Читать книгу Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей - Светлана В. Абакумова - Страница 13

Моя бабушка Агния – сельская учительница, орденоносец. Родилась она в семье солдата, во времена лихие, зимой 1918 года, у батрачки Арины. Отец – солдат Иван Шихов, погиб в первую мировую, сразу перешедшую в гражданскую.

Арина, жена солдатская, батрачила у богатых – а батраки были за новый мир. Поэтому революции в семье вдовы-батрачки обрадовались. Детей было у Арины четверо.

И вот, дочка ее вторая, Агния, пошла учиться на учительницу, как многие деревенские девушки, чтобы продвигать ликбез на селе.

С детства дети познали тяжелый, ежедневный труд. Работала Агния-Ага с четырех лет: то в няньках, то на пахоте – сидела на быке, управляя им с загривка.

Если б не революция, – говорила мне бабушка Агния, – никогда бы им батракам не дали получить образование и выбиться в люди. А так, она окончила педучилище учителей начальной школы (трехгодичное) и отправилась бороться с неграмотностью. Стала учительницей.

Потом у Агнии у самой народилось 10 деток, семь девчонок и три парня. Был еще посередь всех мальчик Коля, который хорошо очень рисовал, но умер в 10 лет от опухоли мозга.

Дед мой, муж бабы Аги, Василий Адриановский, пошел за революцию, так получилось у него в юном возрасте (писарем служил в армии в 19 лет). Василий Николаевич стал учителем, потом директором школы. Был он старше бабушки на 18 лет и взял ее в жены, когда у него родами умерла жена.

Он возглавлял школу, в которую по распределению прислали молоденькую учителку. Она пожалела сирот, льнувших к ней, детей Адриановского. И Василий Николаевич попросил ее выйти за него! Так и поженились, и прожили вместе 18 лет. Василий Николаевич умер от плеврита, когда младшему сыну Валерику исполнилось 3 года. Агнии, овдовевшей так рано, пришлось растить детей одной.

Дедушка Василий, которого я никогда не видала, был родом из семьи священнослужителей Адриановских: потомственным батюшкой бы стал, если б не революция! В молодости попал в Красную армию, а может и в Армию ДВР (такая версия тоже была), после окончания гражданской войны стал сельским учителем, так как был грамотным, очень хорошо образованным человеком. Позднее его назначили директором детского дома (и школы) в деревне Луговой. За труд в войну дедушка получил награду. В детдом привозили сирот войны и детей-ленинградцев; детский дом стоял в большом уральском селе. Детей там выхаживали и учили.

Бабушка в Луговом начала учительскую деятельность и там же вышла замуж.

Позднее они переехали в Каменский район, очень спешно переехали, бросив всё нажитое, с 5 народившимися детьми… в деревню Мосино (Мосина).

В Мосинской школе, в каждом из 4 классов сидели ее дети-ученики: Нина, Оля, Вера, Люба, Таня, Злата, Ия, Вася, Слава, Валера. Учились девочки хорошо, все девки получили высшее образование впоследствии, а парни учились на троечки. Из дома – подросших девчат и парней отправляли в техникумы – в 14 лет! Детей! Непостижимо!

На лето в отчий дом в Мосино съезжались старшие дочери, студентки – из Перми и Свердловска. Вместе все садились за большой стол во дворе, ели, пили чай, смеялись, разговаривали.

Вместе же ходили на речку и в лес за грибами, потом дружно чистили грузди и опята во дворе. Помню оцинкованное корыто груздей, как они чудно и резко пахли.

…

Я приезжала в деревню Мосино ежегодно, с раннего детства. Помню, в пять лет иду по длинной-длинющей деревенской улице, И встречный народ говорит: «Это внучка Агнии Ивановны идёт». Бабушку дети любили, и взрослые уважали: еще бы, сельская учительница всех родственников выучила, три деревни! Я ходила гоголем по улице и по школе, когда бабушка брала меня с собой на уроки.

В одной классной комнате сидело сразу 2 класса, и делались разные задания. В каждом классе по 5 человек. Бабушка с каждым классом по отдельной программе занималась, а я рисовала за последней партой. Со мной девочку усадили Галку (мы подружились), родители на работе, ребенка оставить не с кем. Галя оказалась воспитомкой бабы Соф. Баба Ася, Соф, как я ее назвала за худобу и страшноту, работала истопником в школе, топила две печи-голландки, раздавала детям завтраки, прибирала и мыла школу, а также дворничала и сад школьный охраняла. Она из репрессированных, из купеческих барышень была, в лагере отсидела: брела пожилая женщина после отсидки в лагере незнамо куда и Агния Ивановна пригласила ее в школе жить и работать, в 50-е годы эта удивительная дружба случилась. Дети Галку и меня не обижали, – баловали, думаю из-за любви к своей учительнице.

Когда парни, мои дядья, подросли, начали курить и ставить бражку, я не могла оставаться равнодушной к сетованиям бабушки на пороки их. И пролезла в их штаб – амбар, через собачий лаз. Пролезли мы с Галей, с «фершалской дочкой». Мы вылили всю припасенную тремя братовьями бражку на землю – под камень во дворе, а заодно и найденные в амбаре папиросы «Беломор» я искрошила в труху. Вспомнила слова бабушки, что нехорошо курить.

Расплата пришла утром дня следующего. Когда взрослые ушли на работу, и бабушка ушла, младший из братьёв, Валера, десятиклассник, погнался за мной: он настиг меня за огородом и сильно отодрал крапивой по заду и ногам. А бабушка вечером утешала меня тем, что Валерушку, своего любимца, тоже проучила, огрев по спине коромыслом. Но наши действия с Галкой отнюдь не одобрила. Слов ее не помню, но не одобрила.

В Мосино мне жилось привольно – я строила дворцы из камней за деревней вместе с Галей, если она не ходила с мамой пасти бяшек. На говорливой речке Каменке городили мы плотинки, пекли «пирожки» из глины – из ям можно было добыть красную глину в изобилии.

В тихий час мы с бабушкой ложились отдыхать под белый полог, защищающий от комаров, я слушала роман-газету, которую бабушка читала каждый день с продолжением, получая роман-газеты по подписке. Я с тех самых пор подкована по вопросам коллективизации, интернационализма, революции и солидарности пролетариата, но мало что понимаю в любви. Бабушка абзацы про любовь пропускала, говоря «ты еще маленькая – не поймешь», и тихо посмеивалась над смыслом книги, вызывая у меня чувство зависти к миру взрослых тайн, про которые мне даже прочитать нельзя. Порой она уступала моим просьбам и начинала пересказывать то, над чем она смеялась, но получалось совсем непонятно и не смешно. Я рано научилась читать, чтобы всё знать! Баба Ага отвечала на все мои почему, и она же научила меня читать еще до школы. Для чего давала мне толстенную, огромную по моему росту, книгу «Детская энциклопедия». Я ее разбирала по страничкам зимними вечерами на горячущей печке, главу за главой. И в зимние каникулы у бабушки меня отправляли в Мосино!

В энциклопедии интересовали меня больше всего негры африканские и индейцы американские. Бабушка научила меня, также, вязать и гадать на картах. Мы резались с ней в «дурачка» и «душу тянули» длинными-зимними вечерами, когда за окном бушевала вьюга, и волки выли в ельнике за огородом. Лес был совсем рядом. А мы сидели с кошкой в старинном каменном, теплом доме и не боялись волков.

…

В 20 лет Агния была симпатичной, круглолицей, синеглазой девушкой – с короткой стрижкой по моде. Такой ее и заприметил директор школы Василий Николаевич, ему-то было под сорок. У него крепко болела жена, родив ребенка, она всё-таки умерла, а дети остались. Сидели допоздна в школе, плакали, не хотели идти домой. Сидели они в классе с новой учительницей, с нашей Агнией, пока она проверяла тетрадки после уроков.

Василий Николаевич, – звала его бабушка на ВЫ на протяжении всей совместной жизни, сказал ей – раз дети к тебе, то и ты иди за меня замуж. Где дети, там и ты.

А у Аги был любимый парень в Заречном, откуда она родом, и она написала ему письмо туда. Конечно, он ей ответил, но что неизвестно. Потому что В. Адриановский перехватил ответное письмо парня к Аге, и Аге его не показал. Бабушка пождала-пождала месяц-другой, да и вышла замуж за директора школы. Так получилась новая семья. И дед у меня Адриановский!

Василий Николаевич сказал Агнии неправду, что у него всего трое детей, младший – народившийся младенчик. Но у Адриановского была еще старшая дочь, Евгения, пятнадцати лет. Жила она на квартире, училась в 9 классе школы-десятилетки в другом селе.

Отец дочери строго наказал: после 9-го класса иди, работай, сама устраивайся, – домой не приезжай. Вот каково это девушке в 15 лет понять, что она лишняя?

Бабушка Ага, когда узнала про Женю – приехала к ней и уговаривала вернуться домой, окончить 10-й класс. Но та помнила наказ отца и не поехала, побоялась. …Работы она сама не смогла найти, перед войной была безработица, отчаивалась девочка не знала, как жить. Но наша Ага, новая мама Жени, которая старше падчерицы на 5 лет, упала начальнице Районо в ножки, чтобы устроить девушку на работу. И Женю отправили на краткосрочные курсы учителей младших классов. Дали направление и на учебу, и на работу: вот что мачеха выхлопотала!

Через 5 месяцев – сразу после курсов, Женечка стала учительницей в начальной школе, как и Агния Ивановна.

Помни и не забывай. …Когда в семье родился пятый ребенок, Василий Николаевич вызвал православного батюшку на дом и тайно окрестил всех детей сразу. Слух об этом дошел до начальства и его выгнали с работы. Они поспешно бежали из Талицкого района в Каменский, на новое место, боясь репрессий. Ехали с детьми на двух подводах, оставив дом, утварь, огород и большую часть вещей в Луговой. С ними ехала нянька- подросток, которая на новом месте жить не захотела, покончив с собой у реки, на ветке дерева.

Дети, и мать моя, запомнили это на всю жизнь. Провели следствие, говорили, что девочка тронулась умом.

…учителей не хватало, и Мосинский сельсовет предложил Адриановским место плюс красивый кирпичный дом, построенный земством для учителей еще до революции.

Я там бывала до семи своих лет. Там мы все жили, не тужили, тетки, дядья, бабушка, я – у леса на опушке, на горушке над рекой Каменкой. Жили вплоть до 1970-х годов, на улице с тополями и черемухой. Потом какой-то мудак из власти решил укрупнить деревни нашей родины, и ввел практику уничтожения «бесперспективных деревень», вот и Мосино обезлюдело. Люди съехали с горы на правый берег реки, в деревню Копырина, а дома заброшенные ушлые люди разобрали на кирпич и бревна. Баба Ага, уже без мужа, в одиночестве забоялась жить у леса и тоже купила домик через реку. Дом поменьше, зато огород побольше. И речка так близко.

Каменку, речку, при мне, в верховьях перегородили плотиной, чтоб сделать пруд для карпов, и речка сильно обмелела… Купаться взрослым можно, ползая на животе и сидя на корточках. Стала река неглубокой, по колено. Но рыбка водилась. Ловилась. Дядя Слава, средний сын бабы Аги, когда потерял свою квартиру в Каменске из-за пьянки, отписав ее с пьяных шар жуликам (а с квартирой от него ушла и жена с детьми), снова приехал в деревню жить, в дом бабы Аги, стал работать сторожем на плотине. Ему дали коня, на нем он объезжал владения, охраняя пруд от незаконного лова карпов.

Потом семью нашу большую настигли черные беды. Первой умерла в 7 лет моя сестренка Наталка – единственная дочь тети Нины, старшей дочери Адриановских. Потом родился больным сын у Ии, инвалид детства. Потом младшего сына бабушки, Валерушку, скинули с поезда контролеры, то ли в драке, то ли за безбилетный проезд на электричке из города в пригород. И мы все поехали его хоронить. Мы с мамой и с тетей Ией сели в поезд на жд вокзале Свердловска, там уже сидели все каменские, тетя Люба с дядей Иваном, Вася с женой и Слава. Станислав, чтобы поехать хоронить младшего брата в Пермь, продал своего коня, потому что денег катастрофически не было.

Валерушку привезли из морга и поставили в гробу на лавочку у подъезда. Были две его жены, обе бывшие, Валера был высокий симпатичный парень, про детей не помню. Старший брат Вася в гробу закрыл ему выбитый глаз черной пуговицей. Слов не говорили. Закрыли гроб и повезли на кладбище. На пермское кладбище.

…

Бабушка говорила, что в партию коммунистов она не вступила, потому что «злодей Сталин» расстрелял всех ее друзей, сельскую интеллигенцию, учителей, врачей, агрономов. Она говорила об этом без страха тогда, когда еще в помине не было перестройки и всякой такой горбачевской гласности. Говорила мне, ребенку, чтобы я запомнила на всю жизнь. Я запомнила, про Сталина всё запомнила.

И ее муж по жизни боялся репрессий, боялся, что и за ним придут из органов, потому что он из семьи священнослужителей. Страх репрессий оставался и после войны. Дед умер рано, до срока, – да и то сказать, он был старше бабушки на 18 лет.

…

Все ж любовь всё превозмогает. В конце 70-х, начале 80-х я ходила по деревне в клешах с бахромой, и бабушка бранилась на меня из-за такой одежды, но все идеологические разногласия нам не мешали понимать друг друга. У нее вместо икон висел портрет Брежнева, Баба Ага считала его красивым, умным: я смотреть на него не могла, даже через силу. В чулане мною были развешаны портреты рок-музыкантов, (провисели долго), и надпись «Щит и меч! Честь или смерть!» еще вроде бы сохранилась. Странно это сейчас читать, все ж я девочкой была, а не парнем.

Еще вспомню из глубокого детства огородного: в 5 лет я носила красивую фуражку погранцов, с кокардой, и дембельский зеленый френч дяди Васи (по колено он мне был). Мамин брат Вася как раз пришел из армии, с острова Даманского.

На груди моей сверкал, помазанный клеем, вырезанный из открытки ко дню Победы, орден Победы. Автомат из дерева, крашенный черной акварелью, я таскала за плечом, маршируя по огороду. Вот в этом раннем детстве я мечтала пойти в армию солдатом, и почему детей в армию не берут (ведь потом охотка пропадет!)

Но не срослось.

Помню еще, с кузиной Светкой Болтик, мы сорганизовались жарить бобы в самодельном камине, сделанном из серых камней в шалаше, в центре огорода. А бабушка, заметив дымок, быстро прибежала к нам с руганью, затушила огонь, за ухо схватив меня, притащила в дом и в срочном порядке отправила домой, в Свердловск, прочь из Мосино. Очень рассердилась, что мы дом спалим и огород, – жара стояла июльская, сухотень.

Может, поэтому я в детстве собиралась сделать революцию против угнетения детей взрослыми. И все взрослые надо мной ржали (а бабушка мне об этом напомнила в 38 лет, да и моему сынку рассказала). Но вот я о подготовке революции совсем не помню!

Что-то мне, видимо, помешало, а сейчас уже и поздно – пора думать о революции в экологии. Мой сын, когда слушал от прабабки эту историю, падал со стула со смеха. На бис слушал и на бис падал. Хорошо, что не с полатей. Он валялся на полатях днем, рано не вставал, спал до двух, как и я дитя асфальта, дитя города, как и я. Городские и деревенские люди сильно различаются!

В деревне жизнь правильно идет, у хороших людей. А я не стала учительницей в деревне: хотя, Галя звала меня в Клевакино преподавать и обещала всё устроить, де у них учителей по языку и истории не хватает.

Я ж стала художником и режиссером.

О Гале. Подруга детства моего познакомилась на танцах с парнем приезжим, шефами с Качканарского ГОКа, что приезжали по разнарядке урожай убирать (было в советское время такое правило – шефствовать над селом). Вышла замуж за этого парня, сменив фамилию Соколова – на Баранову. Но после 6 лет жизни в Качканаре в замужестве, вернулась-таки обратно в родную деревню врачом, сменив на этом посту свою мать-фельдшера… Гале не пожилось с мужем, она говорила, что он был жесток с нею. Но она долго не уезжала (жалко подушек и перин, жалко приданое бросить).

Дома Галину назначили заведующей Клевакинской больницы и дали в Клевакино квартиру. Эти деревни близко друг от друга, простым глазом видать. Живет она, должно быть, в Клевакино. Галин сын Андрей вырос, он – дока по автослесарному делу, у него дом, гараж, машины и мотоцикл. Галин папа, комбайнер Коля Соколов перенес тяжелый инсульт, потом второй, он и мама Аля ушли в мир иной и похоронены на общем Мосинском кладбище, где и мой дед похоронен и баба Ася-Соф. Школу старинную с садом купил новый русский и сделал из нее баню-сауну, его Галина Димкой кличет. Детей там не хватало для комплекта и школу закрыли, после того, как деревню Мосина признали бесперспективной.

…Дом-избушка без бабы Аги в Копырино опустел. Бабушки не стало 30 июля 2004 года.

Похоронена она в Перми, на Северном кладбище, где живет четверо ее детей, пятеро внуков и много правнуков. Там она обычно зимовала, на лето возвращаясь в деревню. Остальные потомки жили и живут в Каменске и в Екатеринбурге.

Бабушка скопила на похороны свои столько денег, что и на сорок дней осталось, и на памятник хватило (она постаралась так сделать, чтобы детям своим не доставлять неудобств). Вот такой был ее характер.

Агнии Ивановне Адриановской, в девичестве Шиховой, исполнилось 86 лет.

Бабушка писала стихи. Ровным, красивым округлым почерком исписана толстая тетрадка, мне ее стихи очень нравятся, но я, конечно же, субъективный читатель, потому что мне всё нравится, что сделано бабушкой. И носки-варежки, ею связанные, и супы ее с картошкой, и стихи, и мудрые побасенки.

Бабушка человек сильной воли, с оптимистичным взглядом на жизнь, справедливый, прямой, великодушный, веселый. Разве таких людей сейчас где встретишь?

…За 7 дней до кончины, баба Ага ходила с Женей, той Женей – тоже уже старушкой, в церковь. (В бога бабушка открыто стала верить в преклонном возрасте). Вышли они из церкви, попрощалась она с тетей Женей, всем поулыбалась и пошла на остановку. По пути ей становилось так плохо, что три раза она ложилась на землю, от слабости, но потом упрямо шла вперед; до дома своего бабушка дошла (жила она у Нины, старшей дочери) и присела на лавку у подъезда. Там ее и нашла соседка. Побежала к Нине Адриановской, – вызвали скорую. Обширный инфаркт. Положили бабу Агу в больницу.

За два дня до смерти, в больнице она сказала дочке Злате: «Передай всем, кто спросит: Чему быть, того не миновать!»

– А чему быть? – спросила Злата

– Тому не миновать.

Умерла бабушка в палате больничной, в пятницу, в здравом уме и трезвой памяти. В 2 часа дня спросила она у плачущих дочерей своих, Тани и Златы: «Где свердловчане? Кто еще приедет?»

Остальные ее дети с внуками, и каменские, и свердловские, поднимались по лестнице: на пять минут опоздали проститься с бабушкой.

Слов у меня много, как и потомков у бабушки Аги, прародительницы нашей, а всё ж слов не хватает.

Нет больше на земле Агнии Ивановны – царствие ей небесное!