Читать книгу Измор - Соль Кэмпбелл - Страница 5

Исходя из названия, у читателя может сложиться мнение, что объектом этой темы будет слово. Но нет. Здесь мы должны затронуть проблему распущенности нашего языка, постепенно убеждаясь, что передозировка словом запускает цепь культурного самоистощения человека и приводит к неизгладимым последствиям.

Говоря о массовом переизбытке слов и информации в целом, мы должны поставить себя перед тезисом, что все естество человека есть и отражено в его мировоззрении, а его, быть может, патологическое или какое-либо причинно-следственное отсутствие вызывает культурное самоистощение.

В самом деле, именно наличие у человека мировоззрения от пункта до пункта выстраивает полноценный портрет индивидуума – его зрелость суждений, воспитание, начитанность, гуманность, этику и наоборот. Но для точного утверждения этого тезиса нам следует верно определить, что есть мировоззрение. Мировоззрение – это система взглядов, оценок и образных представлений о мире и месте в нем человека, общее отношение человека к окружающей действительности и самому себе. Отсюда следует, что категоричная значимость мировоззрения существенна; оно воочию выражает личность, как субъект мыслящий и морально развитый.

Здесь, однако, необходимо акцентировать внимание на том, что культура, ее история и, конечно, ценности человека передается из поколения в поколение благодаря развитости нашего языка. Из ранее написанного этюда мы знаем, что язык уникален именно тем, что он способен аккумулировать знания, добытые не одним поколением. Именно так мы понимаем и еще раз указываем на незыблемость языка и сочетаемых в нем знаний. Важно вникнуть в этимологию слова «язык», ведь его доминирующая особенность в тех настройках, подуровнях и уровнях, что он содержит. А потому его историческая важность фундаментальна, и роль мировоззрения лишь одна из его особенностей.

Исходя из этого положения, можно с решительность ответить, что мировоззрение, действительно отражает человека. Однако вопрос о том, каким образом, это вопрос окружения и времени.

Итак, учитывая вышенаписанное мы установили нерушимую связь человека и его мироощущения. Теперь нам предстоит учесть и оценить, что следует после и какой кошмар верно ждать из-за его неполноты. Для полноценной оценки второй половины тезиса, нам требуется обратиться к современному положению дел, что будет много целесообразно.

Канон культурного самоистощения ясно вырисовывается через упадок нравственности в наше время. Одновременно с этим наблюдается спад всякой нравственности в обществе, а также относительно деградации словоупотребление, которое стало напоминать скорее говор сапожника и заурядного неудачника. С каждым годом мною обнаруживается настоящий кошмар говорения, коим люди не просто пренебрегают, а используют его на постоянной основе. Конечно, следует более скрупулезно обозначить сие понятие, но попросту говоря, кошмар говорения – это массовая деструкция человеческой речи. Данный нововведенный термин, к тому же, качественно олицетворяет ту беспорядочность, что ныне царит с появлением постмодерна. Потому он немного-немало парирует между авторским мнением и каноном культурного самоистощения.

Всем нам прекрасно известно, что если человек «играет» в подражателя и только имитирует то, чем не является, он априори выглядит скорее нелепо и потерянно, что сразу бросается в глаза. Как правило, это выступает основным укором в сторону его индивидуальности. То же самое можно наблюдать в нашей речи, когда мы или кто-либо другой начинает имитировать диалог, будь то ради прелюдий или чего-то еще. В этот самый момент речь обращается в болтовню и именно тогда она приобретает вектор, или направленность. Болтовня направляется на что-то злободневное, где зачастую мелькают блеклые темы в обсуждениях, вроде очередных жалоб на обязанность, усталость, собственную несобранность, на людей или себя. Или если диалог не загружен ни самоосуждением ни зазираньем на чью-то репутацию, то вероятнее всего он будет отрицательно валентен, как говорят химики. То есть ваш сотоварищ будет иметь о вас негативное представление, как о личности очень скучной, никого не хулящей и зазря не мозолящий язык.

Предельно упрощая, можно сказать, что как бы мне не хотелось видеть в людях альтруизм, но зачастую общество поворачивается против себя же и занимается бичеванием, находя новоиспеченные недостатки друг в друге.

Именно поэтому, говоря об остервенелом потоке пустословия, мы можем заключить, что увеличение или уменьшение главенствующих проблем в мире, в обществе никак не влияет на то сколько, о чем и в каких объемах, какими словами люди продолжат обезьянничать и ругаться, одновременно жалуясь. Это составляет главный кошмар говорения – бесконтрольный поток звуков, мыслей и слов, как эталон любой фантасмагории или какофонии, что временно лишают индивидуума понимать, где он находится. И увы, какой бы уровень тревоги не давали ситуации, люди продолжат рвать глотки, чавкать мясом ближнего и снова и снова убиваться пакостью. На фоне всего этого кошмара какой-либо намек на здравомыслие и лаконичность исчезает, как последние тени в гаснущем фонаре.

О цельности современного человека можно выразиться так: думаем о первом, говорим второе, делаем третье, а в итоге получается четвертое, о котором мы думаем, что оно первое. Настоящий же замысел отражается в бесхребетной болтовне, которая стремится утолить информационный голод. Вот только неразбериха заключается в том, что этот голод рвется изнутри наружу, жаждущий обыкновенного внимания, по сути – желания, быть услышанным. И с этой точки зрения, нам кажется, что это вполне естественно, ведь человек существо социальное, а значит, что сама охота высказаться – естественна. Однако эта прихоть в признании, чаще всего зиждется на эгоцентризме, а потому исключает хоть какое-то содержание и вместо думающего собеседника, мы получаем фалалея, – простака, чей смысл жизни: быть массовкой, думать как массовка, которая лишь умеет беседовать и разводить панику. А как мы знаем, дурной пример заразителен. Вот и получается, что вместо революции сознания, нашу жизнь берет под надзор собственный язык, распущенный и бесконтрольный, который мы не в силах ни остановить, ни перевоспитать, даже при условии прорастания маломальского мотива. Потому на выходе мы получаем весьма дурную славу человечества, погрязшее не в саморазвитии, а в удовлетворении, которое считает, что вынуждено тесниться в бездонной бочке Данаида. На чье греховное жизнеописание не хватит сотни тысяч Ватиканских библиотек, но будет обсуждаться нами снова и снова в иных формах словоизвержения: кинематограф, где вспарывают анатомию лжи и кощунства человека, эссе и очерки, где также строкой за строкой раскладывают по косточкам каждый порок. Упрощенно говоря, мы всегда отыщем способы перефразировать и сказать одно и то же.

Рассуждения таким образом, последнее представляется нами как результат деградации субкультур из-за окружающих человека условий. Нам известно, что влияние общества на личность неисчислимо важно, поэтому в случае современного оскудения речи, стоит понимать, что само выражение «культурное самоистощение» сообщает об упадке этики в теперешних диалогах.

Соответственно, отсюда делается вывод, какие именно причины вызывают патологические и причинно-следственное истощение собственного менталитета, а именно:

Первая: отсутствие прививания воспитания и моральной этики, как должное с детства, как патологии.

Вторая: самопроизвольное угасание закономерностей, уважения ближнего, нравсвенного кодекса и, безусловно, значения слов.

Самый общий вывод состоит в следующем: пока в обществе бытует блудливое обращение со словом, мы так и продолжим «переедать» друг друга, то есть культурно самоистощаться, что сущий кошмар.

О цельности современного человека можно выразиться так: думаем о первом, говорим второе, делаем третье, а в итоге получается четвертое, о котором мы думаем, что оно первое. Настоящий же замысел отражается в бесхребетной болтовне, которая стремится утолить информационный голод. Вот только неразбериха заключается в том, что этот голод рвется изнутри наружу, жаждущий обыкновенного внимания, по сути – желания, быть услышанным. И с этой точки зрения, нам кажется, что это вполне естественно, ведь человек существо социальное, а значит, что сама охота высказаться естественна. Однако эта прихоть в признании, чаще всего зиждется на эгоцентризме, а потому исключает хоть какое-то содержание и вместо думающего собеседника, мы получаем фалалея, простака, чей смысл жизни: быть массовкой, думать как массовка, которая лишь умеет беседовать и разводить панику. А как мы знаем, дурной пример заразителен. Вот и получается, что вместо революции сознания, нашу жизнь берет под надзор собственный язык, распущенный и бесконтрольный, который мы не в силах ни остановить, ни перевоспитать, даже при условии прорастания маломальского мотива. Потому на выходе мы получаем весьма дурную славу человечества, погрязшее не в саморазвитии, а в удовлетворении, которое считает, что вынуждено тесниться в бездонной бочке Данаида. На чье греховное жизнеописание не хватит хоть тысячи Ватиканских библиотек, но будет обсуждаться нами снова и снова в иных формах словоизвержения: кинематограф, где вспарывают анатомию лжи и кощунства человека, эссе и очерки, где также строкой за строкой раскладывают по косточкам каждый порок. Упрощенно говоря, мы всегда отыщем способы перефразировать и сказать одно и то же.

Теперь вы можете справедливо спросить: а как распущенность языка, можно соотнести к загребущему образу жизни? А так, что бытие человека составляет способность мыслить, искать истину, добиваясь ее при помощи красивой и лаконичной речи, применяя уместный словарный запас. Так что если хотеть найти истину, то для начала надо все подвергнуть сомнению, в том числе ваше желание фанатично рассказывать все подряд о своей жизни, и все те мысли, что стекаются в сознание, ведь даже мыслям нужна фильтрация. Чего нам как раз не хватает: способности постоянно сомневаться. Фасоня таким образом, человек легко может усомниться в показаниях своих органов чувств, в истинности логической константе. Ибо если человек может усомниться в истинности собственных суждений, то что есть истина?

Так, подвергнув все сомнению, мы можем прийти к выводу, что нет ни земли, ни неба, ни Бога, ни нашего собственного тела, ни потребности в пустой болтовне. Но при этом обязательно что-то останется. Что же останется? Останется наше сомнение – верный признак того, что мы мыслим. И вот тогда мы можем утверждать, что существуем и затем, возвращаясь сейчас с орбиты на землю, мы можем это смело установить. А существуем мы за счет того, что мыслим; прийти же к этому осознанию нам помогает язык, который поныне уродуется сплетнями и суетливым соцсоревнованием за авторитет. Здесь мы констатируем, что главный кошмар говорения – безъязыкость, которая примеряет на себя маску болтовни, похоти и прочего вожделенного греха, заменяя глубокое размышление на мысли вслух.

Отсюда нам становится ясно декартовское выражение: «cogito ergo sum» [10]. И если вы усомнитесь в истинности этого изречения, то мне придется либо отправить вас читать «Критику чистого разума» И. Канта [11], что есть адское мучение. Либо еще раз заметить, что только язык имеет такие тонкие настройки характера и темперамента личности и, если лишить человечество языка, то можно воистину убедиться в том, как оно вскоре озвереет, о чем мы доныне, повторюсь, писали в этюде. В рассуждении сего мыслить – значит не только понимать, воображать, устанавливать, но и «совершенствоваться», «самореализовываться».

Между тем исходя из вышеописанного, нам стоит заметить влияние бездумья на «свободу» развратного языка, который тотчас начинает манипулировать человеком, что в принципе звучит чудаковато, но не менее правдиво. Утопая в гадливом переизбытке разговоров, мы не замечаем, как наш язык начинает жить своей жизнью, превращая целомудрие в тошнотворный поток мыслей, не имеющий формы, которым движет эгоцентризм, желание что компенсирует общественное невнимание к какой-либо личности. А затем наша речь становится безудержной болтовней, которую всякий человек старается избегать, поскольку знает, что если речь не имеет лаконичности, то она не существует, потому что не имеет содержания и цели, а значит сказано по глупости, чтобы не разучиться говорить.

Неконтролируемое желание языка в перманентном произношении слов, делает человека зависимым от собственного тщеславия. И по итогу, такой образ мышления обращает человека в подобие телевизора, то есть в технику, у которой нет самоцели, поскольку эта цель задается кем-то другим.

В данном суждении, вопреки последующим вопросам и критике нам следует ответить, хотя язык сочетает собою всю мудрость и опыт прошедших поколений, отнюдь не менее важным остается постоянное управление и самоконтроль главным образом не за собой, а за языком. Полагаю, эта мысль вызывает у вас критику, но дело обстоит так, что как бы вы этому не противились, но жизнь языка и человека отдельна, поскольку конституция языка неосознаваема сама по себе. Подобно тому как человеком движут сознательные и бессознательные явления, в быту мы можем убедиться непроизвольности языка и речи в целом. Зачастую люди говорят не то, что хотели и исправляются, что обычно называется «Оговоркой по Фрейду». Например, председатель, открывая конференцию, которая ему почему-то неприятна, неожиданно для себя и окружающих говорит: «Позвольте считать конференцию закрытой».

Предположу, что не будет преувеличением сказать о природной связи языка и бессознательного, ибо в подобных случаях язык является языком других мотивов, что таятся в бессознательном. Тем не менее, это не отменяет того, что язык определяет форму мышления, или же как сложноструктурированная форма мышления. Однако с учетом написанного, все это в лишний раз заключает «гармонию» языка и мышления, которые хоть и кажутся столь далекими понятиями, но походят на две стороны треугольника: разделенные основанием, они сходятся у вершины. Вершиной выступает как сама обыкновенность слова, так и его сила.