирающемуся в теме зрителю очевидо, что работа «Диктаторы» перекликается с зомби-фашистами братьев Чепмен, в рамках инсталляции, будто бы, наблюдающих выставку «Дегенеративное искусство», а также продолжает идею скульптуры – визуальной шутки «Он (Him)» Мауриццио Кателлана, изображающей детских размеров Гитлера, жалобно молящегося, встав на колени.

В советское время то, что у вас вращалось в голове, то вскоре обязательно появлялось и на спине. Почти как в «Процессе» Кафки, с той лишь разницей, что Франс не описывал миллионы граждан, добровольно пишущих доносы. Пути реализации подспудных желаний всегда витиеваты. Через год двуглавый могендавид сел на рейс в Новый Свет, и этот рейс в вестибюль Рая каким-то чудом, в самый последний момент, забыли отменить.

Несмотря на то, что Дед был преданным коммунистом, он пострадал от сталинских репрессий, хотя его отец и был лидером раскулачивания на большевистском этапе построения Советского Союза, к 45 году Ленин был уже как дорадо с трюфельным соусом, только в плохом смысле, да и с Троцким расправился советский Сами-знаете-кто.

Я родился совсем не «в сундуке в парижском театре» как Ив Мишель Сен-Лоран, хоть сейчас и было бы приятно так размышлять о своем прошлом. Но это было бы хирургическим в него вмешательством. Семейная обстановка была весьма скудна как в культурном, так и в религиозном плане, но в семь я в согласии с пожеланием отца все-же пойду в (иезуитский) колледж Святого Сердца, где буду учиться до шестнадцати. Я провел там шесть лет, шесть раз в год приезжая к родителям. Летние каникулы длились три, если повезет, то три с лишним месяца. Спустя пятилетний срок обучения я, теоретически, уже мог зарабатывать переводами с латыни и греческого, или продолжить заниматься живописью, в которой мне помогли набить руку. В колледже почему-то у меня появилось прозвище «Бордо». После выпуска оно было навсегда забыто.

Колледж был создан при одноименном университете, который был основан в 1921 году группой итальянских священников и профессоров. 24 июня того же года он был признан министерством образования Италии, и в то же время папа Бенедикт XV официально подтвердил церковный статус учебного заведения. Я планировал поступать на Факультет искусства и философии.

И вот теперь, лежа в духовной камере взаперти, окруженный белыми стенами из полированного бетона как камбала в садке, я маялся бессонницей, сострадая бездомным. Бездомным, увы, взятым абстрактно, выброшенным на обочину жизни где-нибудь на Bowery. Засыпая, я постоянно менял точку сборки, превращаясь то в бродячего бостонского пса, ночующего вместе со стаей, то в голого по пояс президента России, самоотверженно скачущего к зрителю верхом на испуганной цирковой лошади, чтобы выпустить на волю тигров. Я чувствую себя плюшевой белкой, и заботливые китайские ручонки пришивают мне уши с пушистыми кисточками, роскошный синтетический хвост и оранжевый хохолок, передают из рук в руки, затем вставляют пластиковые пуговки глянцевых глаз.

Затем, уже под утро, я вооружался воинственной хохмой и звонил ей. Днем мне снилось жаркое лето, она встречает меня на ступенях небольшого римского университета, на ней коричневое платье цвета сладкого ледяного кофе. Господи, как же теперь мне хочется вернуться обратно во влажные объятия родного колледжа, и обратно на Факультет искусства и философии. Спустя годы, я прислонюсь к стеклу нью-йоркского университета где-то рядом с корпусом для гимнастики и столовой, чтобы вновь увидеть своих старых одноклассников.

Вечерами, в свободную минуту Николь можно было застать, отвлеченно играющей на планшете. В ее игре необходимо было с максимальной частотой нажимать на экран в строго определенном месте. Как раз в том, где один за другим появляются и погибают монстры, разбрасывая вокруг монетки различной ценности. Накапливаешь монетки и можно приобрести один из навыков, повышая свои показатели урона в секунду.

Задача состояла в том, чтобы убивать монстров, таких как Робот Допплер, Чебуратор, Судья Холодильный, через каждые 5 уровней натыкаясь на их более мощных боссов – словом, игровая механика была очень жизненной.

Случалось, пока она сокрушала монстров и их боссов, мы вели разговоры, которые случаются только между влюбленными:

– Не смешно? Я повторю.

– Да вот же, я смеюсь.

– Ты серьезно? Что же в этом такого смешного? Неужели ты ничего не поняла?

– Я поняла.

– Ты ответила «я поняла» лишь формально, и я это заметил. Ничего ты не поняла.

«И так далее» и «все такое прочее», перераставшие в закулисные пододеяльные разговоры.

Отношения наши внушали оптимизм. Уже давно наступила моя очередь издеваться в sms. Она пишет «я люблю тебя», я прыгаю от радости по всей мастерской. Потом напиваюсь, и со счастливой улыбкой отвечаю ей «ты раздражаешь». Но через минуту признаюсь, что пошутил.

– Я купила тебе книгу Джулии Кэмерон «Твори как художник».

– Дорогая, во-первых – спасибо, а во-вторых – ты ведь понимаешь, что эта книга – это печатный аналог кнопки «Убить все человечество», замаскированной под безобидную кнопку вызова красного света на пешеходном переходе?

Встретив Николь на кухне, я выдернул из ее рук кофейник словно экскалибур, и посмотрел на содержимое, подставив его навстречу солнечному лучу. Все верно, отчетливые оттенки эбонита и ивы. За Николь ведь нужны глаз да глаз, пару раз она плеснула мне чего-то вроде робусты, а сказала, что заварила Бурунди – вот как она с ловкостью средневековых шарлатанов ухитряется подавать ядовитое пойло под видом эликсира благодати.

Чуть позже, я зашел в спальню и увидел Николь, лежащую по самую шею под холодными хребтами одеяла и с ночной повязкой на глазах. Она заговорила первой:

– Разденься и ныряй ко мне, котик.

Я выполнил порученное мне задание и ощутил как изгибы ее тела доверчиво отдавались неге и моей профессорской ладони.

– Я Адам, а ты – моя Ева. Мы наги, а в Библии нагота появляется только после грехопадения. До грехопадения можно говорить об отсутствии одежды, но это еще не была нагота. Речь ведь идет не о каком-то нравственном изменении, как может показаться на первый взгляд, а о метафизической мутации, затронувшей весь характер человеческого бытия.

Потом, все так же не снимая ночной повязки с глаз, Николь поведала мне о вчерашнем звонке с кафедры, из которого следовало, что одна монашка в цветастом худи уже битый час как слонялась у двери с табличкой «Джейсон Ф. Александр», надеясь его, то есть меня, подстеречь.

В этот момент я понял, что неплохо бы уже избавить себя от пленительной как соус терияки воронки сотрудничества с религиозными фанатиками и перейти от сотрудничества с Мартином к чему-то большему. Будучи моим благосклонным другом, а не просто расчетливым арт-менеджером, Мартин сам отстранился с горизонта. Служба отнимала у него все больше времени, с тех пор мы виделись все реже. Он все простил, да и, уж кто-кто, а он не стал бы точить на меня набор подводных ножей Kasumi; позволил лавировать между интрижками второстепенных персонажей, не прибегая к барочным упражнениям в риторике.