Читать книгу Срок Серебряный - София Ильинична Парипская - Страница 15

Часть вторая. Северодвинск – Ленинград (1980–1989  гг.)
В конкуренции друзей нет

Оглавление

В Ленинграде, в родной академии, меня ждал «сюрприз». Я должен отбыть на службу в Северодвинск на должность начальника хирургического отделения госпиталя Беломорской военно-морской базы. Ни фига себе – пока нежился в лучах ялтинского солнца, мою судьбу перекроили.

Когда отправлялся в отпуск, знал, что остаюсь старшим ординатором на кафедре госпитальной хирургии в академии. Начальник кафедры Михаил Иванович меня в этом заверил.

Ребята из моей группы уже разъехались, и мне не с кем было перетереть такой «пинок с кафедры». Я вспомнил про верного другана в питейных делах, славного грузина Гочу Голуа. Его умение поддержать друга, его широкая душа толкнули меня позвонить ему и напроситься в гости.

У него на кухне начался невиданный трёхдневный марафон соплей, водки, биения себя в грудь, жалоб на мировую несправедливость и моих рассказов о том, как долго шёл я к своей заветной мечте работать на кафедре в академии и как это всё рухнуло в одночасье.

Про то, что ещё и обломились отношения с женщиной, единственной, которая смогла затронуть мою душу, я молчал и даже себе не признавался, что разрыв с Ингой грыз моё сердце гораздо сильнее, чем провал с кафедрой.

Весь этот горький осадок несправедливости я пытался смыть многочисленными напитками из бара Гочи.

– Понимаешь, Гоча, мой адмирал Бец всё сделал для того, чтобы я стал хирургом. А я говно, даже не смог остаться на кафедре. Я же в ту самую автономку, которая решила мою судьбу, о чём я тогда даже не догадывался, собирался как на войну, набрал в два раза больше растворов, антибиотиков и систем для их переливания. Я предчувствовал! Да! Веришь?

Гоча смотрел на меня выразительными грузинскими глазами и сочувственно кивал головой. Хороший собеседник – это тот, кто не только слушает, но и наливает, и Гоча делать этого не забывал.

– Старшим в походе тогда шёл адмирал Бец. Это всем нам сулило трёхмесячную каторгу, потому что адмирал сам не отдыхал и не давал продыху всей команде. Учения следовали за учениями. Постоянные учебные тревоги задёргали весь личный состав. Напряжение зашкаливало. И вдруг весь этот напряг, который создавал адмирал, прекратился. Мы тогда уже подошли к зоне своей завесы – это такой квадрат, в котором лодка будет нести боевую службу.

– Сильно тебе твой адмирал в душу запал, что ты забыть его не можешь. А что там с напрягом-то дальше?

– Встали мы между японским городом Йокосукой и островом Гуам, где базируется седьмой флот Соединённых Штатов. Наша дизельная лодка хоть и малышка, но для американской АУГ[1] она представляла огромную угрозу. У янки в состав АУГ входил авианосец Enterprise и несколько кораблей боевого охранения. Мы были со «штыком», это значит, что у нас на борту торпеды с ядерной головкой. Лодка наша двигалась практически бесшумно, в отличие от атомных ревущих коров. Акустики АУГ нас практически не слышали. И боевое охранение, а оно могло быть до тридцати кораблей, пропускало неслышную лодку внутрь, и авианосец Enterprise становился лёгкой мишенью.

– К чёрту Enterprise, ты давай про напряг, – Гоча шумно вздыхал, и вскидывал на меня свои понимающие глаза.

– Напряжение на лодке спало, потому что адмирал Бец заболел. Его угораздило подхватить правостороннюю пневмонию. Моя терапия практически не давала результатов. Адмирал угасал. Так необычно было видеть этот сгусток энергии маленьким беспомощным человеком, у которого не стало сил командовать, он даже не мог держать кружку с водой. По характеру температуры с её вечерними скачками и утренним резким падением было понятно, что где-то в лёгких у него образовался абсцесс.

– Ни хрена себе, повезло тебе, Иля. Ты мог привезти адмирала в холодильнике в замороженном виде.

Гоча называл меня Иля, на грузинский манер.

– Да что ты! Я понимал, что на лодке его не вылечить, и сказал ему, что требуется прервать боевую службу, всплыть, дать радио на базу и срочно возвращаться на Камчатку. На что получил категорический ответ «заткнуться и заниматься своим делом». Он был глубоко убеждён, что лучше умереть в море, чем сорвать боевую службу и вернуться на базу живым трупом.

– Адмирал, и вдруг – живой труп. Охренеть.

Гоча сжимал кулаки, эмоции у него зашкаливали, он проживал ситуацию вместе со мной и… продолжал наливать.

– Слушай, я всё помню, в какой обстановке я тогда находился. Я тогда даже выпить не мог.

– Совсем бедный! Под брюхом у Enterprise.

– И вот при очередном осмотре больного я определил чёткое притупление звука в седьмом межреберье справа. И был только один способ спасти нашего адмирала: выпустить гной наружу. Я предупредил его об опасности данной манипуляции, сказав, что никогда в жизни такого не делал. Он обругал меня: «Тебя чему учили, салага? Корабельный врач должен всё уметь». Я взял две длинные воздуховодные иглы от системы, обезболил межреберье и ввёл их в зону притупления. И – о, чудо! – по обеим иглам прошёл гной. Не зря я в своё время прочёл книгу Войно-Ясенецкого[2] «Очерки гнойной хирургии» и латинская фраза «Ubi pus, ibi evacua», то есть «Где гной, там режь», мною была твёрдо усвоена.

– Молоток ты, Иля! Аплодирую стоя.

Гоча встал и отдал честь.

– Через три дня гнойник уменьшился, и этот «умирающий чёрт» уже пинал всех и вся, не давал никому ни минуты покоя. Он выздоровел.

– А потом? – спросил меня Гоча, но веки его уже опускались, из полузакрытого глаза стекла «скупая мужская слеза».

Гоча сумел ещё раз выпрямиться, снова широко открыл глаза и шатаясь пошёл доставать очередную бутылку. В ход пошёл коньяк. Значит, марафон подходил к логическому завершению.

– Когда мы вернулись на базу, адмирал вызвал меня к себе и сказал: «Не будь идиотом, по складу характера ты можешь принимать решения и брать ответственность на себя. Ты обязан стать большим хирургом. Не хрен сопли по тарелке размазывать, назначаю тебя начальником хирургического отделения нашего базового лазарета». Так началась моя хирургическая жизнь.

– Мудрые люди, повидавшие в жизни всякой хрени, лучше видят нашу роль в этом мире. – Гоча лежал и засыпал, но продолжал вещать с достоинством: – Вот мои родственники присылают мне мою долю с наших мандариновых плантаций, а это пятьдесят штук в год. О! Я мог бы ничего не делать, но отец сказал: езжай, сын, учись на хирурга, будешь уважаемым человеком. Так и твой адмирал, как отец, за тебя подумал. Ты-то рос без отца. Иля, а ты оглянулся бы вокруг себя. Почему тебя не оставили на кафедре? Вот вопрос? У тебя же все люди братья, а в конкурентной борьбе друзей нет.

Гоча завершил свои речи и крепко уснул. Я тоже лёг, сил ехать домой не было.

Утром на такси я всё же добрался до своей съёмной квартиры. Бухнулся в кровать, хотел окончательно выспаться. Но сна не было.

Отважился позвонить Инге по заранее нами с ней придуманному коду: три гудка, трубку положить, потом снова набрать и услышать ещё раз три гудка. Ответа не было. Да я и не ждал никакого ответа. Я долго лежал, начал вспоминать весь мой путь с Камчатки в академию.

В первую мою попытку три года тому назад у меня даже не приняли документы. Я подумал, что это из-за моей плохо звучащей для кадровиков фамилии Лоевский. Хотя пятый пункт ко мне не относился, но всё же.

И вообще, академия являлась вотчиной детей профессоров и преподавателей. Недаром один из замов начальника академии сказал, что Академию имени Кирова пора переименовать в Академию имени Тургенева, написавшего роман «Отцы и дети».

Я решил, что в этом году поступлю обязательно. Моё поступление напоминало мне катание на американских горках. Когда подбрасывает вверх – «ух!» – по кочкам, по кочкам, а потом вниз и захватывает дух. Вот я тогда подскочил с возгласом «ух!» четыре раза.

На первой кочке я подпрыгнул, когда после неудачи вернулся на Камчатку и на рыбалке спросил у начальника особого отдела, «не по их ли наущению меня не приняли», на что он ответил: «Вы что, не знаете, что, согласно 110-му приказу, при любых отказах ссылаться на органы безопасности запрещено?» Я разозлился: ах так! Пока он крутился в палатке, я у него из заплечного мешка забрал четыре рыбины, а вместо них положил булыжник. На следующий день он пришёл ко мне в лазарет и гонялся за мной с этим булыжником.

А вечером позвонил мне и полушёпотом, с секретной интонацией, спросил, узнаю ли я, кто со мной говорит, и произнёс фразу: «Отказ не по нашему ведомству».

Вторая кочка меня подбросила весной, когда я пошёл к начальнику отдела кадров снова просить подать мои документы. Тот сказал, что на этот год разнарядки нет, а я ему в ответ: «Виливс (родители его назвали в честь В. И. Ленина и И. В. Сталина, трудно ему приходилось с таким именем), ты помнишь, кто оперировал твои переломы и аккуратно сшил твою рожу, когда тебя накрыло и протащило лавиной? Тогда ты говорил, что я самый лучший хирург, так теперь подтверждай свои слова делом».

Виливс не устоял: «Ладно, я отправлю твои документы, а как там во флотилии решат, так и будет».

А на третьей кочке, во флотилии, уже помог Степан Хорев, мы с ним дружили, он часто приезжал ко мне в бухту на рыбалку. Я ему позвонил, и он договорился с кадровиками, чтобы документы мои ушли.

Ну, а четвёртая кочка приключилась уже в самой академии. Принимали на хирургию шесть человек, но вызывали девять, чтобы создать конкурс. Я понимал, что меня отнесут к группе статистов. Когда сдавал документы в Красном Селе, в заявление заносился средний балл по диплому академии. Этой работой занимался мой однокашник Сашка Фиолковский, к тому моменту адъюнкт кафедры медицинской статистики. И он сказал: «Там у тебя получается 4,5, а я поставлю на всякий случай тебе 5,0».

Экзамены я все сдал на пятёрки. Так что пришлось меня зачислить, и я попал в счастливую шестёрку. Двое в группе были моими однокашниками по академии.

Меня назначили командиром. Ребята были со всех флотов, но авторитет мой среди них был не от начальственной должности, а от моего отношения к делу. В общем-то, у нас была вольница, я никого не давил, у меня не было любимчиков, все они были мои друзья…

Воспоминания пролетали у меня в голове. Только сейчас я осознал, через какие сложности прошёл. Учёба была каторгой. Практика наша проходила в больнице скорой помощи, где за дежурство поступало тридцать пять, а то и сорок человек, из которых оперировались девяносто процентов. Если ты поспал минут сорок и похоронил меньше пяти человек за сутки, то дежурство считалось удачным.

Весь напряг снимали традиционным способом: выпивка и лёгкие необременительные отношения с дежурными медсёстрами. На романы на стороне времени не оставалось вообще. Я занимался желудочными кровотечениями, а это самый тяжёлый контингент больных.

Но ни на какие трудности я внимания не обращал. Я радовался, что постигаю специальность, что живу в большой хирургии. Я гордился, что причастен к этому, что стою как страж на границе между жизнью и смертью пациента. И так каждый день, по много раз. И дурацкая фраза из фильмов: «Больной будет жить» становится твоим мироощущением.

Учился я под руководством заведующего кафедрой госпитальной хирургии Михаила Ивановича Быстрова. Он был авторитетным хирургом в Ленинграде. Ко мне он относился как к лучшему из-за моего ответственного отношения к учёбе и работе. А явный прогресс в написании диссертации позволил ему ходатайствовать о том, чтобы после распределения меня оставили на кафедре.

Я лежал, думал и думал. Решился позвонить Михаилу Ивановичу. Он мне предложил встретиться завтра на кафедре и сказал одну загадочную фразу: «Кто-то давит значительно сильнее меня».

Да ещё и фразу Гочи я забыть не могу: «В конкуренции друзей нет».

1

АУГ – авианесущая ударная группировка.

2

Войно-Ясенецкий Валентин Феликсович (архиепископ Лука, 1877–1961) – российский и советский хирург, духовный писатель и религиозный деятель. Так же о нём на с. 106.

Срок Серебряный

Подняться наверх