Читать книгу Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод) - Стивен Кинг - Страница 9

Назавтра Элли пришла домой чем-то встревоженная. Луис сидел в кабинете и собирал модель легковой машины: «Серебристое привидение» фирмы «Роллс-Ройс», выпуска 1917 года, шестьсот восемьдесят деталей, пятьдесят подвижных частей. Модель была почти готова, Луис уже представлял за рулем осанистого шофера в униформе, потомка кучеров, колесивших по Англии век-два назад в экипажах.

С детства, лет с десяти, Луис был просто помешан на моделях. Началось с того, что дядя Карл подарил ему конструктор: аэроплан времен первой мировой войны. Сколько он их потом собрал! С годами он выбирал все более сложные игрушки. Увлекся одно время мастерить кораблики в бутылках, потом – военную технику, оружие. Пистолеты он делал такие, что, казалось, нажми на курок – выстрелит! Последние пять лет его занимали в основном большие корабли. В университете на полке в кабинете у него стояли модели «Лузитании», «Титаника», а «Андреа Дориа», законченная накануне переезда, бороздила просторы каминной полки в гостиной. Теперь же он обратился к легендарным автомобилям прошлых лет. Как подсказывал опыт, нового увлечения должно хватить лет на пять. Рейчел глядела на его забаву всепрощающим супружеским оком, но, как ему казалось, с толикой недовольства: она все еще ждала – после десяти лет семейной жизни, – когда же ее муж повзрослеет. Возможно, такому отношению она обязана отцу, тот все десять лет считал, что зять у него – недотепа и глупец.

МОЖЕТ, РЕЙЧЕЛ ПРАВА. ПРОСНУСЬ В ОДНО ПРЕКРАСНОЕ УТРО, ЗАБРОШУ СВОИ ИГРУШКИ НА ЧЕРДАК И ЗАЙМУСЬ ЧЕМ-НИБУДЬ ДОСТОЙНЫМ.

А Элли по-прежнему что-то тревожило. Далеко в ясное осеннее небо понесся колокольный звон – прихожан созывали на утреннюю воскресную службу.

– Пап, а пап… – начала было Элли.

– Что, ягодка моя?

– Да нет, ничего, – хотя лицо говорило совсем иное, слава Богу, ничего особенного и безотлагательного. Чистые пушистые волосы рассыпались по плечам. Сейчас на солнце они казались светлее, чем обычно, со временем они неизбежно потемнеют до каштановых. На дочке красивое платьице. Странно, подумал Луис, почти каждое воскресенье она надевает платье, хотя в церковь семья не ходит.

– А что ты строишь?

Он как раз приклеивал крыло.

– Взгляни, видишь две сплетенные буковки «Р» на колесе? Красиво, правда? Если на День Благодарения полетим к дедушке с бабушкой, выберем место в самолете, откуда турбины видны. И на них те же буковки.

– Красиво! – И она протянула колесо отцу.

– Вот будет у тебя «роллс-ройс», налюбуешься и колесами, и крыльями. И станешь ходить такая важная-важная.

Как скоплю второй миллион, непременно куплю «роллс-ройс». Тогда уж Гейдж – если его начнет в машине мутить – прямо на сиденья из натуральной кожи сможет срыгнуть. ТАК О ЧЕМ ЖЕ ТЫ, ДОЧЕНЬКА, ПРИЗАДУМАЛАСЬ? Напрямик спрашивать бесполезно, не очень-то девочка любила откровенничать. И черта эта очень нравилась отцу.

– Пап, а мы богатые?

– Нет, но и с голоду не умрем.

– А Майкл Бернс в школе говорит, все врачи богатые.

– Скажи своему Майклу Бернсу, что многие врачи лет за двадцать и могут разбогатеть… только не заведуя университетским лазаретом. Нужно стать хорошим специалистом в одной области: гинекологом, например, ортопедом или невропатологом. Тогда разбогатеешь быстрее. А таким, как я, долго богатства не скопить.

– А почему ты не станешь спицилистом?

Луис задумался: было время, когда ему надоело мастерить военные самолеты, потом – немецкие «тигры» и самоходные орудия; вдруг (как сейчас казалось – в одночасье) он счел, что собирать корабли в бутылках – глупое занятие. А понравилось бы ему всю жизнь выискивать у детишек деформацию стопы или, натянув тонкие резиновые перчатки, копаться в женском влагалище, нащупывая спайки и опухоли?

– Нет, не понравилось бы, – твердо ответил он себе.

В кабинет заглянул Чер. Зорким зеленым глазом окинул комнату, нашел, что все в порядке, прыгнул на подоконник и задремал.

Элли посмотрела на него и неожиданно нахмурилась. С чего бы? Обычно во взгляде ее читалось столько любви, что сердце сжималось. Она обошла комнату, оглядела модели и почти что равнодушно сказала:

– Как много могил на Кошачьем кладбище.

АХ ВОТ В ЧЕМ ДЕЛО, подумал Луис, но не обернулся, продолжал прилаживать фары к «роллс-ройсу».

– Да, порядком. Сотня, а то и больше.

– Пап, а почему звери не живут долго, как люди?

– Почему ж, некоторые и дольше живут. Слоны, например. А морские черепахи такие старые попадаются, что люди даже не в силах определить их возраст… а может, просто не верят, что столько живут.

Но хитрая Элли на уловку не попалась.

– Слоны и черепахи дома не живут. А вот собаки да кошки быстро умирают. Майкл Бернс говорит, что для собаки один год, как девять для людей.

– Семь, – механически поправил Луис. – Вижу, куда ты клонишь. А в чем-то ты права. Собака в двенадцать лет считается старой. Есть такой процесс в организме – обмен веществ. Он, как часы, отмеряет наше время. Но и в другом, конечно, важен. Например, некоторые люди – как наша мама – могут есть вдоволь и не полнеют, другие же, вроде меня, сразу жиром обрастают, стоит лишний кусок проглотить. А это тоже – обмен веществ. У каждого он свой, особенный. У людей проходит медленнее, у собак – быстрее. Мы в среднем доживаем до семидесяти двух лет, и поверь, это немалый срок.

Тревога не покидала Элли, и Луис заставлял себя говорить искреннее и убедительнее. Ему исполнилось тридцать пять, и, казалось, все эти годы промелькнули, как дуновение ветерка.

– А у морских черепах, – продолжал он, – обмен веществ еще мед…

– А у кошек? – перебила его Элли.

– Кошки живут примерно столько же, сколько и собаки, – покривил душой Луис. У кошек жизнь бурная, хищная, и часто их поджидает кровавая преждевременная смерть. И до «положенных» лет мало кто доживает. Вот Чер. Сейчас он мирно дремлет на подоконнике, по ночам забирается к дочке в постель, красивый и игривый, как котенок, этакий большой пушистый клубок. Но однажды Луис видел, как Чер охотился за птицей с перебитым крылом. Зеленые глаза горели азартом и – Луис готов поклясться! – жестоким упоением. Кот редко убивал свою добычу, разве что однажды – большую крысу, пойманную, очевидно, между их и соседским домом. Наигрался с ней Чер вдоволь, изодрал в клочья, живодер. Рейчел, уже шесть месяцев беременная Гейджем, не выдержала, убежала в ванную – ее вытошнило. Какова у хищников жизнь, такова и смерть. То кота поймает собака и остервенело разорвет на куски, не в пример глупым вислоухим героям мультфильмов, которые без толку и злобы гоняются за извечными врагами. То более удачливый соперник перегрызет глотку. То проглотит, несчастный, отравленную приманку. То попадет под машину. Кошки – гангстеры в мире домашних тварей, закон им не писан, ни в жизни, ни в смерти. А сколько кошек гибнет во цвете лет при пожарах!

Но обо всем этом вряд ли стоит рассказывать пятилетней дочери, впервые задумавшейся о смерти.

– Ведь нашему Черу только три года, тебе пять. Ты кончишь школу, поступишь в колледж, а он еще будет с нами. Видишь, как долго.

– И совсем не долго. – Голос у Элли дрогнул. – Ни капельки не долго.

Луис наконец оторвался от работы – хватит притворяться! – и поманил дочку. Та подошла, села к нему на колени. До чего ж она красива, особенно сейчас, когда горюет. Какая у нее смуглая кожа. Тони Бентон, врач-коллега из Чикаго, прозвал ее индейской принцессой.

– Будь моя воля, малышка, я бы Черу лет сто отпустил. Но я жизнью не распоряжаюсь.

– А кто распоряжается? – тут же спросила она и с открытой издевкой сама же ответила: – Наверное, Бог.

Потешно у нее это получилось, но Луис не засмеялся, разговор зашел о серьезном.

– Бог или Высший Разум, судить не берусь. Просто каждому отмерено время. А какое – знать не дано.

– Не хочу, чтобы Чер на этом кладбище лежал! – со слезами в голосе воскликнула Элли. – Не хочу, чтобы Чер умирал! Это мой кот, а не Бога! Пусть Бог заведет себе кота и командует. Пусть что хочет, то и делает с ним и с другими старыми кошками. А Чер – мой! Мой!

На кухне послышались шаги, в кабинет заглянула встревоженная Рейчел. Элли плакала, уткнувшись в отцовскую грудь. Ей воочию представился ужас смерти, ее безобразный лик. Раз горю не помочь делами, можно хоть залить слезами.

– Элли, ну, успокойся. – Луис принялся укачивать дочку. – Ведь Чер жив, с нами, вон он, сидит.

– А вдруг умрет? – всхлипнула она. – А вдруг?

Луис все качал и качал девочку, гадая, о чем она плачет: о неотвратимости смерти, о том, что перед ней бессильны даже детские слезы, или о ее непредсказуемости. А может, у Элли, как у всякого человека, проснулась чудесная и страшная способность преобразовывать символы в умозаключения, когда прекрасные, когда высоко-благородные, а когда и беспросветно-ужасающие. Ведь если все звери умирают и их хоронят, значит, и Чер умрет.

ВДРУГ?

И его похоронят; а раз такое может случиться с котом, значит – и с папой, и с мамой, и малышом-братишкой. Самой Элли смерть виделась довольно смутно, а вот Кошачье кладбище – отчетливо. И безыскусные «памятники» можно потрогать, это уже не придумка, а действительность.

Конечно, можно и сейчас солгать ребенку, ведь солгал же он, говоря о кошачьих летах. Но ложь запоминается. И потом неизбежно всплывет, например, в характеристиках, которые дети по заведенному обычаю составляют на своих родителей. Так, его собственная мать однажды солгала ему, причем вполне безобидно: сказала, что женщины находят детишек в росистой траве поутру. И тем не менее Луис так и не простил ни матери (за то, что солгала), ни себе (за то, что поверил).

– Родная моя, так устроена жизнь.

– Плохо устроена! – воскликнула Элли. – Очень плохо!

Ну что ей ответить?!

Она снова заплакала. Но не беда. Слезы скоро уймутся, и это будет первым шагом к признанию истины, окончательному и бесповоротному.

Обнимая дочку, он слушал колокола, зовущие верующих на воскресную службу. Звон летит над полями все дальше и дальше. Элли притихла. И Луис не сразу сообразил, что вслед за своим котом уснула и хозяйка.

Он отнес дочь в спальню, уложил в кровать, вернулся вниз, заглянул на кухню. Рейчел замешивала тесто для пирога. Рассказал об утренних горестях дочки. Что это на нее нашло вдруг?

– Да, на нее не похоже. – Рейчел, управившись с тестом, отставила миску в сторону. – Но она, по-моему, всю ночь не спала. Возилась, ворочалась. Около трех утра Чер запросился на волю. Он всегда просится, когда Элли беспокойно спит.

– С чего бы ей…

– Сам знаешь, с чего! – рассердилась Рейчел. – Из-за этого чертова кладбища! Как ей не расстроиться! Она вообще кладбищ не видела, и конечно… расстроилась. Вряд ли я объявлю твоему другу Джаду Крандалу благодарность за ту прогулку.

ВОТ СРАЗУ ОНА ЕГО МНЕ В ДРУЗЬЯ ЗАПИСАЛА.

Луиса это и рассмешило и огорчило.

– Ну что ты, Рейчел!

– И я не хочу, чтобы Элли туда ходила!

– Джад ведь сказал, что если держаться тропы, то не опасно.

– Не в тропе дело. Сам прекрасно знаешь! – отрезала жена, схватила посудину с тестом и остервенело снова принялась месить. – Все дело в кладбище. Не место это для прогулок. Мало ли что туда ребятишки ходят за могилами ухаживать… Жуткое место! Там и болезнь любую подцепить можно. А я хочу видеть дочь здоровой!

Луис слушал и ушам своим не верил. Ему всегда казалось (причем небезосновательно), что уважительное отношение к тайному объединяло его с женой, скрепляло их супружество, в то время как то и дело приходили вести о разводах их друзей. А тайное в их жизни, хотя до конца и не осознанное, заключалось вот в чем: оба чуяли, что где-то, у начала начал, нет даже такого понятия, как супружество, союз; каждая душа сама по себе, живет вопреки всем доводам разума. Но это тайна, в нее нельзя проникнуть. И как бы хорошо один супруг ни знал другого, все равно изредка натыкаешься на стену непонимания или падаешь в бездну пустых обид. И уж совсем редко (слава Богу!) встречаешь полную отчужденность – так порой самолет проваливается внезапно в воздушную яму: вдруг замечаешь в близком человеке не свойственные ему до сих пор взгляды или отношения, иной раз такие чудные, что начинаешь беспокоиться за душевное благополучие супруга. И тогда, если дороги семья и покой, напоминаешь себе: сердятся одни лишь дураки, уверенные, что можно познать другого человека.

– Дорогая! О чем ты! Ведь это всего-навсего Кошачье кладбище!

– То-то Элли плакала навзрыд минуту назад. – Рейчел ткнула мешалкой в сторону детской. – Для нее это не просто кладбище! Душа у нее не скоро заживет. Нет уж, больше я ее туда не пущу. И дело не в тропе – она не собьется! – а в самом проклятом месте. Ведь Элли уже думает, что и Чер скоро умрет.

На миг Луису показалось, что он все еще беседует с дочерью: она встала на ходули, надела материно платье, ее лицо – точно резиновую маску – очень умное, с очень характерным выражением угрюмства и затаенной боли.

Нет, нельзя смолчать, нужно как-то объяснить, ведь это важно, нельзя просто учтиво кивнуть, да, мол, это – тайна, это – непознаваемо. Нужно объяснить, потому что жена в упор не видит чего-то важного и большого, наполняющего всю жизнь. Да и можно ли увидеть, когда нарочно зажмуриваешься.

– Рейчел, но ведь Чер и впрямь когда-нибудь умрет.

Жена сердито взглянула на него.

– Дело совсем не в этом, – чеканя каждое слово, сказала она, будто разговаривала с умственно отсталым ребенком, – Чер не умрет ни завтра, ни послезавтра…

– Я пытался объяснить…

– …ни через два дня, ни через два года, будем надеяться.

– Дорогая, но как можно с уверенностью говорить…

– Можно! – перешла на крик Рейчел. – Потому что ему у нас хорошо! И вообще никто в этом доме и не думает пока умирать. Так нужно ли доводить до слез малышку?! Ей долго еще не понять.

– Послушай, Рейчел…

Но слушать-то она и не собиралась. Ее словно прорвало:

– Так тяжело, когда рядом смерть! Умирает ли любимая собака, кто из родных или друзей – тяжело! А тут на тебе: туристам на обозрение – спешите видеть! – лесное звериное кладбище… – По щекам у нее покатились слезы.

– Ну, Рейчел. – Он хотел было обнять жену, но та сбросила его руки.

– Ай, да что там говорить! Мои слова для тебя что мертвому припарка.

Луис вздохнул.

– Мне сейчас кажется, будто я в огромную мясорубку попал, – улыбнулся он, надеясь на ответную улыбку. Но жена неотрывно смотрела на него, гневный огонь в глазах не угасал. Да, она не просто рассердилась, она сейчас вне себя от ярости. – Рейчел, – неожиданно заговорил он, – а как тебе сегодня спалось? – И поразился собственным словам.

– Ну и ну! – презрительно фыркнула она и отвернулась, в глазах мелькнула обида. – И это спрашивает умный человек! Что тут сказать?! Ты не меняешься, Луис! Так всегда: если не заладилось, виновата, конечно, Рейчел! Она эмоционально возбудима, и у нее очередной срыв!

– Ты несправедлива.

– Разве? – Она со стуком переставила миску с тестом подальше. Поджав губы, взяла красивую фигурную посудину для пирога, принялась мазать маслом.

Луис, набравшись терпения, сказал:

– Ребенок хочет узнать о смерти. Что же в этом страшного? А слезы – так это ее естественная реакция…

– Ну еще бы! Конечно, естественная! Оплакивать своего живехонького кота!

– Перестань! – оборвал ее Луис. – Чепуху городишь!

– Да я вообще не хочу больше этой темы касаться.

– А придется, – теперь не сдержался уже Луис. – Ты выговорилась, так послушай меня.

– Все равно, туда Элли больше не пойдет! И хватит об этом!

– Элли, между прочим, еще в прошлом году узнала, откуда берутся дети, – словно не слыша, продолжал Луис. – Помнишь, мы купили книгу о семье и разобрали ее с Элли. И ты согласилась: дети должны знать, как появляются на свет.

– Совсем другое дело!

– А вот и не другое! – грубо перебил жену Луис. – Когда я с ней в кабинете говорил о коте, вспомнилась мать, как она лапшу мне на уши вешала. Я спросил, откуда берутся дети. Вовек этой лжи не забуду. Дети вообще родителям неправды не спускают.

– Какое отношение это имеет к Кошачьему кладбищу! – снова взорвалась Рейчел, а взгляд был еще красноречивее. СРАВНИВАЙ И ДОКАЗЫВАЙ ХОТЬ ДО УТРА, ХОТЬ ДО ПОСИНЕНИЯ МЕНЯ УБЕЖДАЙ – НЕ УБЕДИШЬ!

Однако он попытался:

– О рождении она уже знает; увидела кладбище, так пусть узнает и о конце жизни. Это естественно. Естественнее и не придумать…

– Замолчи сейчас же! – заорала вдруг Рейчел, именно заорала. Луис даже вздрогнул от неожиданности, задел локтем пакет с мукой, свалил на пол, просыпал, взметнулось белое облачко.

– Черт бы ее побрал! – помрачнел Луис.

Наверху в спальне заплакал Гейдж.

– Молодец! Вот и малыша разбудил, – сквозь слезы проговорила Рейчел. – Спасибо за тихое мирное воскресное утро. – И направилась к сыну. Луис положил ей руку на плечо.

– Хорошо. Тогда ответь мне на один вопрос. Как врач, я допускаю, что всякое может случиться с любым живым существом. Ты сама будешь объяснять дочери, что произошло с котом, случись тому взбеситься или заболеть лейкемией – а кошки ей подвержены, как ты знаешь, или его задавит машина? Ты хочешь ей сама все растолковать?

– Пусти! – прошептала, нет, почти прошипела Рейчел. Гнева в голосе поубавилось, преобладали обида и смятение. НЕ ХОЧУ ОБ ЭТОМ ДАЖЕ ГОВОРИТЬ И ТЫ МЕНЯ НЕ ЗАСТАВИШЬ – вот что прочитал в ее взгляде Луис. – Пусти! Мне надо к Гейджу.

– Да, пожалуй, именно ты объяснишь все, как надо. Скажешь: «Об этом не говорят, приличные люди об этом помалкивают, хоронят…» тьфу, черт! «Хоронят» не говори, скажи, «скрывают», а иначе нанесешь девочке душевную травму.

– Ненавижу! – Она вырвалась и отступила. Как всегда, он пожалел о своих словах и как всегда – слишком поздно.

– Ну, Рейчел…

Она заплакала пуще прежнего.

– Оставь меня в покое! Хватит! Высказался!

На пороге обернулась – слезы все катились и катились по щекам.

– Лу, я не хочу и не буду больше заводить подобные разговоры при Элли. Учти. И ничего естественного в смерти нет. Ничего! И ты, как врач, должен это знать.

Круто повернулась – и была такова. Луис остался на кухне, где, казалось, еще жили отзвуки пронесшейся ссоры. Достал щетку из кладовки, подмел пол, задумавшись над последними словами жены: как же разнятся их взгляды и как долго оба этого не замечали. Именно как врач, он знал, что, помимо рождения, смерть – самое естественное явление на белом свете. Не испытания, не ссоры, не войны, не процветание и упадок. Лишь стрелки часов да таблички на могилах, и надписей уже не разобрать – вот оно, безостановочное время. Даже морские черепахи и могучие секвойи рано или поздно прощаются с жизнью.

– Бедная Зельда! – сказал он вслух. – Господи, до чего ж ей, наверное, было тяжело умирать.

На деле вопрос-то в другом: пустить все на самотек или вмешаться, все объяснить? Он вытряхнул муку из совка в мусорное ведро, припудрив пустые банки, старые коробки.