Читать книгу У каждой свое эхо - Светлана Петровна Соловьева - Страница 9

Утро началось суетливо. На этот день был намечен осмотр главным врачом, а по графику на их палату приходился ещё и банный день. В воздухе чувствовалась спешка, суетные шаги, шорох полотенец и приглушённые голоса санитарок. Всё словно слилось в один ритм больничной механики, в которой женщины были всего лишь звеньями.

Женщины, вымотанные днём, немного оживились только к вечеру. Пройдя все положенные мероприятия, утомлённые, но словно очищенные, они расслабились только после ужина. Вернувшись из бани, раскрасневшиеся, с наслаждением выпили по стакану крепкого, обжигающего чая с мёдом и легли в аккуратно застеленные, пахнущие порошком и свежестью постели, которые подготовила Зиночка.

– Красота, как же я люблю этот момент! – сказала Арина, вытянувшись на кровати, чувствуя каждой клеточкой тела прикосновение ткани, хрустящей от чистоты. Её голос был каким-то особенно тёплым, почти детским.

– Какой именно момент? – спросила Мария, допивая чай и с любопытством посмотрев на неё.

– Когда после горячей бани ложишься в идеально чистую постель, и вот это первое прикосновение, – Арина закрыла глаза, будто прочувствовала всё заново. – Как будто кто-то тёплый, заботливый, невидимый тебя ласкает, обнимает, укутывает чем-то неощутимым?! Нежность, да и только. А через пару дней это ощущение исчезает, будто его и не было.

– Да, я тоже такое чувствую, – отозвалась Мария, улыбаясь. – И правда, странно, как быстро уходит.

Неожиданно в палату распахнулась дверь, начался ужин.

– Девочки, поднимаемся, столовая работает по графику! – тишину разрезал голос дежурной.

– Весь кайф сломала, – с досадой протянула Арина, нехотя вставая. – После бани, если честно, есть совсем не хочется.

– Потому что чаю напились. А здесь не дома, не встанешь через час к холодильнику за бутербродом. Надо идти, – рассудительно заметила Мария.

– Понятно. Ладно, пошли, – кивнула Арина, тяжело поднимаясь.

Так закончился суматошный, наполненный мелкими событиями день. Женщины поужинали, разделись и улеглись в кровати. Свет уже был выключен, но за окном ещё оставалась дымчатая, блёклая вечерняя заря. В палате стоял полумрак, не читать, ни что-то делать не хотелось. Тишина, звуки больничной жизни за дверью, редкие гудки с улицы, всё стихло.

– Арин, расскажи дальше, – осторожно проговорила Мария, почти шёпотом, будто опасаясь вспугнуть что-то хрупкое.

Арина не ответила сразу. Но по тому, как повернулась, по тихому шороху одеяла стало ясно, что она ждала этого. Хранила в себе остаток истории, как тайный узел на душе, который давно просился развязаться.

– Хорошо, – тихо сказала она, чуть помолчав, и в её голосе прозвучала странная смесь готовности и страха. – В общем, дали мне тогда пять лет. И отправили в Красноярский край, в женскую колонию. Признаюсь честно, я была в панике. До одурения боялась! Я себе тюрьму представляла, как ад на земле: мрак, пытки, вонь, насилие. Но всё оказалось не так страшно. Нет, легко не было, но и чудовищ тоже не оказалось.

Мы жили не в камерах, а в большом помещении, вроде казармы. Просторная, светлая комната с двухъярусными железными кроватями. В два длинных ряда. У каждой женщины своя тумбочка. В углу, противоположном от двери, стояли четыре отдельные кровати. Там размещалась «элита» отряда: старшая и её приближённые. Простые панцирные сетки, но с покрывалами. Эта часть комнаты всегда была прибрана и на удивление уютная. Старшая следила за порядком, без её ведома ничего не решалось. На сорок человек был свой душ, столовая, даже баня раз в месяц. У каждого – своё место, свой уклад. Мы жили по строгим, но понятным правилам. И, знаешь, я тогда ещё не понимала, как мне повезло попасть именно туда?! Потому что в других отрядах был мрак. Там выживает тот, кто первым ударит. Ни у кого нет ничего своего. Спрятал сигарету, если нашли, то избили. Затаил обиду – мстили ночью.

Один случай до сих пор не отпускает. В один отряд привезли девушку молодую, красивую, точёную, как артистка. Посадили за убийство мужа. Но когда мы узнали, за что она его прикончила, то ни у кого камня на сердце не осталось. Пока она была в магазине, её муж задушил подушкой двухлетнего сына. Мальчик проснулся и заплакал, помешал папашке смотреть футбол. Она пришла, увидела ребёнка мёртвым, схватила топор у печки и изрубила мужа. Не помнила, сколько раз ударила. Пока силы были, била. Вот такая история.

А в том отряде не женщины, а животные. И одна из таких «мужиков в юбке» выбрала её жертвой. Та сопротивлялась как могла, но бесполезно. Сначала избили. Потом, когда вышла из санчасти, изнасиловали всем отрядом. Она не справилась, не смогла пережить такое и на собственном чулке в туалете повесилась. Я помню, как мы плакали, как жалели, что она не попала к нам. Потому что у нас старшая была с образованием, с душой. Третья ходка, а человеком осталась. Благодаря ей мы не озверели.

Особое внимание у нас уделяли чистоте. Генеральная уборка по субботам, каждый день влажная. За ежедневную можно было заработать две пачки сигарет. Курить я начала тогда уже по-чёрному. Передач никто не слал. Вот и мыла за сигареты, чай, хоть за какую-то радость. Научилась всему там: и стирать, и варить, и чистоту держать. От матери, признаться, этому не научилась. Только там, в казарме, среди чужих баб, стала хозяйкой.

Трудно было, особенно вначале. После свободы, после шика и в клетку! Всё по команде, всё по распорядку. Я так боялась, что первое время только молчала, ни с кем не спорила, выполняла всё, что скажут. Была тихой, незаметной, будто тень. Только через несколько месяцев пришло осознание, что не убьют, не растерзают, и я чуть выдохнула.

Тоска по воле была страшная! Работа спасала и библиотека. Соседки учили рукодельничать, кто-то играл в шахматы, а я читала. Работала в швейном цеху. Быстро научилась шить, а какая скорость и качество были! Сама не предполагала, что к этому талант есть?! Начали платить понемногу. Сначала смеялась, что бабы за такие копейки, а радуются. Потом сама ждала эти крохи.

Тогда ещё в голове родилась мысль, что выйду и открою ателье. Буду жить честно. Не хочу больше того, с чего начала жизнь. Не хочу грязи, тюрьмы.

Я понимала, как мне повезло, ведь не везде такие старшие?! Где-то ад, унижение, а их я уже сполна наелась. И решила, что больше никогда не пойду той дорожкой, и стану человеком!

Однажды в колонию приехал батюшка. Соседка по койке уговорила сходить. Тогда впервые в жизни я оказалась в церкви. Посидела, послушала, поговорила. Потом крестилась и исповедалась. Когда говорила, что больше никогда не вернусь к проституции, я это не просто говорила. Я будто клятву произносила перед Богом. Говорила: «Обещаю!» – и голос дрожал. Повторяла несколько раз. И, что ты думаешь, сдержала слово! Не просто не делала, даже мысли ни разу не возникало.

Я хотела жить, работать, заработать на жизнь, как нормальный человек, и у меня получилось! Но, когда воспоминаю, ощущаю себя ржавой изнутри. Память не даёт забыть, мысли лезут в голову, даже если ты их прячешь. И знаешь, мне стыдно не за то, кем я стала, а за то, кем была! Стыдно перед мамой. Она знала обо всём, но никогда ни слова не сказала, ни упрёка, не всплакнула при мне. А я ведь знала, как ей было тяжело, как стыдно перед соседями, как болела за меня?! Я это чувствую до сих пор. Иногда думаю: вот умирать буду, и в последние минуты не свою жизнь вспомню, а то, как опозорила её.

Она замолчала. В темноте лицо было едва различимо, но чувствовалось, как сжались губы, как дёрнулась скула. В полумраке комнаты повисла тишина, горькая, как крепкий чай.

– Давайте спать, – наконец сказала Арина, чуть охрипшим голосом.

– Спокойной ночи, – тихо откликнулась Мария.